Глотка…
Ручищи…
Кулачищи…
И зубы такіе, что свободно могъ перекуcывать дуло двуствольнаго ружья…
Природа создала его кашеваромъ изъ арестантскихъ ротъ или «майданщикомъ» изъ Акатуевской каторжной тюрьмы.
Совѣты сдѣлали его «народнымъ поэтомъ»…
Говорятъ, что онъ былъ талантливъ…
Но я, ей-ей, ни одной талантливой строки у Маяковскаго никогда не читалъ.
Всегда барабанъ, всегда «гармошка», вседа похожъ на пьяную обезьяну…
По-моему, настоящій талантъ никогда не прибѣгаетъ къ идіотской рекламѣ и гнуснымъ, безстыжимъ фокусамъ.
— Гдѣ вы видѣли, чтобы даровитый человѣкъ красилъ золотой краской свой носъ?
— Зачѣмъ, для какой надобности, небездарный человѣкъ сталъ бы надѣвать, вмѣсто пиджака, желтую кофту или разрисовывать себѣ щеки? На правой щекѣ — карета, запряженная четверикомъ, а на лѣвой — райская птица сиринъ?
Это слишкомъ дешево и слишкомъ убого…
Желтая кофта — это безспорное и самое убѣдительное «свидѣтельство о бѣдности»…
И о нахальствѣ…
Ихъ было нѣсколько такихъ Маяковскихъ, которые не знали разницы между словами «слава» и «скандалъ».
Одинъ (я это хорошо помню) читалъ въ Москвѣ лекцію о русской интеллигенціи и придумалъ для этой лекціи «звучное» заглавіе:
— «Карьера сукина сына»…
Другой устраивалъ литературные вечера и съ кафедры обращался къ публикѣ съ трехэтажной арестантской бранью…
Третій рисовалъ такія картины, что ничего нельзя было понять: какъ будто хвостъ осла обмакнули въ ведро съ красками и стали хлестать этимъ хвостомъ по полотну.
Въ обществѣ всю эту компанію называли «публичными мужчинами». Но акцизныя вдовы и вольнодумцы-гимназисты ходили на ихъ «выступленія» ради скандала…
Нѣтъ никакого сомнѣнія, что въ здоромъ обществѣ все это безстыдство разнузданной рекламы само собой погасло бы. Исчезло бы, какъ вонючій дымъ.
— Слава Маяковскаго не пережила бы его желтой кофты.
Но пришли большевики и усыновили всѣ эти золотые носы и парчевыя кофты. И началась новая эра для барабанныхъ поэтовъ и похабныхъ художниковъ.
— Всѣ они очутились на дѣйствительной совѣтской службѣ…
Съ цинизмомъ привычныхъ покупателей человѣческаго тѣла большевики сказали:
— Вотъ тебѣ кормъ, вотъ квартира, вотъ казенныя поѣздки заграницу. А ты за это долженъ прицѣпить сбоку собачью голову и метлу: чтобы грызть враговъ совѣтскихъ и выметать изъ страны совѣтовъ измѣну…
То, что дѣлали Маяковскіе на дѣйствительной службѣ, представляетъ собой образецъ гнусности.
Безъ отказа, безъ ропота, съ покорностью жертвенныхъ животныхъ они послушно исполняли «соціальные заказы»…. Всѣ заказы безъ исключеній?
— Маяковскій, пиль!
— Маяковскій, иси!
— Маяковскій, аппортъ!
Хозяйской собакѣ все равно, какую поноску носить и на какую дичь дѣлать стойку.
И все равно было совѣтскимъ поэтамъ, кого бранить, кого хвалить и кого воспѣвать.
— Величитъ душа моя Ленина и всѣхъ аггеловъ его!..
Надо полагать, что изъ всѣхъ видовъ проституціи (духовной и тѣлесной) «поэтическая» проституція — самая тяжкая и самая убивающая. Она требуетъ, чтобы поэтъ собственными руками каждый день билъ по щекамъ своего бога.
— Маяковскій! Пиши о пятилѣткѣ!
— Маяковскій, дуй о посѣвномъ фронтѣ!
— Маяковскій, жарь о колхозахъ!
О, быть поэтическимъ эхомъ совѣтскихъ реформъ и совѣтскаго творчества и на каждый звукъ давать поэтическій откликъ — это, должно быть, стоитъ долгосрочныхъ каторжныхъ работъ съ «музыкою» на ногахъ…
И почемъ знать: можетъ быть, совсѣмъ не отъ несчастной любви, а отъ каторжной жизни ушелъ Маяковскій…
Александръ Яблоновскій
Возрожденіе, №1780, 17 апрѣля 1930.
Visits: 28