Отъ редактора. — Зерократіей этот порядокъ до конца своего и остался, ея наслѣдство и приняли в 91-мъ.
Да проститъ меня г. Бажановъ, печатающій свои любопытнѣйшія и полезныя записки, за то, что свидѣтельство его заинтересовало меня болѣе всего, какъ живое и подлинное свидѣтельство одного изъ бывшихъ участниковъ совѣтской зерократіи. Этнологію этого страннаго (не очень, впрочемъ, страннаго) слова объяснять не приходится. Смыслъ его, надѣюсь, выяснится изъ дальнѣйшаго. Пока же, попутно, хотѣлось бы указать на удивительное непониманіе большой важности сообщеній г. Бажанова, которое обнаружила русская эмиграція.
Я не стану, конечно, говорить о постыдныхъ провинціализмахъ, т. е. о мелочныхъ попыткахъ «дискредитировать» записей и ихъ автора со стороны «конкурирующей газеты» уѣзднаго города, русскаго Парижа. Эти провинціализмы, увы, стали обычной вещью въ здѣшней уѣздной россійской жизни. Всѣмъ они надоѣли, никому они не нужны и все же конца имъ не предвидится. Но даже среди тѣхъ, кто не зараженъ смѣшными и мелочными счетами столповъ уѣзднаго общества, записки г. Бажанова встрѣтили, думается, не совсѣмъ надлежащее по степени своей напряженности вниманіе. Между тѣмъ, чего бы, казалось, еще ждать всѣмъ, кто занять вопросами «познанія совѣтской Россіи» ? Г. Бажановъ разсказалъ, благодаря особенностямъ своей прошлой дѣятельности (и разсказалъ весьма ясно и точно), о такихъ сторонахъ политической жизни большевизма, о которыхъ никто иной не могъ бы разсказать и о которыхъ съ такимъ отчетливымъ знаніемъ дѣла разсказывается вообще впервые. Подчеркиваю, что г. Бажановъ разсказалъ больше всего и лучше всего именно о политической жизни совѣтской Россіи, и это какъ разъ особенно цѣнно, ибо политическая жизнь и есть сторона наиболѣе скрытая отъ далекаго наблюдателя, тогда какъ объ экономической сторонѣ, о культурной, о бытовой все же можно составить кое-какое представленіе, даже и наблюдая ихъ издалека и со стороны. Право, чтобы разсказать такъ, какъ разсказываетъ г. Бажановъ, о политбюро, о секретаріатѣ партіи, о красной арміи, о ГПУ и другихъ частяхъ большевицкаго политическаго аппарата, надо продѣлать тотъ страшный опытъ, который столь удивительнымъ образомъ выпалъ на долю его «революціонной молодости»…
Пишущій эти строки не намѣренъ касаться, однако, тѣхъ серьезныхъ политическихъ выводовъ, которые можно и должно сдѣлать на основаніи записокъ г. Бажанова. Есть вѣдь и другая сторона, которая освѣщается попутно этими записками. Есть вѣдь не только «политическая дѣятельность, есть вѣдь и люди, занятые этой дѣятельностью. Есть вѣдь тамъ не только расчеты (я хотѣлъ написать «идеи», но идей, кажется, давно уже нѣтъ), тактики, директивы, заданія и т. д., есть вѣдь и люди, по уши во все это погруженные. Есть вѣдь какой-то «политическій бытъ», незамѣтно сливающійся со всякимъ другимъ бытомъ. Есть, наконецъ, нѣкая mentalité того правящаго Россіей слоя, который принято называть совѣтской бюрократіей, но которой мы по причинамъ, изложеннымъ ниже, предпочитаемъ называлъ совѣтской зерократіей.
Любопытная и таинственная, въ самомъ дѣлѣ, вещь — это mentalité людей, которые оказалась «призванными судьбой» повелѣвать Россіей. Представить себѣ ее очень трудно, и въ этомъ случаѣ нельзя даже особенно положиться на свидѣтельства литературы. Изображеніе правителей всегда было вѣдь для литературы дѣломъ весьма щекотливымъ и невольно подсказывавшимъ разнообразныя условности. Невѣрно было бы также представлять ее себѣ на основаніи давнихъ впечатлѣній; напримѣръ, — рисуя нынѣшнихъ большевиковъ по образу и подобію старыхъ большевиковъ довоеннаго времени. Фигуры Троцкаго или какого-нибудь Рязанова нисколько не таинственны. Это, въ сущности, лишь разновидность русскаго интеллигента, особь, далеко не исчезнувшая, красная дичь, водящаяся и въ нынѣшнихъ дебряхъ русской эмиграціи, если брать лишь ея mentalité и оставить въ сторонѣ «политическія убѣжденія». Рѣчь идетъ не объ этихъ любителяхъ горячихъ споровъ за стаканомъ чая, митинговъ протеста, товарищескихъ судовъ и прогулокъ въ русскихъ рубахахъ по итальянскому взморью въ восторженными дѣвицами и революціонными пѣснями. Иныхъ изъ нихъ, впрочемъ, резолюція вознесла высоко и подѣйствовала на нихъ непредвидѣннымъ образомъ. Луначарскій, напримѣръ, принадлежащій несомнѣнно къ этому разряду, изъ довольно способнаго журналиста сдѣлался просто круглымъ дуракомъ.
Не такъ ужъ далекъ отъ этой интеллигентской mentalité и Троцкій, не растерявшій, по-видимому, въ своихъ изгнаніяхъ традиціонно-интеллигентскаго, «перманентно-революціоннаго сознанія». Повторяю, — все это фигуры нисколько не любопытныя, нелюбопытныя уже по одному тому, что очень несовременныя фигуры. Совсѣмъ иное дѣло Сталинъ, какъ онъ рисуется въ запискахъ г. Бажанова, и даже не столько Сталинъ, гдѣ-то еще хранящій, можетъ быть, психологическую зависимость отъ стараго большевизма, сколько тѣ «сталинцы», тѣ, всегда оказывающіеся въ неограниченномъ количествѣ къ его услугамъ, какіе-то невѣдомые люди, какіе-то свѣжеиспеченные люди, съ помощью которыхъ осуществляетъ онъ удержаніе въ своихъ рукахъ власти надъ партіей, а слѣдовательно, и надъ всей страной. И самое замѣчательное въ этихъ людяхъ то, что по свидѣтельству г. Бажанова, особенно хорошо знающаго ихъ, и по другимъ безпристрастнымъ свидѣтельскимъ показаніямъ, они представляютъ собой совершенное ничто, нѣкій абсолютный нуль. Какъ же прикажете иначе называть тотъ порядокъ управленія, который осуществляется при ихъ участіи, какъ не зерократіей!
И однако, эти представители совѣтской зерократіи все же люди, все-таки чего-то желающіе, о чемъ-то все-таки желающіе, что-то, наконецъ, все-таки говорящіе. Какое-то умонастроеніе все же въ концѣ концовъ имъ свойственно, какой-то своей собственной mentalité они, навѣрное, не лишены, и какъ ни казалась она тускла, мы обязаны проникнуть въ нее, угадать ее, ибо то непонятное, что происходитъ съ Россіей, можетъ получить такимъ образомъ нѣкоторое объясненіе.
Первый вопросъ, который, естественно, задаешь себѣ: кто они такіе, откуда они взялись? И вотъ на этотъ вопросъ можетъ отвѣтить хотя бы до нѣкоторой степени только тотъ, кто видѣлъ большевизмъ собственными глазами и почувствовалъ въ немъ вещи, которыхъ никогда не пойметъ европеецъ или русскій, давно поставившій себя въ положеніе европейца. Такъ, напримѣръ, кто здѣсь не произносилъ ходячей фразы, что большевизмъ «есть порожденіе войны»? Но только тотъ, кто былъ «тамъ» въ годы становленія большевизма, могъ почувствовать глубокую, практическую, реальную жизненную силу этой теоретической сентенціи. Не только большевизмъ — дитя войны, но и практика большевизма — это практика военнаго времени. Бытъ большевизма это бытъ военнаго времени и mentalité новыхъ людей большевизма (я не говорю о довоенныхъ большевикахъ), это mentalité требуемаго привычками военнаго времени «ускореннаго производства».
Спѣшу оговориться: военное происхожденіе большевицкаго уклада отнюдь не свидѣтельствуетъ о его «боевомъ характерѣ», о лежащей въ основѣ его идеѣ «борьбы». Большевизмъ родился въ обстановкѣ военнаго времени, но родился онъ не на полѣ сраженія, а въ тылу. Бой вѣдь — это только одинъ изъ моментовъ войны, и, какъ всѣ мы знаемъ, обстановка войны отнюдь не исчерпывается боевой обстановкой. Психологической родиной большевизма была административно-хозяйственная часть войны, тотъ военный распорядокъ, который подчинилъ управленію и руководству безчисленныхъ іерархически зависящихъ другъ отъ друга военныхъ канцелярій десятки милліоновъ, людей. Настоящая альма матеръ большевизма, подлинная его академія, это даже не крупный какой-либо штабъ, но безконечная полковая, батарейная или ротная канцелярія.
Полуинтеллигентный военный писарь явился намъ недаромъ въ 1918 году первымъ вѣстникомъ большевизма, да, кажется. такъ и остался со всей своей ушибленной, уязвленной и ущемленной «внутренностью», какъ бы сказать, «вѣчнымъ типомъ» совѣтскаго государственнаго дѣятеля…
Было бы интересно сдѣлать статистическій этюдъ о числѣ современныхъ совѣтскихъ дѣятелей, появившихся впервые въ пресловутыхъ полковыхъ и тому подобныхъ комитетахъ. Думается, что велико число людей, почувствовавшихъ тогда впервые свое «государственное призваніе». Тогда они начали говорить, писать, жестикулировать, дѣйствовать, и стиль этого разговора, — этихъ писаній, этихъ жестикуляцій и вообще этого дѣйствованія, — такъ и остался безъ особыхъ перемѣнъ и до сего дня. Вотъ почему въ совѣтскомъ быту такъ живъ до сего дня военный тыловой жаргонъ, вотъ почему не только пишетъ, не только говоритъ, но и думаетъ совѣтская Россія такимъ суконнымъ приказнымъ языкомъ. Вотъ почему съ такой лукавой легкостью привилась замѣнившая «словестность» политграмота, вотъ почему на всемъ совѣтскомъ дѣлѣ, на всѣхъ совѣтскихъ дѣлахъ лежитъ столь знакомый военному времени налетъ канцелярщины.
Вотъ почему изъ всѣхъ, можно сказать, завѣтовъ Ленина страннымъ образомъ осуществился одинъ, относительно каждой кухарки, умѣющей управлять государствомъ! Ибо чѣмъ, въ самомъ дѣлѣ, каждая кухарка хуже того каждаго каждаго писаря, каждаго каптенармуса, каждаго подпрапорщика, которые вдругъ получили «бразды правленія»? Любопытно, что даже по внѣшнему виду этихъ людей, по всей ихъ манерѣ засѣдать или просто держаться, по нѣкоторому своеобразному ихъ щегольству есть что-то въ нихъ, навсегда оставшееся отъ унтеръ-офицерскаго званія. Самъ Сталинъ, напримѣръ, развѣ это съ виду не вылитый подпрапорщикъ, очень съ характеромъ и очень себѣ на умѣ, изъ тѣхъ, которые въ артиллерійскихъ частяхъ творили всякія чудеса с фуражемъ и продовольствіемъ? Сойди со сцены этотъ вождь, и кѣмъ же останется тогда его неутѣшная супруга — Революція? Всего только унтеръ-офицерской вдовой! Ужъ не окажется ли «пророческимъ видѣніемъ» Гоголя отнюдь не Россія въ образѣ тройки, но Революція въ образѣ унтеръ-офицерской вдовы, которая сама себя высѣкла?
Я знаю что эта шутка многимъ не понравится. Революцію не принято у насъ обижать, даже среди тѣхъ, кого революція очень и очень обидѣла. Но вѣдь какая ужъ тамъ революція, когда у власти оказываются люди по самому своему «происхожденію» не могущіе быть революціонерами. Правящіе Россіей люди, нынѣшнія совѣтская зерократія тѣмъ и хороша (въ этомъ ея несомнѣнно положительное значеніе), тѣмъ и утѣшительна, что она не революціонна. Канцелярія можетъ быть удобно-лѣнивымъ орудіемъ всякаго вообще <пр>авленія: [1] мирно-государственнаго, въ стилѣ 19 вѣка, военнаго, революціоннаго. Но канцеляристъ не будетъ все-таки никогда «перманентнымъ революціонеромъ». Итакъ, пусть позволено будетъ все-таки обрадоваться тѣмъ, кто изъ личнаго опыта революціи не вынесъ обязательно почтительнаго отношенія къ ней. Революція, возглавляемая нереволюціонерами, это конструкція, слава Богу, не особенно прочная.
П. Муратов
Возрожденіе, №1339, 31 января 1929
[1] Напечатано: давленія.
Views: 35