Бабушка русской революціи лежала въ постели и читала газету. Утомленіе отъ юбилейныхъ торжествъ еще не прошло. Въ тѣлѣ чувствовалась слабость, разбитость. Но зато духъ былъ бодръ.
Судя по рѣчамъ ораторовъ и по привѣтственнымъ телеграммамъ, не даромъ прожита жизнь. Результаты дѣятельности налицо.
Бабушка сладко зѣвнула, перевернула страницу и сонными глазами прочла перепечатку изъ совѣтской «Учительской Газеты»:
«Согласно постановленію наркомпроса, всѣ студенты Вуз-овъ обязаны съ весны текущаго года выступить въ культпоходъ въ деревню.
«Студенты должны въ періодъ культпохода производить санитарно-просвѣтительное обслуживаніе деревни, работать въ сельсовѣтахъ и шефскихъ обществахъ.
«Ходатайства объ освобожденіи отъ участія въ культпоходѣ — приниматься во вниманіе не будутъ.
«Отказъ отъ участія повлечетъ за собою немедленное лишеніе стипендіи».
Прочла это бабушка, покачала въ недоумѣніи головой, закрыла глаза… И вотъ
приснилось…
Далекое, далекое время… Усадьба… Лѣто…
Молодая восемнадцатилѣтняя Катенька вскочила съ кровати, распахнула окно въ садъ.
Какое утро!
Небо, воздухъ, птицы… Нескончаемый праздникъ. А въ тѣлѣ бодрость, въ душѣ — задоръ, стремленіе ввысь, вдаль, въ ширину…
На верандѣ, за чайнымъ столомъ, папа — съ газетой. Катенька сидитъ, мѣшаетъ чай ложкой, восторженно уставилась въ зеленое царство сада.
— Катенька! — говорятъ папа. — А ты читала распоряженіе правительства?
— Нѣтъ.
— Слушай: «Согласно распоряженію министерства народнаго просвѣщенія, всѣ студенты высшихъ учебныхъ заведеній обязаны съ 15-го іюля по 1-е сентября, выступить въ культпоходъ въ деревню…»
— Ну?
— «Студенты должны въ періодъ культпохода производить санитарно-просвѣтительное обслуживаніе деревни и выступать съ соціалистической пропагандой на сельскихъ сходахъ. Ходатайства объ освобожденіи отъ культпохода приниматься во вниманіе не будутъ. Отказъ отъ участія повлечетъ за собою исключеніе изъ учебнаго заведенія».
— Не можетъ быть!
— «Что же касается интеллигентныхъ дѣвушекъ, ходящихъ въ народъ въ качествѣ книгоношъ, то въ тотъ же періодъ съ 15-го іюля по 1-е сентября, всѣ книгоноши обязуются сопровождать культпоходныхъ студентовъ и имѣть при себѣ книги исключительно революціоннаго содержанія. Каждая книгоноша, у которой окажутся произведенія не агитаціоннаго характера, будетъ немедленно предаваться суду и высылаться зa предѣлы Европейской Россіи».
Катенька слушаетъ, слушаетъ — и кровь приливаетъ къ щекамъ. Въ душѣ — буря возмущенія, негодованія.
— Но вѣдь это насиліе, папочка!
— Не насиліе, а распоряженіе.
— Мы не обязаны подчиняться распоряженіямъ правительства!
— Въ такомъ случаѣ, студентовъ исключатъ, а книгоношъ сошлютъ.
— Исключать? Сошлютъ? Увидимъ! Егоръ Егоровичъ!
Катенька мчится во дворъ, гдѣ во флигелѣ живетъ репетиторъ. Задыхаясь, разсказываетъ объ ужасномъ извѣстіи.
— Это для моего свѣтлаго міровоззрѣнія ужасный ударъ, — грустно говоритъ, пощипывая пушистые усики, Егоръ Егоровичъ. — Во всякомъ случаѣ, я не буду пропагандировать соціализма по распоряженію правительства.
— А я? Развѣ пойду я теперь разносить книги? Ни за что! Лучше въ артистки итти! Въ акробатки! Пѣвицей буду! Наѣздницей! Ноги моей не будетъ въ деревнѣ!
Егоръ Егоровичъ съ Катенькой садятся у крыльца, обсуждаютъ свое положеніе.
— Я придумалъ, Катенька, — таинственно говоритъ, наконецъ, Егоръ Егоровичъ.
— Что?
— Мы бросимъ бомбу.
— Да, да! Бросимъ бомбу. Только въ кого?
— Въ министра, конечно… Это неслыханно! Они убиваютъ наши лучшія чувства. Они подкашиваютъ стремленіе къ народной волѣ… Препятствіе должно быть устранено, Катенька… Темная сила должна быть раздавлена!
Егоръ Егоровичъ идетъ въ комнату, беретъ шарфъ, плащъ, подъ плащъ подвѣшиваетъ бомбу и приказываетъ Осипу запрягать лошадей.
Катенька со слезами на глазахъ провожаетъ учителя, обѣщаетъ пріѣхать въ Петербургъ, когда тотъ се вызоветъ… И возвращается въ ,домъ.
На столѣ лежатъ книги для народа. Катенька съ размаху бьетъ ихъ рукой. Онѣ падаютъ. На стѣнѣ висятъ портреты Рылѣева, Муравьева-Апостола… Катенька срываетъ ихъ, топчетъ ногами…
А затѣмъ идутъ мѣсяцы, годы. Отъ Егора Егоровича нѣтъ свѣдѣній. Катенька не ходитъ въ деревню — ей противенъ народъ. Катенька ничего не читаетъ. Ей противна свобода.
А затѣмъ пріѣзжаетъ изъ сосѣдняго имѣнія Курочкинъ. Катенька выходитъ за Курочкина. Идутъ годы, десятки. У Катеньки дѣти — Коля, Вася, Петя, Саша, Володя, Сеня, Люба, Маша, Вѣра, Надя, Соня, Катя, Ирина, Таня, Наташа. У Коли дѣти — Андрюша, Витя, Степа, Федя, Людмила, Настя, Шура…. У Андрюши дѣти — Вася, Коля, Петя, Володя, Вѣра, Надя, Соня…
Наступаетъ юбилей… 85 лѣтъ… Приходитъ фотографъ… Катерина Константиновна сидитъ за столомъ у самовара… Вокругъ — Коля, Вася, Петя, Вѣра, Надя, Ирина, Володя, Степа… Сто сорокъ человѣкъ, всѣхъ поколѣній, шестимѣсячная Соня самая маленькая…
Бабушка въ ужасѣ открываетъ глаза. Со страхомъ оглядывается. И на лицѣ расплывается улыбка.
— Нѣтъ, нѣтъ. Сонъ… Только сонъ!
Вокругъ — знакомая чехословацкая комната. Засохшіе цвѣты въ вазахъ. Красныя ленты отъ вѣнковъ.
Груда телеграммъ на столѣ съ восторгомъ передъ плодотворной жизнью…
И шепчетъ счастливая бабушка:
— Ишь, подлые большевики! Какой кошмаръ навѣяли!
А. Ренниковъ
Возрожденіе, 5 марта 1929, №1372
Visits: 18