«Судъ современниковъ — неправый судъ». Такъ скажетъ всякій, особенно когда рѣчь зайдетъ о литературѣ, объ искусствѣ; такъ начинаемъ думать и мы сами, современники столькихъ на нашихъ глазахъ происходящихъ перемѣнъ. Мы еще судимъ объ этихъ перемѣнахъ, но въ правотѣ нашего суда мы уже сами высказываемъ сомнѣнія, сами предлагаемъ апеллировать отъ него къ справедливому суду потомства. Слишкомъ часто за послѣднія сто лѣтъ смѣнялись литературныя направленія и художественныя моды, слишкомъ часто именно то, что всѣхъ отталкивало, десятилѣтіе спустя одерживало полную побѣду, — въ концѣ концовъ всякое сопротивленіе какой бы то ни было новизнѣ стало казаться близорукимъ и неправомѣрнымъ. Многіе еще помнятъ о томъ, какъ ополчались на Вагнера, какъ бранили импрессіонистовъ, какъ издѣвались надъ новой поззіей во Франціи или Россіи въ послѣдніе годы минувшаго вѣка. Вѣроятно, именно въ силу этихъ разительныхъ ошибокъ нынѣ всѣ мы боимся уже чего-нибудь «не признать», рѣшительно осудить какое-нибудь, хотя бы только кажущееся новаторство, и всякій, причисляемый къ «молодымъ» писатель или художникъ немедленно напомнить своему иронически называемому «маститымъ» критику о заблужденіяхъ его предшественниковъ относительно Сезанна или Блока.
Все это, однако, приводить къ заблужденію болѣе опасному, чѣмъ прежнее. Отсуствіе всякаго сопротивленія гораздо хуже можетъ отозваться на жизни искусства, чѣмъ та обстановка борьбы, въ которой оно развивалось до сихъ поръ. Главное же, надо оставить мысль, что сопротивленіе непремѣнно означаетъ невѣрное пониманіе. Враги нерѣдко лучше, чѣмъ друзья, опредѣляютъ существо того, съ чѣмъ они враждуютъ. Гансликъ, возставая противъ Вагнера, высказалъ много истинъ, съ которыми теперь согласятся и вагнеріанцы. Импрессіонизмъ получилъ и свое наименованіе, и свое первое опредѣленіе именно отъ своихъ враговъ, да и въ критикѣ, обращенной къ нему, не все было празднымъ и невѣрнымъ; нынѣ, отдаляясь оть него, мы возвращаемся, лишь отчасти ихъ измѣнивъ, къ сужденіямъ наиболѣе проницательныхъ изъ его хулителей. О поэтахъ недавняго прошлаго писали много глупостей, — но этимъ грѣшили друзья не менѣе, чѣмъ враги, и остается фактомъ довольно знаменательнымъ, что пародіи Владимира Соловьева, какъ французскія пародіи двухъ авторовъ, написавшихъ въ девяностыхъ годахъ премилую книжку, озаглавленную «Les Déliquescences d’Adoré Floupette», кажутся намъ теперь очень похожими на весьма серьезные стихи рядовыхъ поэтовъ символизма.
Вѣра въ справедливый судъ потомства тоже не всегда оказывается оправданной. Всѣмъ извѣстно, какъ отзывался Вольтеръ о Данте и Шекспирѣ, или что итальянцы эпохи возрожденія думали о готикѣ (Леонъ Баттиста Альберти называлъ ее inconsiderata coacervandorum lapidum libido). [1] Не слѣдуетъ смѣшивать подлинный, т. е. живой и творческій судъ потомства съ мнѣніями, заносимыми въ учебники исторій литературы и энциклопедическіе словари. Всякая эпоха воспринимаетъ изъ прошлаго лишь то, что ей по-настоящему близко. И Гомеръ, и Шекспиръ не всегда одинаково чтились, а ужъ читались въ разные вѣка и совсѣмъ по-разному. Во многихъ случаяхъ судъ современниковъ бываетъ живѣй, проницательнѣй, отвѣтственнѣй, чѣмъ судъ потомства. Затемняютъ его обыкновенно всевозможныя житейскія причины, литературная вражда часто проистекаетъ изъ вражды личной. Или, по крайней мѣрѣ, съ ней сливается, а кромѣ того о судѣ собратьевъ по кисти или перу можно сказать, что чѣмъ своеобразнѣе талантъ писателя или художника, тѣмъ въ большинствѣ случаевъ менѣе справедливо онъ будетъ судить о современникахъ, чья манера не соотвѣтствуетъ его собственной манерѣ, чья одаренность идетъ вразрѣзъ съ его собственной одаренностью. Но за всѣмъ тѣмъ, разумѣется, и судъ современниковъ — какъ и судъ потомства — даетъ не мало образцовъ поразительнаго человѣческаго ослѣпленія.
Недавно вышла книга на французскомъ языкѣ, дающая отличный матеріалъ для размышленій на эти темы. (1) Авторъ ея собралъ отзывы современниковъ о двадцати класическихъ произведеніяхъ французской литературы. При этомъ онъ пользовался не только писаніями знаменитыхъ литераторовъ или спеціалистовъ литературной критики, а извлекъ много интереснаго и изъ давно забытыхъ журналовъ и газетъ, изъ частной переписки, изъ дневниковъ и т. д. Ознакомившись съ его интересной книгой, выносишь впечатлѣніе, что она даетъ приблизительно столько же поводовъ удивляться опрометчивости, какъ и проницательности сужденій, въ ней собранныхъ.
***
Когда появилась «Новая Элоиза», Руссо былъ уже знаменитъ, но ни одна его книга еще не встрѣчала пріема, столь восторженнаго, какъ эта. Дамы зачитывались ею съ особенной страстью (о чемъ свидѣтельствуютъ многочисленныя выдержки изъ переписки тѣхъ лѣтъ), но и литературные судьи оказались въ общемъ на рѣдкость благосклонны; зато былъ неутомимъ и главный врагъ — Вольтеръ. Множеству своихъ корреспондентовъ онъ писалъ о «Новой Элоизѣ» то съ ненавистью, то съ презрѣніемъ. Онъ развилъ настоящую агитацію противъ ея автора. Въ печатныхъ своихъ произведеніяхъ того времени онъ тоже не упускаетъ случая напасть на Руссо и его книгу. И даже десять лѣтъ спустя онъ еще пишетъ г-жѣ дю Деффанъ: «Можно подумать, что свою „Элоизу“ онъ писалъ наполовину въ публичномъ домѣ, а наполовину въ домѣ для умалишенныхъ. Одна изѣ мерзостей этого вѣка — рукоплесканія, которыми нѣкоторое время награждали этотъ чудовищный романъ».
Мнѣніе Вольтера опредѣлилось въ этомъ случаѣ не столько его литературными вкусами, сколько его личной враждой съ Руссо. Другой энциклопедистъ, Даламберъ, писалъ Руссо послѣ полученія его книги: «Сердечное краснорѣчіе, теплота, жизнь, характеризующія всѣ ваши работы, особенно блистаютъ въ этой книгѣ и она окончательно дастъ вамъ славу». Даламберъ былъ правъ и его комплименты хорошо взвѣшены: они подчеркиваютъ то самое, что и теперь поразитъ всякаго читателя «Новой Элоизы». Съ другой стороны, если намъ захочется кое-что покритиковать въ этомъ романѣ, это будетъ отнюдь не то, что въ немь критиковалъ Вольтеръ.
Въ книгѣ Продомма приведено много враждебныхъ отзывовъ, вызванныхъ завистью мелкихъ литераторовъ къ современнику, превосходящему ихъ своимъ талантомъ. Особенно разительно и особенно наивно чувства эти сказались въ той длительной полемикѣ, которую вызвалъ корнелевскій «Сидъ». Зато есть и примѣръ совсѣмъ другого отношенія писателя къ своему сопернику. Вотъ что разсказываетъ Луи Расинъ о своемъ отцѣ и о Мольерѣ: «Послѣ перваго преставленія „Мизантропа“, очень неуспѣшнаго, нѣкто, желавшій понравиться моему отцу (отношенія Расина и Мольера были уже давно очень натянутыми) прибѣжалъ ему сообщить эту повоетъ, говоря:
— Пьеса провалилась, она заморозила зрительный залъ; вы можете мнѣ вѣрить: я тамъ былъ.
— Вы тамъ были, — отвѣчалъ мой отецъ, — а я не былъ; однако, я вамъ не повѣрю, такъ какъ считаю невозможнымъ, чтобы Мольеръ написалъ дурную пьесу. Пойдите еще разъ вь театръ и прослушайте ее внимательнѣй».
Установившееся среди современниковъ мнѣніе объ авторѣ часто вредитъ справедливости ихъ сужденій о его книгахъ. Стендаль имѣлъ репутацію «свѣтскаго льва» и покорителя сердецъ, поэтому, когда появилось «Красное и Черное», въ «Литературной Газетѣ» была напечатана статья, высмѣивающая то, что казалось ея автору излишней «фешенебельностью» книги. Мы сказали бы теперь, что, подозрѣвая Стендаля въ снобизмѣ, критикъ и въ книгѣ его усмотрѣлъ все тотъ же раздражавшій его снобизмъ. То же самое случилось въ наши дни съ многими критиками Марселя Пруста. Другой отзывъ о «Красномъ и Черномъ» ставить на видъ Стендалю какъ разъ тотъ самый «аристократизмъ», съ которымъ не могутъ примириться и сейчасъ нѣкоторые читатели «Поисковъ потеряннаго времени». Зато въ тѣ самые дни, когда парижане, знавшіе Стендаля, не сумѣли оцѣнить его романъ, престарѣлый Гете въ Веймарѣ говорилъ Эккерману: «Не отрицаю, что женскіе характеры его иногда чрезмѣрно романтичны, но всѣ они свидѣтельствуютъ о великой наблюдательности, о глубокомъ психологическомъ проникновеніи, заставляющемъ простить автору неправдоподобіе нѣкоторыхъ деталей».
Самыя занятныя изъ ошибокъ современниковъ проистекаютъ отъ неизбѣжнаго отсутствія перспективы: не то, чтобы великое произведеніе оставалось неоцѣненнымъ, но его цѣнятъ не больше, чѣмъ произведенія давно забытыя и которыя никому даже не приходитъ въ голову перечитать. «Федра» Расина незамѣченной не прошла, но современники долго спорили о преимуществахъ или недостаткахъ ея по сравненію съ ничтожной «Федрой» Прадона. «Краснымъ и Чернымъ» увлекались дамы наравнѣ съ романами Поль де Кока и Эжена Сю. Когда появилась «Госпожа Бовари», то современники судили о ней главнымъ образомъ въ связи съ тѣмъ, что авторъ ея считался представителемъ новаго тогда направленія — реализма. Наше время уже не помнитъ ни одного изъ романовъ этого новаго направленія, написанныхъ въ 50-хъ годахъ и отъ этого великолѣпнаго одиночества только выиграла «Госпожа Бовари».
Появленіе «Госпожи Бовари» было поводомъ для одной изъ глупѣйшихъ литературныхъ кампаній, которыя когда-либо велись во имя «морали». Послѣ суда надъ Флоберомъ, послѣ оправданія его, критики еще не не успокоились. Одинъ изъ нихъ, всѣми забытый Леонъ Обино, въ статьѣ, гдѣ онъ ухитрился ни разу не назвать ни имени Флобера, ни заглавія его книги, говоритъ: «Книга эта такова, что намъ невозможно ее здѣсь пересказать. Нѣтъ квалификаціи, нѣтъ и критики для издѣлій такого рода. Искусство прекращается съ того момента, когда его хотятъ утопить въ грязи». Впрочемъ и поклонники оказывались иногда немногимъ умнѣе. Одинъ изъ нихъ (Несторъ Рокпланъ) писалъ, напримѣръ, что «Госпожа Бовари — прелестная книга». Прелестна она потому, что интрига ея проста и удобопонятна, какъ ея дѣйствующія лица, что въ ней проявилось много вкуса и много пріятной ироніи. Рядомъ съ плоскостью такихъ похвалъ, критика романиста Дюранти, при всей ея нарочитой рѣзкости, въ преувеличенной формѣ отмѣчаетъ много вѣрнаго:
«Нѣтъ ни чувства, ни жизни въ этомъ романѣ — одна математика, вычислившая всѣ возможности, вытекающія изъ разъ избранныхъ дѣйствующихъ лицъ, событій и обстановки. Эта книга — литературное приложеніе теоріи вѣроятностей. Стиль ея неровенъ, какъ у всякаго, кто пишетъ намѣренно „артистично“. Повсюду дословныя описанія вмѣсто передачи впечатлѣній… Избытокъ усердія не замѣняетъ подлиннаго чувства».
Сложная картина открывается такимъ образомъ передъ нами. Судъ современниковъ не всегда и не во всемъ оказывается неправъ. Опрометчивые отзывы не рѣдки, но и въ нихъ находимъ мы иногда крупицы вѣрныхъ наблюденій. Лишь изрѣдка — но отъ такихъ заблужденій не гарантировано и потомство — вдругъ огорошитъ насъ какой-нибудь ужъ совсѣмъ нестерпимый отзывъ, сразу открывающій провалъ въ самую глубь человѣческаго заблужденія. Приведу въ заключеніе изъ области русской литературы одинъ такой поразительный примѣръ:
Николай Бестужевъ пишетъ брату въ 1836 году: «Каковъ Бенедиктовъ? Откуда онъ взялся со своимъ зрѣлымъ талантомъ? У него, къ счастью нашей настоящей литературы, мыслей побольше, нежели у Пушкина, а стихи звучатъ такъ же».
[1] «Безрассудной страстью громоздить камни» (лат.).
(1) J.-G. Prod’homme. Vingt chefs d’œuvre jugés par leurs contemporains. Paris. Stock. 1931 (прим. автора).
Владимиръ Вейдле.
Возрожденіе, № 2298, 17 сентября 1931.
Visits: 25