Москвичамъ того времени (1905 г.) памятно, что когда хоронили въ Москвѣ прахъ Морозова, перевезенный съ Ривьеры, по Москвѣ ходила легенда, о ней писалось даже въ «Нов. Времени», что хоронятъ пустой гробъ, а что самъ Морозовъ, объявивъ себя покойникомъ, скрылся въ Америку отъ преслѣдованій революціонеровъ.

То была, конечно, легенда; ибо отъ прямыхъ свидѣтелей очевидцевъ смерти Саввы Тимофеевича знаю, что онъ дѣйствительно застрѣлился на Ривьерѣ, какъ о томъ тогда же сообщали газеты, а недавно подтвердилъ и Красинъ. Но даже самая легенда эта знаменательна, какъ отраженіе чего-то, въ тѣ годы еще скрываемаго и загадочнаго, связаннаго со смертью Морозова.

Но раньше, чѣмъ дѣлать свои собственныя прибавленія, повторю въ сжатомъ видѣ, что говорятъ обо всей этой уголовщинѣ сами большевицкіе дѣятели, т. е. тѣ злые пауки отъ революціи, которымъ удалось сначала захватить моего несчастнаго товарища въ свою паутину, потомъ высосать его, а наконецъ, и погубить.

Красинъ вспоминаетъ афоризмъ Наполеона, что «для войны нужны три вещи: деньги, деньги и деньги», и, какъ знатокъ революціоннаго ремесла, отъ себя прибавляетъ, что и революціи безъ денегъ не дѣлаются. Справедливость этого послѣдняго положенія подтверждается милліонами, полученными Ленинымъ отъ нѣмцевъ на большевицкій переворотъ. Самъ Ленинъ высказывалъ свой взглядъ на революціи въ болѣе общей формулѣ: «революціи не импровизируются» — было его постояннымъ изреченіемъ, т. е. онѣ не дѣлаются сами собой, но длительно и тщательно подготовляются. Намъ, бѣженцамъ, живущимъ надеждою на контръ-революцію, слѣдовало бы почаще вдумываться въ эти правила патентованныхъ мастеровъ революціи.

Во время смуты нашей первой, малой революціи 1905—6-го гг., Красинъ состоялъ членомъ центральнаго комитета террористовъ и былъ у нихъ какъ бы за министра финансовъ. «И какихъ только способовъ мы не примѣняли тогда, чтобы сколотить денегъ!» — восклицаетъ Красинъ.

Самъ Красинъ изумляется, что въ разгаръ японской войны деньги на убійство слугъ государства и на бунтъ солдатъ и рабочихъ имъ давала богатая русская буржуазія. Главный источникъ своихъ средствъ революціонеры находили въ ежемѣсячномъ добровольномъ обложеніи: директоровъ банковъ, крупныхъ адвокатовъ, фабрикантовъ и даже чиновниковъ государственныхъ учрежденій. Обычные размѣры ежемѣсячныхъ сборовъ съ каждаго лица были отъ 5 до 25 руб. Все это данныя, приводимыя самимъ Красинымъ. Но нѣкоторые «меценаты», какъ ихъ иронически величаетъ въ своихъ запискахъ Красинъ, т. е. просвѣщенные купцы, покровители различныхъ музыкальныхъ обществъ, художественныхъ галлерей и театровъ, платили гораздо большія суммы.

Красинъ въ правѣ называть истинною виртуозностью такое собираніе денегъ съ хозяевъ фабрикъ на развращеніе ихъ собственныхъ рабочихъ. Я говорю не объ одномъ Морозовѣ, который по размѣрамъ своей «революціонной благотворительности», конечно, составлялъ исключеніе. Но на примѣрѣ Морозова сказывались лишь съ особою яркостью общая нелѣпость тогдашняго положенія: потому что вѣдь и другіе капиталисты поддерживали тогда коммунистовъ. Красинъ очень тонко высмѣиваетъ психологію тогдашней «передовой» буржуазіи, говоря, что въ этой средѣ поддерживать революцію считалось тогда признакомъ хорошаго тона; эта игра въ революцію была тогда какимъ-то спортомъ, которымъ очень тщеславились «политическіе снобы» того времени.

С. Т. Морозовъ былъ обложенъ, какъ о томъ повѣствуетъ самъ Горькій, по двѣ тыс. рублей въ мѣсяцъ. Такой ежегодный взносъ по 24 тысячи на революцію составлялъ, примѣрно, 20% личнаго бюджета Морозова, потому что главный и огромный доходъ съ ихъ фабрики поступалъ не ему, а его матери. На самомъ дѣлѣ Морозовъ былъ обобранъ на гораздо болѣе крупныя суммы, о чемъ революціонеры умалчиваютъ, а семья его узнала уже много позднѣе по тѣмъ милліоннымъ долгамъ, совершенно не отвѣчавшимъ, сравнительно скромной его жизни, которые пришлось погасить послѣ его смерти.

Кромѣ того, Морозовъ завѣщалъ и свой страховой полисъ тѣмъ же революціонерамъ; на эту подробность, сообщаемую Горькимъ, обращаю особенное вниманіе, потому что она-то, повидимому, и сыграла рѣшающую роль въ гибели Морозова отъ самаго наглаго шантажа террористовъ.

***

Существуетъ мнѣніе, на первый взглядъ парадоксальное, но во многомъ справедливое, что Москва изъ оппозиціонной превратилась въ революціонную болѣе всего подъ вліяніемъ консервативнаго управленія вел. кн. Сергѣя Александровича. Поясню этотъ парадоксъ. Старая, патріархальная Москва, которую я хорошо помню, кончилась вмѣстѣ съ опалою и паденіемъ генералъ-губернатора кн. Долгорукова. Князь Владиміръ Андреевичъ былъ кругомъ залолжень купечеству; но князя любили и ему охотно помогали за его барственную обходительностъ. Каждаго именитаго москвича, будь онъ изъ дворянъ или изъ купцовъ, князь зналъ лично, величалъ по имени-отчеству и въ особое отличіе приглашалъ къ себѣ на хлѣбъ-соль. А гостепріимство имѣетъ великое значеніе во всякомъ обществѣ, тѣмъ болѣе среди русскихъ людей, и радушному князю за его хлѣбосольство и привѣтливость прощалось москвичами многое.

Великій князь Сергѣй Александровичъ, человѣкъ доброй души и весьма культурный, не создалъ себѣ популярности въ Москвѣ. Съ его воцареніемъ и съ одновременнымъ назначеніемъ на постъ градоначальника знаменитаго Власовскаго, все въ Москвѣ перемѣнилось. Повѣяло чопорнымъ петербургскимъ духомъ. Москву начали подтягивать. На пріемахъ у генералъ-губернатора появился непривычный для Москвы придворный этикетъ. Купечество понемногу отстранилось на задній планъ. «Aux grandes réceptions pas de femmes des marchands», [1] было предуказано въ одномъ изъ писемъ изъ самыхъ высшихъ женскихъ сферъ Петербурга. И хотя на балы и приглашались нѣкоторыя изъ одворянившихся купеческихъ дамъ, но въ общемъ именитое купечество московское было обижено обращеніемъ съ нимъ и стало будировать и отходить въ оппозицію.

Несчастливое генералъ-губернаторство вел. князя завершилось пресловутой «зубатовщиной». На этомъ совершенно исключительномъ въ практикѣ нашего правительства эпизодѣ считаю нужнымъ остановиться по связи «зубатовщины» съ основною темой моей статьи — «Московское купечство и революція».

***

Мемуаристъ — не историкъ, и ему позволительны отступленія. Въ моей памятіи возстаетъ образъ одного человѣка, до сихъ для меня загадочнаго. Убійство Александра II было предрѣшено на Липецкомъ съѣздѣ партіи «Земля и Воля» въ 1879 г., и планъ злодѣянія приводился въ исполненіе въ послѣдовательномъ рядѣ подготовленныхъ покушеній, вплоть до рокового дня 1-го марта 1881 года. Виднымъ участникомъ Липецкаго съѣзда и, можно сказать, вдохновителемъ плана былъ молодой народоволецъ-террористъ Левъ Александровичъ Тихомировъ, который тотчасъ послѣ цареубійства бѣжалъ за границу. Черезъ пять-шесть лѣтъ онъ написалъ письмо сыну убитаго монарха, прося прощенія и разрѣшенія вернуться на родину. И то, и другое ему было дано до истеченія всякой уголовной давности… Клеветникамъ стараго режима полезно напомнить о такомъ примѣрѣ незлопамятства и великодушія государя.

Много лѣтъ спустя я познакомился съ Тихомировымъ въ одномъ Московскомъ кружкѣ церковниковъ-интеллигентовъ, гдѣ онъ уже пользовался общимъ уваженіемъ и вниманіемъ. Я тогда заинтересовался Тихомировымъ и сталъ нерѣдко посѣщать его на его скромной квартирѣ въ Москвѣ: Тихомировъ былъ человѣкъ бѣдный. Помню, какъ однажды я спросила Владиміра Соловьева, почему онъ не познакомится съ Тихомировымъ и помню его отвѣтъ, что онъ не желаетъ знакомиться съ человѣкомъ, на рукахъ котораго кровь отъ цареубійства.

Въ первый годъ нашей «большой» революціи, незадолго до его смерти, я разъ или два посѣтилъ Тихомирова въ Сергіевскомъ Посадѣ, гдѣ онъ жилъ уединенною, набожною жизнью въ маленькомъ домикѣ на окраинѣ, окруженный иконами и лампадами. Я старался понять этого человѣка; но это мнѣ не удалось. Мнѣ всегда казалось, что въ немъ было что-то сумрачное и какъ бы затаенное и что «неприступная черта межъ нами есть». Онъ никогда не сталъ симпатичнымъ для меня человѣкомъ; хотя очень хорошіе люди, близко знавшіе его, завѣряли меня, что Тихомировъ былъ вполнѣ искрененъ въ своихъ религіозныхъ и политическихъ убѣжденіяхъ. Да теперь и я думаю, что это было именно такъ. Онъ несомнѣнно былъ человѣкомъ большого ума и основательнаго, широкаго образованія. Но умъ его былъ тяжелый, и характеръ его былъ замкнутый и мало привѣтливый.

***

Возвращаюсь къ зубатовщинѣ.

Въ самомъ началѣ девятисотыхъ головъ у Тихомирова созрѣло нѣчто въ родѣ муссолиніевской мысли, — чтобы правительство само стало во главѣ рабочаго движенія, содѣйствуя удовлетворенію всѣхъ справедливыхъ экономическихъ пожеланій рабочихъ, и тѣмъ самымъ отвлекло ихъ отъ революціи. Тихомировъ представилъ свой проектъ вел. кн. Сергѣю Александровичу, который его одобрилъ и съ своей стороны далъ проекту дальнѣйшій ходъ въ Петербургъ, гдѣ онъ тоже получилъ одобреніе. Тогдашній начальникъ охраннаго отдѣленія въ Москвѣ Зубатовъ, «сыщикъ», какъ выражался про него Витте, былъ тоже бывшимъ революціонеромъ. И вотъ московская полиція взялась за исполненіе плана Тихомирова. Но во что полиція его обратила! На фабрикахъ велась агигаціонная работа ея агентовъ; начались забастовки и безпорядки. Фабричные инспектора пришли въ ужасъ и засыпали министра финансовъ своими жалобами. Витте отсылалъ всѣ жалобы министру внутреннихъ дѣлъ Плеве; а тотъ оставлялъ ихъ безъ отвѣта. Создалось невозможное положеніе, которое, къ счастью, было скоро прекращено по распоряженію сверху (См. въ т. 2 Красн. Архива за 1922 г. Дневникъ военнаго мин. Куропаткина за октябрь-ноябрь 1903 г.).

Легко представить себѣ возмущеніе и растерянность московскихъ фабрикантовъ отъ дѣяній московской тайной полиціи.

Итакъ, многія причины вліяли тогда на московское купечество, толкая его въ открытую оппозицію, и всѣ онѣ совпадали съ эпохой генералъ-губернаторства вел. кн. Сергѣя Александровича. Вотъ объясненіе того «парадокса», не разъ слышаннаго мною отъ москвичей, что ошибки вел. князя много содѣйствовали революціонизированію Москвы. Итакъ, революціонные эксперименты производились тогда не только купечествомъ и интеллигенціей; но подчасъ увлекалось ими и само правительство.

[1] «На большихъ пріемахъ — никакихъ купеческихъ женъ» (фр.).

(Окончаніе слѣдуетъ.)

Гр. Д. Олсуфьевъ.
Возрожденіе, № 2246, 27 іюля 1931.

Visits: 25