Въ одномъ изъ писемъ къ женѣ Бисмаркъ писалъ, что политика — это «сплошное шарлатанство».

— «Ты даже представить себѣ не можешь, что это такое!…» — говорилъ онъ. И Бисмаркъ, конечно, былъ правъ, потому что и его доля «шарлатанства» очень почувствовалась въ политикѣ.

Но замѣчательно, однако, что шарлатанство не отходитъ отъ политики и въ тѣхъ случаяхъ, когда она вторгается въ совершенно чуждыя ей области, напримѣръ, въ литературу и искусство.

Недавно, польскій писатель г. Бой-Желенскій имѣлъ мужество разсказалъ, какіе невѣроятные фокусы продѣлывались вокругъ имени Мицкевича.

Политика требовала, чтобы Мицкевичъ огненной ненавистью ненавидѣлъ Россію и все русское.

А такъ какъ, въ дѣйствительности, этого не было, то покойнаго поэта стали «гримировать» и тщательно вытравляли изъ его біографіи все то, что «умаляло» Мицкевича въ глазахъ политиканствующихъ простачковъ. Г-нъ Бой-Желенскій указываетъ, что больше другихъ въ этомъ направленіи потрудился родной сынъ поэта, Владиславъ Мицкевичъ.

Сынъ не жалѣлъ ни трудовъ, ни денегъ на выкупъ документовъ и писемъ, раскрывающихъ въ жизни отца то, что сынъ находилъ полезнымъ скрыть. Владиславъ Мицкевичъ просто уничтожалъ эти документы и едва ли даже разумѣлъ, какое великое варварство онъ совершаетъ.

Но Мицкевичъ-сынъ не могъ скупить и уничтожить все и оттого «гримировку» поэта приходится считать неудачной.

Г-нъ Бой-Желенскій приводитъ уцѣлѣвшее письмо Мицкевича къ извѣстному Фаддею Булгарину, — письмо, написанное уже изъ Берлина, тотчасъ по выѣздѣ изъ Россіи и датированное отъ 12 іюля 1829 года.

Вотъ это письмо:

«Здѣсь я получилъ изъ Варшавы сообщеніе о коронаціи и полныя энтузіазма описанія торжествъ и увеселеній. Я тамъ не былъ! Издалека лишь раздѣлилъ счастье своихъ соотечественниковъ. Сообщаю тебѣ, что нашъ Императоръ (въ оригиналѣ: Cesarz съ большой буквы) теперь въ Берлинѣ, принимается съ энтузіазмомъ и, какъ всюду говорятъ, доволенъ былъ пребываніемь въ Варшавѣ; Императрица благосклонно вспоминала о сердечномъ порывѣ, съ которымъ принята была въ польской столицѣ…» *)

Письмо это попало въ руки В. Спасовича и отъ него (въ 1897 году) въ краковскую Академію. Но такъ какъ было опасеніе, что Академія, «щадя память писателя», сожжетъ письма, то одновременно Спасовичъ направилъ копію письма польскому критику Хмѣліовскому. А отъ Хмѣліовскаго оно попало уже въ печать. Г-нъ Бой-Желенскій идетъ, однако, и дальше. Онъ доказываетъ, что «ссылка» Мицкевича въ Россію была для поэта не наказаніемъ, а скорѣе благодѣяніемъ.

«Для этого жителя Вильно и Ковно, который даже Варшавы не зналъ и ея, незнакомой, не любилъ — Россія была Европой. Она очаровала его не государственной мощью, но превышеніемъ культуры — такъ, по крайней мѣрѣ, онъ самъ въ то время смотрѣлъ на это. Онъ попалъ въ общество людей, достойныхъ себя, узналъ людей первоклассныхъ, онъ, обреченный раньше на общество… Заповъ и Чечотовъ, которые поправляли его стихи; скромный ковенскій учитель, онъ былъ принятъ ими, какъ равный среди наивысшихъ, увѣнчанъ и чествуемъ… Не думаю, чтобы такъ принимали Мицкевича, если бы онъ изъ Ковно попалъ въ Варшаву».

Это, конечно, очень смѣлыя слова. Въ польскихъ устахъ ихъ можно назвать даже безстрашными. Едва ли не въ первый разъ «бронзовый» Мицкевичъ подается здѣсь въ его натуральномъ, незагримированномъ видѣ. Но въ томъ то и дѣло, что слова г. Бой-Желенскаго съ подлиннымъ вѣрны.

Отношеніе высшей петербургской интеллигенціи къ Мицкевичу достаточно хорошо извѣстно. Но не всѣ знаютъ (и г. Бой-Желенскій очень кстати напоминаетъ это), что, когда Мицкевичъ жилъ уже въ Парижѣ въ качествѣ эмигранта, его петербургскіе друзья сложились и выслали ему въ изгнаніе 5000 рублей.

Эти деньги Мицкевичъ принялъ, и это одно доказываетъ, что и онъ считалъ друзьями своихъ русскихъ благожелателей.

Правда, потомъ, послѣ возстанія 31-го года, онъ написалъ третью часть своихъ «Дзядовъ», но это было потомъ.

Важно, однако, что Мицкевича какъ геніальнаго поэта оцѣнили сначала въ Петербургѣ и только потомъ въ Варшавѣ.

И еще очень важно, что политика и слѣпая вражда Россіи и Польши не помѣшала русскимъ друзьямъ Мицкевича сохранить къ нему и любовь, и уваженіе.

Гримировали Мицкевича въ Варшавѣ. Гримировали подъ національнаго героя и «бронзоваго» патріота.

Поэту «строго воспрещалось» любить даже друзей своихъ, если они были изъ русскихъ.

Но прошло цѣлое столѣтіе, пока полякъ Бой-Желенскій попробовалъ, наконецъ, смыть съ лица поэта этотъ старый, ненужный и, по правдѣ сказать, стыдный гримъ.

*) Цитирую и здѣсь и дальше въ переводѣ виленской газеты «Наша Жизнь».

А. Яблоновскій
Возрожденіе, №1614, 2 ноября 1929

Views: 27