Познакомился я съ Саввой Морозовымъ въ 1881 году: мы оба были на первомъ курсѣ московскаго университета по естественному факультету. Вспоминаю Савву Тимофеевича плотнымъ, невысокаго роста, живымъ, добродушнымъ молодымъ человѣкомъ. Мы скоро сошлись и подружились.
Впослѣдствіи, когда Морозовъ женился, я бывалъ часто въ его семьѣ. Памятенъ мнѣ и отецъ Саввы — Тимофей Саввичъ, у котораго во времена студенчества я былъ однажды на фабрикѣ въ Орѣховѣ-Зуевѣ. Основоположникомъ всего огромнаго торговаго дома Морозовыхъ, впослѣдствіи раздѣлившагося на нѣсколько вѣтвей, былъ знаменитый дѣдъ и соименникъ моего товарища, тоже Савва Тимофеичъ, основавшій чуть ли не первую въ Россіи большую фабрику текстильнаго производства.
Въ 30-хъ годахъ прошлаго столѣтія, въ Орѣховѣ-Зуевѣ, Савва Тимофеевичъ-старшій былъ еще простымъ Владимирскимъ мужикомъ изъ старовѣровъ; а жена его еще сама таскала ведра съ краской на первоначальной маленькой фабричкѣ Морозова… Тимофей Саввичъ, отецъ моего товарища, сохранялъ еще и внѣшнее обличіе купца старой формаціи, въ стилѣ Островскаго. Въ длиннополомъ сюртукѣ, величавый, видный старикъ съ сѣдою бородою. Чувствовалась старорусская степенность: было въ немъ что-то повелительное и даже сановитое, и это что-то мнѣ, молодому, внушало нѣкоторую робость. Онъ былъ крупный самородокъ, большого ума человѣкъ, хотя и безъ всякой школьной выучки. Мысли его были свои, взятыя изъ опыта собственной жизни.
Старикъ, видимо, любилъ поговорить передъ молодежью; а мы почтительно слушали. Вспоминаются мнѣ его «консервативныя», тогда для меня непривычныя рѣчи: онъ восхищался императоромъ Николаемъ І и, въ особенности, его министромъ финансовъ — геніальнымъ, какъ выражался Морозовъ, графомъ Канкринымъ.
***
Морозовъ въ 90-хъ годахъ былъ еще весьма далекъ отъ революціонныхъ настроеній. Онъ еще дружилъ съ проживавшимъ тогда въ Москвѣ молодымъ помощникомъ присяжнаго повѣреннаго А. В. Кривошеинымъ и былъ, мнѣ кажется, подъ сильнымъ вліяніемъ консервативно-славянофильскихъ идей, которыхъ держался Кривошеинъ.
Близкій намъ человѣкъ во время нашего студенчества, почти свой въ нашихъ семьяхъ, А. В. Кривошеинъ пользовался огромнымъ успѣхомъ въ московскомъ купеческомъ «свѣтѣ» и въ особенности среди дамъ и дѣвицъ. Кривошеинъ былъ тогда восторженнымъ эстетомъ, декламаторомъ стиховъ и любителемъ живописи.
Домъ извѣстнаго купца-мецената Саввы Мамонтова давалъ тогда тонъ московскому купечеству. Оттуда, я думаю, и литературно-театральныя увлеченія Морозова, и его сближеніе съ Художественнымъ театромъ, а потомъ съ Максимомъ Горькимъ, а черезъ послѣдняго оставался одинъ шагъ и до близости къ «революціи»…
Конечно, я ни на минуту не сомнѣваюсь, что Морозовъ никогда не былъ революціонеромъ взаправду, а просто «блажилъ», или, какъ говорится, съ жиру бѣсился, сыпля деньгами на революцію: онъ дѣлалъ это исключительно изъ своеобразнаго политическаго снобизма, т. е. игралъ въ ту опасную игру, которая и привела его къ преждевременной трагической кончинѣ.
Судьба Морозова представляетъ въ миніатюрѣ судьбу всей нашей передовой интеллигенціи: сѣяли вѣтеръ, пожали бурю; играли съ огнемъ, — доигрались до пожара, въ которомъ и сами сгорѣли. Морозовъ до конца жизни держался по семейнымъ традиціямъ старой вѣры; но по складу своихъ мыслей онъ былъ либераломъ-позитивистомь и не имѣлъ никакихъ религіозныхъ запросовъ; допускаю даже, что онъ былъ атеистомъ и, во всякомъ случаѣ, полнымъ религіознымъ индифферентомъ. Безпринципный сибаритизмъ, тщеславіе и лесть окружающихъ, вотъ что его сгубило.
Сообщу въ краткихъ чертахъ, что у меня осталось въ памяти изъ слышаннаго о послѣднихъ годахъ жизни С. Т. Морозова отъ самыхъ близкихъ ему лицъ, а частью и по моимъ личнымъ къ нему отношеніямъ.
Какъ я оказалъ, Морозовъ очень увлекся Художественнымъ театромъ, который тогда вошелъ въ славу. Истратилъ онъ огромныя деньги на оборудованіе зданія театра въ Газетномъ переулкѣ. Въ Москвѣ извѣстно было, что во всемъ этомъ увлеченіи было женское вліяніе одной изъ участницъ труппы. Когда впервые художественники ставили «На днѣ» Горькаго, Морозовъ былъ въ полномъ восхищеніи отъ пьесы. Я былъ иного мнѣнія…
Помню, какъ Морозовъ изумлялся моему непониманію «геніальности» Горькаго, передъ которымъ въ то время онъ былъ въ полномъ преклоненіи. И вотъ первые крупные взносы отъ Морозова на революцію потянулъ Максимъ Горькій; знаменитый писатель первый закинулъ на Морозова тѣ революціонныя тенета, изъ которыхъ тотъ впослѣдствіи, несмотря на всѣ усилія, не могъ уже выпутаться, что и довело его до самоубійства.
Первымъ моральнымъ ударомъ для Морозова была устроенная революціонерами (а, можетъ быть, и «зубатовцами») забастовка на его фабрикѣ въ Орѣховѣ-Зуевѣ. Онъ себя мнилъ передовымъ фабрикантомъ, благодѣтелемъ рабочихъ, и вотъ у него, чуть ли не у перваго, забастовка на фабрикѣ. Этотъ случай произвелъ на Морозова, угнетающее дѣйствіе, — помню, я засталъ его совершенно подавленнымъ и растеряннымъ.
Но несчастья его шли все крещендо. Кто разъ попался въ сѣти къ революціонерамъ, тому трудно изъ нихъ вырваться. Морозову хотѣлось, но уже было поздно при его слабомъ характерѣ. Революціонеры повели самый наглый шантажъ выколачиванія изъ него денегъ. Да и какъ было Морозову отказать имъ: тогда революціонеры или донесли бы правительству о раньше оказываемой имъ поддержкѣ, или просто ухлопали бы его…
Преслѣдуемый революціонерами, Морозовъ рѣшилъ бѣжать съ семьею заграницу. Помѣстившись со всѣми удобствами въ международномъ вагонѣ, переѣхавъ черезъ границу, онъ почувствовалъ себя успокоеннымъ. Однако благополучіе продолжалось недолго. На одной изъ станцій въ Германіи Морозовъ вышелъ позавтракать; но тотчасъ же поспѣшно вернулся въ вагонъ, блѣдный и совершенно разстроенный. На разспросы семейныхъ онъ отрывочно отвѣчалъ, что на станціи среди толпы онъ опять увидѣлъ того «нѣкоего», страшнаго, который преслѣдовалъ его въ Россіи, а теперь, очевидно, слѣдуетъ за нимъ по пятамъ и заграницей.
На семейномъ совѣщаніи въ вагонѣ тотчасъ же рѣшено было измѣнить ранѣе намѣченный маршрутъ, чтобы скрыться отъ филера-тероориста. Но куда бы Морозовъ ни пріѣзжалъ, слѣдящій за нимъ агентъ оказывался тамъ же.
Красинъ сообщаетъ въ своихъ запискахъ, что послѣдній взносъ Морозова былъ имъ полученъ въ Виши за два дня до смерти Морозова и что при послѣднемъ свиданіи онъ «засталъ Морозова въ очень подавленномъ настроеніи». Это позволяетъ сдѣлать предположеніе, — не былъ ли самъ Красинъ тѣмъ агентомъ-шантажистомъ, который былъ командированъ выслѣживать несчастнаго Морозова и заграницей. Вѣдь милліонеръ Морозовъ представлялъ для революіонеровъ такую крупную рыбу, за которой стоило поохотиться и самому Красину. Недаромъ Красинъ хвалился своей «виртуозностью» въ дѣлѣ обложенія россійскихъ «меценатовъ отъ революціи».
Сдѣлавъ этоть свой послѣдній взносъ и спасаясь отъ революціонеровъ, Морозовъ «бросился» на Ривьеру; я слышалъ отъ его семейныхъ, что заграницею онъ именно «бросался» изъ города въ городъ, надѣясь замести слѣды, какъ звѣрь на угонкѣ. Одинъ близкій ему человѣкъ, случайно встрѣтившій его въ эту послѣднюю его поѣздку въ Парижѣ, разсказывалъ мнѣ, что онъ не могъ признать прежняго Савву: подавленность его настроенія граничила почти съ сумасшествіемъ.
На Ривьерѣ Морозовъ избралъ мѣстомъ жительства скромную виллу въ тихомъ малолюдномъ мѣстечкѣ около Ниццы — Гро де Кань.
Потомъ… вотъ что случилось, по разсказамъ его близкихъ:
На слѣдующій день по пріѣздѣ (въ хронологіи слѣдую указаніямъ Красина, что черезъ два дня послѣ встрѣчи съ Морозовымъ въ Виши, онъ уже прочелъ о его смерти) Морозовъ въ хорошемъ настроеніи утромъ вышелъ на прогулку, сказавъ дома, чтобы ему подали къ завтраку землянику со сливками. Эта подробность доказываетъ, что въ этотъ день у Морозова не было и мысли о самоубійствѣ. Но одинокая прогулка его продолжалась недолго. Черезъ нѣкоторое время кто-то изъ французской прислуги увидѣлъ, какъ Морозовъ, какъ бы кѣмъ-то преслѣдуемый, въ ужасѣ бѣжалъ по саду въ направленіи къ своей виллѣ. Ворвавшись въ свой домъ, несчастный, никому ничего не объясняя, заперся въ своей комнатѣ, изъ которой тотчасъ же послышался выстрѣлъ… и все было кончено.
Что случилось на прогулкѣ съ Морозовымъ, такъ и осталось для всѣхъ его близкихъ тайной. Но, конечно, догадка напрашивается сама собою: а именно, что тотъ же или другой «нѣкій страшный», слѣдившій за нимъ, настигъ его и на Ривьерѣ… и встрѣча была настолько угрожающая, что Морозовъ рѣшилъ покончить съ собою.
Рускому консулу Л. В. Иславину первомъ было сообщено полиціей о самоубійствѣ Морозова, и имъ тотчасъ же былъ командированъ чиновникъ консульства на мѣсто происшествія.
Вилла, которую избралъ себѣ для жительства Морозовъ, была маленькимъ домикомъ, затеряннымъ въ зелени. Эта подробность подтверждаетъ желаніе Морозова скрыться отъ постороннихъ глазъ.
Первыми хлопотами консула было достать разрѣшеніе на отправку тѣла на родину. При этомъ главнымъ затрудненіемъ явилось полное отсутствіе всякихъ средствъ у семьи богача Морозова. Знаменательная подробность: видно, кто-то позаботился уже заграницей обчистить покойнаго до послѣдней копейки. Нужно было изыскать средства на первоначальные неизбѣжные расходы до получки денегъ изъ Россіи. Мѣстныя власти оказывали консулу весьма мало отзывчивости.
Горькій сообщаетъ, что, согласно словесному распоряженію покойнаго, полисъ былъ выданъ душеприказчиками центральному комитету террористовъ. По моимъ свѣдѣніямъ отъ близкихъ людей, полисъ стоилъ 100.000 рублей; а всего прошло черезъ Горькаго отъ Морозова около милліона рублей. Поистинѣ революціонеры достигали «виртуозности» въ умѣніи выжимать деньги изъ буржуазіи. Слышалъ, что знаменитая вилла Горькаго на Капри, эта академія русской революціи, гдѣ преподавателями были Ленинъ, Троцкій, Бухаринъ и другіе корифеи большевизма, — все это было создано на деньги Морозова.
Прошло четверть вѣка отъ описываемаего мною событія (май 1905 г.). Нѣкоторыя подробности, конечно, могъ я запамятовать. Но за вѣрность главныхъ штриховъ моего разсказа могу поручиться: ибо все это слышалъ я тогда же отъ самаго близкаго къ покойному лица.
Гр. Д. А. Олсуфьевъ.
Возрожденіе, № 2250, 31 іюля 1931.
Visits: 22