Среди признаковъ, ясно указывающихъ на близкое возстановленіе національной Россіи, есть одинъ чрезвычайно существенный.
Это — постепенное возвращеніе всѣхъ противогосударственныхъ элементовъ на тѣ самыя мѣста, откуда они прибыли въ февралѣ.
Такъ сказать, возстановленіе статусъ кво анте.
Какъ извѣстно, до революціи всѣ россійскіе представители разрушительныхъ теченій дѣлились на двѣ ярко очерченныя группы:
На западниковъ, населявшихъ противъ своего желанія Западную Европу.
И на восточниковъ, находившихся въ Сибири. Тоже противъ своего желанія.
Съ первой группой русская исторія расправилась чрезвычайно легко и просто.
Въ февралѣ въ Давосѣ, западникъ-меньшевикъ Маркъ Самуиловичъ Гольдманъ, радостно-возбужденный, лихорадочно настроенный, торопливо упаковывалъ чемоданы и трогательно прощался со своей хозяйкой, фрау Шпицъ:
— Ну, фрау Шпицъ, желаю вамъ всего, всего наилучшаго.
— Спасибо, герръ Гольдманъ.
— Хотя вы меня иногда и притѣсняли, гнедиге фрау, но я все-таки уношу отсюда самыя лучшія воспоминанія. Давосъ — моя вторая родина, фрау Шпицъ, если не считать, между прочимъ, Италіи, Америки, Англіи и Франціи.
— Мнѣ это чрезвычайно лестно слышать, герръ Гольдманъ.
— Я всей душой полюбилъ Швейцарію, фрау Шпицъ. Долго буду я вспоминать и ваше прекрасное Давозеръ-зее и фуникулеръ на Шацъ-Альпъ, и Давосъ-Дорфъ, гдѣ я катался на ски, и Вольфгангъ, куда мы нерѣдко ходили на прогулки… Счастливо же оставаться, гпедиге фрау. Адье!
— Ауфъ видерзеенъ, герръ Гольдманъ. Только простите: вы еще не уплатили по счету за молоко.
— За молоко? О, какіе пустяки, фрау Шпицъ. Я вышлю вамъ деньги сейчасъ же послѣ пріѣзда въ Россію. Когда буду министромъ.
Черезъ десять мѣсяцевъ неисправимый западникъ Маркъ Самуиловичъ Гольдманъ снова появился съ чемоданомъ въ рукѣ на порогѣ давосской квартиры.
— Здравствуйте, фрау Шпицъ. Какъ поживаете?
— Ахъ, это вы, герръ Гольдманъ?
— Я, фрау Шпицъ. Вотъ вамъ 20 франковъ за молоко… И процентовъ — одинъ франкъ. Битте шенъ. А кстати: нѣтъ ли у васъ опять свободной комнаты?
— Какъ же, герръ Гольдманъ. Есть. Старая ваша комната до сихъ поръ свободна. Вотъ, смотрите: все по-старому: кровать, столъ, умывальникъ… Даже календарь и тотъ того же самаго года.
Маркъ Самуиловичъ снялъ пальто, швырнулъ чемоданъ, вздохнулъ, съ ненавистью посмотрѣлъ въ окно.
— Опять Шацъ-Альпъ! Опять фуникулеръ! Опять Давозеръ-зее! Ски-лауфенъ, бобъ-слей… Будь они прокляты!..
Такъ, приблизительно, возстановилось статусъ-кво для западниковъ. Что же касается восточниковъ, то дѣло ихъ нѣсколько задержалось, такъ какъ, къ силу слабой сознательности, развитіе этой группы шло вяло и медленно. Двѣнадцать лѣтъ приблизительно.
Въ февралѣ 1917 года Васька Косой, радостно-возбужденный, лихорадочной настроенный, торопливо упаковывалъ въ Туруханскѣ свои чемоданы и трогательно прощался съ хозяиномъ, енисейскимъ остякомъ Иваномъ Чубашъ.
— Ну, Иванъ Ивановичъ, желаю всего наилучшаго.
— Спасибо и тебѣ, Василій Петровичъ.
— Хотя ты меня иногда и притѣснялъ, но все-таки, уношу я отсюда самыя лучшія воспоминанія. Туруханскъ — моя вторая родина, Иванъ Ивановичъ. Если не считать Якутска и Верхоянска.
— Хорошія слова пріятно слышать, Василій Петровичъ.
— Туруханскъ я полюбилъ всей душой, Иванъ Ивановичъ. И ширину Енисея, и живописную Нижнюю Тунгуску, и Монастырское, и Усть-Курейское, куда мы разъ ѣздили съ тобой на прогулку. А что касается денегъ за избу, Иванъ Петровичъ, то я пришлю все недоплаченное изъ Петербурга. Когда буду министромъ. Прощай!
— Поѣзжай, милый, съ Богомъ. Господь простить.
Черезъ двѣнадцать лѣтъ видный оппозиціонеръ, товарищъ Василій Петровичъ Косой съ чемоданомъ въ рукѣ, въ теплой шубѣ съ бобровымъ воротникомъ появился у входа въ избу енисейскаго остяка Ивана Чубашъ.
— Здравствуй, Иванъ Ивановичъ. Не узналъ, чай, меня?
— Неужто Василій Петровичъ?
— Я самый. Вотъ тебѣ, братецъ, недостававшія деньги за избу. И въ подарокъ часы. Надѣюсь, изба, въ которой я жилъ, свободна?
— А какъ же. До сихъ поръ ждетъ тебя. Гляди: и кровать тамъ же, и печь, и столъ, и табуретъ… Календарь твой, и тотъ на мѣстѣ, виситъ. Пожелтѣлъ только малость.
Василій Косой вошелъ въ избу, бросилъ чемоданъ въ уголъ, потеръ озябшіе руки, съ ненавистью посмотрѣлъ въ окно:
— Опять Енисей! Опять Нижняя Тунгуска! Опять Монастырское, Усть-Курейское… Будь они прокляты!
Возстановивъ статусъ-кво по отношенію къ западникамъ и восточникамъ, справедливая исторія въ скоромъ будущемъ приступитъ, конечно, и къ третьему акту: къ возвращенію промежуточной правящей группы на ея законное мѣсто.
Такъ какъ эту послѣднюю группу не тянетъ никуда — ни на востокъ, ни на западъ, то, по всей вѣроятности, населеніе само потянетъ ее. Наверхъ, между двухъ столбовъ съ перекладиной.
И получится, такимъ образомъ: одни будутъ находиться въ Давосѣ, другіе прозябать въ Туруханскѣ, а третьи — висѣть посрединѣ.
Ибо, сказано: изъ Давоса взятъ, въ Давосъ и возвратишься.
Изъ Туруханска пріѣхалъ, въ Туруханскъ и уѣдешь.
Съ петли сорвался, въ петлю полѣзешь снова.
А. Ренниковъ
Возрожденіе, №1338, 30 января 1929
Visits: 30