Въ Тулѣ или Тамбовѣ, на постояломъ дворѣ, видѣлъ я когда-то лубочную гравюру «Ступени Жизни», — подъ стекломъ, въ мушиныхъ точкахъ, и съ неразборчивыми столбцами нѣмецкихъ стиховъ по краю сѣраго листа.
Былъ изображенъ на гравюрѣ горбатый мостъ, подъ его аркою — солнце съ лучами. Нѣкая дама въ чепцѣ подымаетъ на рукахъ ребенка къ первой ступени моста. Вотъ юный охотникъ, въ егерьской шляпѣ съ перомъ, въ зеленомъ казакинѣ, съ ружьемъ и патронташемъ забирается вверхъ по ступенькамъ. Вотъ онъ на вершинѣ горбатаго моста, — онъ въ праздничномъ сюртукѣ, мохнатомъ цилиндрѣ, и ведетъ подъ руку невѣсту въ подвѣнечной фатѣ. А мостъ уже склоняется книзу. И сходитъ внизъ, по ступенямъ, согбенный старикъ, опершись на костыль.
Не кажется ли вамъ, что у каждаго столѣтія есть свои «ступени жизни», какъ на томъ лубкѣ съ нѣмецкими стихами и солнцемъ, который занесло невѣдомымъ случаемъ въ Тулу или Тамбовъ?
У столѣтія тоже есть свои возрасты: оно зарождается и юнѣетъ, оно мужаетъ и склоняется къ западу. «Двадцатые», «тридцатые», «сороковые» годы — это цѣлыя эпохи прошлаго столѣтія, непохожія другъ на друга. И пожалуй, сравнивая съ прошлымъ, можно при желаніи составить вѣрный гороскопъ и нашего вѣка. Первые, десятые годы, — обычно быстротечны, смутны и свѣтлы, какъ легкое дѣтство. Двадцатые годы — юность слѣпая, дикій вихрь бурь и трагедій. А съ тридцатыхъ годовъ — вѣкъ начинаетъ мужать: онъ отстаивается, порывы бури смѣняютъ вѣтеръ благоденствія. Съ тридцатыхъ годовъ столѣтіе укрѣпляетъ свой бытъ: каждаго вѣка есть своя манера быта, твоя внѣшность и стиль. Именно тридцатые годы и опредѣляютъ стиль вѣка.
Отъ битвъ и волненій, съ площадей и улицъ, въ свои тридцатые годы, вѣкъ уходитъ къ домашнимъ пенатамъ. Онъ, такъ сказать, — женится, обзаводится семьей, по совѣту Пушкина — «кто въ тридцать не женатъ». Съ тридцатыхъ годовъ онъ уже не думаетъ перекраивать міръ, а хочетъ быть мирнымъ законодателемъ» судьей, администраторомъ, онъ желаетъ охранять традиціи, онъ цѣнитъ покой и достатокъ, и если хотите — начинаетъ быть чуть-чуть мѣщаниномъ. Съ тридцатыхъ годовъ все становится «на свои мѣста». Но тогда же, при свѣтъ домашняго огня, вѣкъ начинаетъ по-настоящему мыслить и мечтать. Тридцатые годы — наиболѣе дѣловые и наиболѣе мечтательные годы столѣтія. Вѣкъ обстраивается, работаетъ, какъ волъ, и, отдыхая, мечтаетъ. Тогда его мечтанія похожи на причудливыя игры тѣней, отбрасываемыя домашнимъ огнемъ. Тридцатые годы — годы романтизма.
Обычно тридцатые годы кажутся самой длительной эпохой столѣтія: это эпоха зрѣлости и начала золотой осени, десятилѣтій Астреи, — сороковыхъ и пятидесятыхъ годовъ, — когда уже дряхлѣетъ вѣкъ и когда, — съ шестидесятыхъ годовъ, — зарождается вѣкъ новый. Такъ, календарный вѣкъ подобенъ вѣку человѣческому и ему не сто, а только шестьдесятъ лѣтъ. Вспомните нашъ россійскій девятнадцатый вѣкъ, и, я думаю, вы согласитесь, что именно съ шестидесятыхъ годовъ кончился имперскій вѣкъ пушкинской ясности и начался нашъ прославленный и отвратительный «20 вѣкъ» — опростительства и панацейства, духовной смуты и одновременно «позитивизма», «соціализма» и пр. Дряхлый духъ этого вѣка еще гнѣздится во многихъ умахъ, но самый «20 вѣкъ» уже канулъ. И канулъ онъ на нашихъ глазахъ, — съ революціей.
Съ двадцатыхъ годовъ начался новый вѣкъ, только мы еще не замѣчаемъ и не понимаемъ его. А онъ, — черезъ десятилѣтіе, — уже входитъ въ зрѣлость.
Онъ уже выбрался изъ смутъ, изъ дѣтскихъ болѣзней и дикаго расточительства юности — онъ созрѣлъ, возмужалъ, и прежде всего ищетъ ясности и гармоническаго покоя, чтобы дѣйствоватъ впрокъ. Тридцатые годы ближе къ мужественному генію Пушкина, чѣмъ ко всему тому, что было послѣ него. Въ тридцатые, пушкинскіе годы вѣкъ утверждаетъ себя въ ясности и полнотѣ, раскрываетъ свой образъ, укрѣпляетъ свой бытъ. Стиль и духъ вѣка олредѣляются именно въ тридцатыхъ годахъ. Это вершина горбатаго моста и вмѣстѣ его переломъ. Событія начала вѣка, часто смутныя, нелѣпыя и безсмысленныя, кончаются въ эту эпоху и начинаютъ течь иныя событія, часто во всемъ имъ противоположныя. Буйство юности смѣняется покоемъ и разумомъ мужа. Именно въ тридцатыхъ годахъ созрѣваютъ геній и мысль вѣка.
Только въ тридцатые годы созрѣетъ геній и нашего вѣка и, вѣроятнѣе всего, онъ будетъ совершенно отличенъ отъ тѣхъ обманныхъ геніевъ и обманныхъ мыслей, которыя господствовали въ началѣ столѣтія. Только въ тридцатые годы созрѣваетъ все то, что опредѣляетъ и наполняетъ собою сороковые и пятидесятые годы — золотую и пышную осень столѣтія. Только въ тридцатые годы мужаетъ вѣкъ и загорается его геній, подъ знакомъ котораго столѣтіе и отходитъ въ вѣчность.
Такъ можно составить гороскопъ наступающей эпохи — въ родѣ тѣхъ билетиковъ со счастіемъ, какія тащили когда-то для васъ облѣзлый и костлявый попугай изъ ящика бродячаго шарманщика:
— «Знаки Зодіака благопріятствуютъ Вашей судьбѣ, ожидайте перемѣны жизни Вашей и счастія».
Только всѣ эти билетики со счастьемъ обычно врали безбожно, — не утѣшая и на мгновеніе озабоченнаго прохожаго…
Иванъ Лукашъ.
Возрожденіе, №1702, 29 января 1930.
Views: 16