Было раннее чудесное утро, когда у широкой мраморной лѣстницы дома въ господскомъ дворѣ Струсовѣ остановился запыленный автомобиль. Капитанъ, летчикъ Л., везшій изъ-за Тарнополя въ Лѣсоводы къ командиру авіаціоннаго дивизіона плѣннаго австрійскаго летчика (снизившагося изъ-за порчи мотора), рѣшилъ завернуть въ отрядъ «муромцевъ» — выпить чаю и показать плѣннаго.
Въ обширной и комфортабельной собранской столовой онъ засталъ только поручика Витковскаго, записывавшаго что-то въ большую клеенчатую тетрадь.
— Знаете, у кого вы сейчасъ въ гостяхъ? — спросилъ австрійскаго плѣннаго Л. — Вы въ отрядѣ «муромцевъ».
Тотъ встрепенулся.
— Мы не любимъ ихъ, — откровенно заявилъ онъ. — Когда мы стояли въ Монастербрискѣ, они не давали намъ покоя. Можно сказать, что именно изъ-за нихъ мы и оставили Монастербрискъ. Однажды бомба попала въ хлѣбопекарню, гдѣ работало 25 человѣкъ. Отъ нихъ только мокро осталось. Когда сообщали, что въ Монастербрискъ летятъ «муромцы», — по улицамъ скакали трубачи и трубили тревогу. Все живое забивалось въ щели…
Въ столовую вошелъ начальникъ 1-го отряда «муромцевъ» — старшій лейтенантъ Лавровъ. Всегда спокойный, уравновѣшенный, сегодня онъ казался нервнымъ, подавленнымъ. Поздоровавшись и не обративъ вниманія на плѣннаго, онъ потребовалъ чаю.
— Летите сегодня? — спросилъ Л. — Погода замѣчательная.
— Что погода! — отвѣтилъ съ горечью въ голосѣ Лавровъ. — Комитетъ у насъ замѣчательный, воть что. Обалдѣть можно. Чихнешь — митингъ, шагъ ступишь — митингъ, а ужъ получишь приказъ летѣть — десять митинговъ.
— Да, поручикъ мнѣ разсказывалъ. Какъ же вы?
— Какъ я? Вчера «товарищи» постанавили полеть запретить…
Лавровъ нервно передернулъ плечами.
— Я промолчалъ, а сегодня приказалъ приготовиться къ полету. Рожи скривилисъ, а послушались. Я сейчасъ оттуда, съ аэродрома. Черезъ часъ вылетимъ.
Лавровъ наспѣхъ проглотилъ чай и, прощаясь, пригласилъ Л. пообѣдать на обратномъ пути у нихъ въ отрядѣ…
Вѣстовой собралъ посуду со стола и вышелъ, небрежно захлопнувъ за собой дверь.
Офицеры переглянулись. На минуту воцарилась тишина. Л. поднялся.
Витковскій точнѣйшимъ образомъ свѣрилъ свои часы съ часами Л. и, проводивъ гостей до автомобиля, легко, упруго шагая черезъ двѣ ступеньки, взбѣжалъ по лѣсницѣ и съ верхней площадки еще разъ аскланялся съ уѣзжавшимъ Л. Здоровьемъ и силой вѣяло отъ его стройной фигуры.
По ровному, обсаженному старыми деревьями шассе капитанъ Л. съ австрійцемъ покатили въ Лѣсоводы. Въ дивизіонѣ Л. встрѣтили печальной новостью: уже четвертый день не было ничего извѣстно о невернувшемся съ полета летчикѣ Кирсановѣ. Кирсанова любили всѣ его знакомые, а по внѣшности его знали даже тѣ, кто не былъ съ нимъ знакомъ. Молодой и очень красивый — онь пережилъ авіаціонную катастрофу, которая до неузнаваемости обезобразила его…
Кирсановъ не бросилъ авіаціи. Послѣ всего пережитого, послѣ долгихъ недѣль страданій, онъ вернулся въ отрядъ. Но — храбрый всегда — теперь онъ сталъ безумствовалъ. Самые рискованные полеты, самыя опасныя предпріятія сдѣлались его «отдыхомъ». «Кирсановъ точно смерти ищетъ», — говорили летчики и были, вѣроятно, близки къ истинѣ.
Явившись къ командиру и сдавъ плѣннаго, Л. пошелъ къ своему пріятелю, адъютанту командира дивизіона, чтобы потолковать о всякихъ авіаціонныхъ дѣлахъ: адъютантъ повелъ его къ себѣ въ комнату, бывшую рядомъ съ канцеляріей, и только что полилась бесѣда, какъ раздался орудійный выстрѣлъ, за нимъ другой. Летчики прислушались. «Зенитка [Прим. автора: зенитное орудіе для стрѣльбы по аэропланамъ], — сказалъ адъютантъ. — Хорошо, если бы по нѣмцу, а то теперь сплошь и рядомъ жарятъ по своимъ… Хочешь — выйдемъ?
Оба офицера вышли на улицу и безъ труда увидѣли въ небѣ «ясно выраженнаго» нѣмца.
— Удивительно, какь низко! Обнаглѣли, подлецы… Да нѣтъ, смотри — бѣлое вывѣшено. Что такое? Видишь, выбросилъ что-то. Не бомба… Вѣроятно, пакетъ. Гляди, начинаетъ уходить. Здорово быстро забираетъ высоту…
Описавъ небольшой кругъ, нѣмецъ быстро забралъ высоту и скоро исчезъ изъ глазъ. Въ дверяхъ дома стоялъ командиръ дивизіона, окруженный офицерами, оживленно комментировавшими только что происшедшее.
Л. съ адъютантомъ вернулись въ комнату къ прерванному разговору. Время летѣло незамѣтно. Вдругъ въ комнату постучалъ командиръ дивизіона, подполковникъ Барановъ.
— Невеселыя вѣсти. Сейчасъ изъ штаба мнѣ доставили пакетъ, сброшенный нѣмцемь и адресованный въ дивизіонъ. Кирсановъ сбитъ и умеръ въ лазаретѣ. Читайте, — протянулъ онъ тонкій листокъ почтовой бумаги, на которомъ было по-русски написано слѣдующее:
«Авіаціонному дивизіону въ Лѣсоводахъ.
Искренно благодаримъ за снимки погребенія нашего подпоручика авіатора Шена. Прилагаемъ снимки могилы русскаго авіатора въ Бугачѣ и могилы поручика Кирсанова, раненаго въ воздушномъ бою и умершаго въ лазаретѣ. Онъ былъ погребенъ въ Хадыньковцахъ съ военными почестями. Просимъ сообщить о нашемъ авіаторѣ фельдфебелѣ Гилардони, не возвратившемся съ полета 3 мая новаго стиля.
Германскій авіаціонный корпусъ».
— Приготовьте отвѣтъ, — обратился командиръ кь адъютанту. Сообщите, что Гилардони былъ сбитъ и лежитъ раненый въ госпиталѣ въ М. Тамъ много госпиталей и нѣмцы туда ужъ два раза бросали бомбы. Авось перестанутъ, когда узнаютъ, что тамъ ихъ раненый. Поблагодарите за снимки.
— Печальную вѣсть привезу я своим «муромцамъ», — думалъ Л. на обратномъ пути. — Не повезло бѣднягѣ… Впрочемъ, это, можетъ, и лучше по нынѣшнимъ временамъ, кто знаетъ? — Грузовикъ перваго отряда кораблей. Куда это онъ?
Автомобиль уже въѣзжалъ въ старинныя каменныя ворота и, какъ и утромъ, обогнувъ посреди двора высокую ярко-цвѣтную клумбу, остановился у мраморныхъ ступеней. Никто не вышелъ навстрѣчу гостю. Никого не встрѣтилъ онъ по дорогѣ къ собранію.
Только пріоткрылась боковая дверь буфетной и оттуда выглянуло одно, потомъ другое солдатское лицо, и дверь сейчасъ же захлопнулась.
— Странные какіе-то порядки! — съ досадой подумалъ Л. и открылъ дверь въ столовую: она была пуста и, несмотря на обѣденное время, столъ не былъ накрытъ. Въ углу, у окна, сидѣлъ, согнувшись, кто-то въ защитной формѣ и, закрывъ платкомъ лицо, беззвучно рыдалъ. У Л. защемило сердце. Ничего не понимая, онъ быстро подошелъ къ сидѣвшему и положилъ руку на конвульсивно содрогаяющіяся отъ рыданій плечи. Человѣкъ оторвалъ отъ липа мокрый платокъ. Л. не сразу узналъ лицо дѣлопроизводителя отряда.
— Что такое? Отчего вы такъ плачете? Гдѣ всѣ?
— Погибли… Всѣ погибли. Весь отрядъ! Корабль упалъ въ Ковалювкѣ неизвѣстно почему… Шестеро погибло. Шестеро…
— Быть не можетъ! Да, можетъ быть, и не погибли? Ранены только? Я сейчасъ встрѣтилъ вашъ грузовикъ…
— Грузовикъ посланъ за трупами, — съ трудомъ выговорилъ дѣлопроизводитель и опять зарыдалъ.
Л. тяжело опустился на стулъ и тупо уставился въ землю. Въ его сознаніи никакъ нс могла умѣститься мысль о гибели Лаврова, Витковскаго, которыхъ онъ видѣлъ еще утромъ, полныхъ силъ, — за трупами которыхъ сейчасъ отправленъ отрядный грузовикъ.
Скрипнула дверь. Вошелъ капитанъ Лучникь, единственный уцѣлѣвшій офицеръ отряда. На немъ не было лица. Л. и Лучникъ молча обнялись.
— Сейчасъ будетъ панихида, вѣдь вы останетесь…
— Еще бы!
Комната стала наполняться. Пришли какіе-то люди съ испуганными лицами, три-четыре сестры милосердія изъ сосѣдняго лазарета, доктора…
Въ двухсвѣтномъ бѣломъ залѣ, гдѣ была устроена походная церковь отряда, съ золоченаго расписного потолка улыбались розовыя, полунагія богини и рѣзвые, шаловливые амуры. Въ раскрытыя настежь окна глядѣлись пышныя вѣтви сирени, надь которыми жужжали шмели и пчелы, и въ голубомъ просторъ тянулись ароматныя волны ладана, таявшія въ полуденномъ блескѣ. Стройно, сдержанно-полно звучали голоса прекраснаго отряднаго хора, и плача молился священникъ объ упокоеніи душъ воиновъ, погибшихъ при исполненіи боевого долга.
— Да будетъ воля Твоя, Господи, ибо пути Твои неисповѣдимы…
Въ дивизіонь о катастрофѣ сообщили по телефону летчики-истребители 1-ой истребительной группы доблестнѣйшаго ротмистра А. А. Казакова, стоявшей въ Ковалювкѣ. Два ихъ аппарата должны были эскортировать корабль Лаврова. Черезъ минуту уже въ Ковалювку мчался командиръ дивизіона со своими офицерами, подавленными, молчаливыми. Высоко въ небѣ сверкалъ парящій аэропланъ. Онъ то взмывалъ, то стремительно падаль внизъ, штопоромъ, скользилъ на крыло… Это переворачивался въ мертвыхъ петляхъ летчикъ, отдавая дань традиціи летчиковъ, игралъ со смертью надъ «мертвымь полемъ» — болгаринъ, поручикъ Саратовъ, истребительной группы Казакова. Вскорѣ зачернѣло кольцо людской толпы, окаймлявшей огромное поле.
Автомобиль остановился. Съ подбѣжавшими летчиками-истребителями командиръ и офицеры прошли среди разступившихся любопытныхъ къ мѣсту катастрофы. Огромное поле было усыпано клочьями полотна и мелкими обломками. Среди поля лежали безформенныя груды щепокъ и стали. Все, что осталось отъ «Ильи»… Слѣва, въ неглубокомъ ручейкѣ, змѣившемся по полю, виднѣлись составленныя въ рядъ еще не взорвавшіяся бомбы, а неподалеку — рядъ прикрытыхъ окровавленнымъ брезентомъ тѣлъ. Прямо къ нимъ направился командиръ дивизіона, обнаживъ голову… Приподнялъ бреаеить… и, видѣвшій всякіе виды, содрогнулся, только усиліемъ воли не выпустилъ брезента изъ рукъ. Только у двухъ крайнихъ, у поручика Витковскаго и прапорщика Паламова головы сохранили какое-то человѣческое подобіе. Другіе были безформенными, страшными мѣшками костей… На
одномъ изъ нихъ, на уровнѣ груди, лежали выскочившіе изъ орбитъ глаза… Кровь на аршинъ глубины пропитала землю…
Перекрестившись и перекрестивъ мертвыхъ, командиръ прошелъ съ окружавшими его летчиками-истребителями къ обломкамъ корабля.
Вотъ что разсказали о гибели «Муромца» многочисленные очевидцы:
— Истребителямъ было дано знать, что прилетитъ утромъ «Илья» и сдѣлаетъ два круга. Это значитъ, что два истребителя должны подняться и эскортировать корабль въ его полетѣ. «Илья» сдѣлалъ одинъ кругь и началъ дѣлать второй, когда бывшій на землѣ увидали, что отъ лѣваго крыла что-то оторвалось и, крутясь, полетѣло на землю. Вслѣдъ за этимь посыпались части стойки, куски перегородокъ и, послѣ того какъ отлетѣлъ добавочный руль, — «Муромецъ» на плоскомъ штопорѣ нырнулъ къ землѣ на 300 метровъ, вдругъ выравнялся и грохнулся на землю съ такой силой, что земля дрогнула. Моторы глубоко ушли въ землю. Подбѣжавшіе видѣли, какъ у поручика Витковскаго судорожно нѣсколько секундъ сводило челюсти, а прапорщикъ Паламовь поднялъ голову, вздохнулъ и скончался. То, что видѣли оторвавшимся отъ крыла — было лѣвымъ подкосомъ. Весь корабль падалъ съ 3.200 метровъ 40-50 секундъ, на глазахъ у замершей отъ ужаса толпы. Минуть пять послѣ паденія, съ неба еще сыпались обрывки полотна. Ни одна изъ девятипудовыхъ бомбъ не взорвалась. Бомбы нашли отвинченными. По одному этому можно судитъ о самообладаніи погибавшихъ, и это поразительное самообладаніе подтверждается еще тѣмъ фактомъ, что тѣло Лаврова было найдено у руля, а тѣла экипажа — въ хвостѣ. Передъ лицомь неминуемой гибели Лавровъ пытался спасти свой экипажъ…
Ихъ погибло шестеро, доблестныхъ и вѣрныхъ отечеству въ это черное утро: старшій лейтенантъ Лавровъ, командиръ корабля лейт. Шокальскій, прапорщикъ Паламовъ, есаулъ Стрѣшковъ, поручивъ Витковскій и унтеръ-офицеръ Софроновъ.
Была назначена строжайшая слѣдственная комиссія, и единодушное заключеніе ея заставило еще разь содрогнуться всѣхъ, въ комъ была еще жива душа. Были подпилены тросы передъ полетомъ, и корабль завѣдомо былъ обреченъ на гибель…
Кто могъ это сдѣлать? Отвѣтъ напрашивается самь собой. Тѣ, кто не желали этого боевого полета. Тѣ, кто перестали видѣть во врагѣ врага и, забывъ о сотняхъ тысячъ родныхъ могилъ, разбросанныхъ по линіямъ фронтовъ, шли брататься съ непріятелемъ… На ихъ совѣсти — это черное утро.
В. Б.
Возрожденіе, №1452, 24 мая 1929
Visits: 15