Примѣчаніе редактора: а главное, мы и у себя дома къ этому способны. Посмотрѣть, какъ пишутъ сегодня русскія газеты: кейсъ, фактчекингъ…
Когда попадешь въ большую эмигрантскую компанію и начнешь прислушиваться, на какихъ нарѣчіяхъ говорятъ русскіе люди, жутко становится за родной могучій языкъ.
Во Франціи — сплошной лангажъ какой-то.
Въ Сербіи — езикъ.
Въ Германіи — шпрехенъ, шпрахъ, гешпрохенъ… Ни платъ-руссишъ, ни хохь-руссишъ, а чертъ его знаетъ что: васиздасъ.
Въ первые годы послѣ эвакуаціи мы всѣ ясно и твердо помнили, какъ надо говорить:
«Чуденъ Днѣпръ при тихой погодѣ».
Но вотъ пожили мы въ разныхъ странахъ, обжились. Понатерлись среди разныхъ народовъ… И чѣмъ дальше время идетъ, тѣмъ хуже становится.
Затуманился Днѣпръ.
Попросите, напримѣръ, сербскаго бѣженца процитировать Гоголя. Начнетъ онъ, конечно, вѣрно. Нo въ серединѣ непремѣнно собьется на новую родину:
— Чуденъ Днѣпръ при лѣпой погодѣ, когда, полако-полако, мчитъ сквозь шумы и руды полныя воды свои…
Германскій бѣженецъ тоже вноситъ при цитированіи классиковъ кое-что изъ мѣстныхъ условій. И у него все правильно, разумѣется. Но вмѣсто сербскихъ «шумы и руды» непремѣнно появляется германскій провинціализмъ:
— Чуденъ Днѣпръ при тихой погодѣ, когда руихъ, гемютлихъ флисетъ инсъ грюнэ полныя поды свои…
Про экзотическія страны, гдѣ русскому бѣженцу, въ силу отсутствія общенія съ соотечественниками, еще труднѣе сохранить чистоту рѣчи, — я и говорить не буду. Страшно становится, что получается изъ Днѣпра въ Центральной Африкѣ, въ Южной Азіи и въ Сѣверной Австраліи, возлѣ Новой Гвинеи.
Живя среди племени Маньема въ бельгійскомъ Конго, русскій инженеръ сидитъ у себя въ хижинѣ, мечтаетъ о Кіевѣ и шепчетъ, вспоминая безсмертныя строки:
— Чамбара Днѣпръ при тихой шушуберо, когда вольно и духтало мчитъ сквозь эрынги и тахила полныя воды свои…
Китайскій бѣженецъ, ушедшій изъ центровъ скопленія куда-нибудь въ глушь, въ далекую деревню Шанси, у порога фанзы тоже вспоминаетъ любимое:
— Чуденъ Кіангъ-Днѣпръ при тихой погодѣ, когда гунъ-бао юнанъ мчитъ сквозь шандунь и непунду полныя воды свои.
Про подобные эпизодическіе случаи говорить не стоитъ, такъ какъ одинокому заброшенному человѣку нельзя ставить это въ укоръ.
Но какъ простить подобное уклоненіе русскимъ людямъ, живущимъ въ Европѣ огромными колоніями? Имѣющимъ свои журналы, газеты, театры и даже день русской культуры?
Какъ объяснить? Чѣмъ извинить?
Вначалѣ, когда пріѣхали сюда, въ Парижъ, все шло гладко, отлично. Днѣпръ былъ чуденъ по всѣмъ правиламъ русской грамматики.
Но прошли первыя пять лѣтъ. Начались сдвиги. Прошло восемь лѣтъ. Сдвиги усилились.
И если дѣло дальше пойдетъ, и волапюкъ разовьется и корни словъ переродятся, Богъ знаетъ, что получится лѣтъ черезъ пятнадцать-двадцать изъ могучаго языка эмигрантовъ.
Попроситъ русскій отецъ свою русскую дочь:
— Нинетъ, ресите мнѣ келькё шозъ изъ нашой прекрасной литературы!
И малолѣтняя Нинетъ охотно процитируетъ счастливому русскому папашѣ произведеніе несчастнаго русскаго Гоголя:
— Шарманъ Днѣпръ при ботанѣ, когда либро, дусманно мчитъ а траверъ форэ и монтаней полныя воды свои… Вуйекаешь и не секаешь, ва или не ва его импозантная ларжёръ? И самблится, будто тут-а фэ вылитъ онъ изъ вера и будто голубая гласированная рутъ безъ мезюра въ ларжёръ безъ терминюса въ лонгёръ рѣетъ и вьется по зеленому монду…
Бррр. Перспектива!
А. Ренниковъ
Возрожденіе, №1093, 30 мая 1928
Visits: 32