Что сдѣлалось съ Васей?

Совершенно неузнаваемъ мальчикъ.

Вѣдь раньше, мѣсяца три тому назадъ… Приду, бывало, къ Сергѣй Алексѣевичу въ гости и всегда натыкаюсь на какое-нибудь шумное обстоятельство.

Или Вася обѣдать не хочетъ.

Или Вася ложиться спать не желаетъ.

Или Вася просто гдѣ-то раздобылъ кошку и занимается тѣмъ, что изображаетъ фоксъ-терьера: онъ лаетъ и дергаетъ за хвостъ, а кошка фыркаетъ.

По вечерамъ Александра Герасимовна должна была читать Васѣ цѣлый рядъ лекцій по различнымъ отраслямъ знанія, чтобы уложить мальчика спать.

— Вася, — начинала она со Священнаго Писанія, — если ты хочешь, чтобы Богъ тебя любилъ, ты долженъ быть хорошимъ мальчикомъ и рано ложиться.

— Ничего, Богъ проститъ, Онъ добрый, — увѣренно отвѣчалъ Вася, продолжая сидѣть за столомъ.

— Вася, — продолжала Александра Герасимовна. — Если ты сейчасъ не ляжешь, Ангелъ-Хранитель придетъ, увидитъ, что постель пуста, и уйдетъ.

— Ну, что жъ такого?.. Вернется попозже, — не сдавался Вася.

— Вася, но вѣдь тебѣ десять лѣтъ. А мальчики въ десять лѣтъ должны обязательно ложиться не позже десяти часовъ вечера.

— А если бы мнѣ было два года, я бы ложился въ два? — начиналъ разсуждать Вася. — А папа долженъ ложиться въ 45 часовъ? А Александръ Семеновичъ въ 42? А Семенъ Дмитріевичъ въ 33?

Возникшій по этому поводу горячій спорь отъ теоріи относительности постепенно переходилъ къ медицинѣ, къ ссылкамъ на естественную исторію, къ примѣрамъ изъ классической литературы и кончался обыкновенно тѣмъ, что изъ сосѣдней комнаты быстро появлялся Сергѣй Алексѣевичъ, рѣшительно бралъ Васю за воротникъ, встряхивалъ и безъ всякихъ ссылокъ восклицалъ:

— Маршъ спать! Сію минуту!

Что дѣйствовало магически. Вася отъ восклицанія папы моментально засыпалъ, а всѣ французы въ сосѣднихъ квартирахъ моментально просыпались.

Нечего говорить, что въ отношеніи обѣда и завтрака Вася проявлялъ тоже застарѣлые капризы сформировавшагося десятилѣтняго мальчика. Супъ всегда былъ слишкомъ густъ или жидокъ; завтракъ или черезчуръ горячъ, или черезчуръ холоденъ.

Заставить Васю умыться было также нелегкимъ занятіемъ. Собираясь утромъ во французскую школу, онъ обыкновенно обмакивалъ ладонь въ воду, носъ въ ладонь и считалъ, что до завтрашняго дня въ смыслѣ гигіены все обстоитъ превосходно. Уговоры Александры Герасимовны въ этихъ случаяхъ разбивались о серьезные аргументы:

— А когда лэ шамо [1] бѣгутъ по дезеръ, [2] развѣ они умываются?

— А въ Сахарѣ, гдѣ нѣтъ для умыванья воды, развѣ дѣти не живутъ?

Приблизительно три мѣсяца я не видалъ Васи. И вотъ, иду вчера по медонской улицѣ и вижу: катитъ на велосипедѣ какой-то молодой франтъ.

На ногахъ — цѣлые башмаки. На головѣ цѣлая шляпа. И новенькій велосипедъ блеститъ. Спицы сверкаютъ на солнцѣ, будто усыпаны брилліантами.

— Вася, ты?

Онъ слѣзаетъ съ велосипеда, съ до стоинствомъ протягиваетъ руку, какъ человѣкъ, дѣлающій большое одолженіе.

— Откуда велосипедъ, Вася?

— Мой.

— Папа подарилъ?

— Ну да, папа. Я самъ. На свои деньги купилъ.

Мы идемъ по направленію къ квартирѣ Сергѣя Алексѣевича. Вася ведетъ велосипедъ, любезно подпирая плечомъ.

— Какъ же ты заработалъ такую уйму денегъ, Вася?

— Очень просто. Я — другъ Жанны д-Аркъ.

— То-есть какъ это, другъ?

— Артистъ. Понимаете? Снимаюсь. Посмотрите-ка, какая у меня штука на головѣ.

Онъ снимаетъ шляпу и гордо показываетъ. Голова, дѣйствительно, удивительная. Коротко прострижена кругомъ, и только вверху, возлѣ макушки, густая копна волосъ.

— Это что же у васъ? Циркъ? — допытываюсь я.

— Почему циркъ? Совсѣмъ не циркъ, а истуаръ де ла Франсъ. [3] У насъ пятьсотъ лѣтъ тому назадъ всѣ мальчики такъ ходили. А я, кромѣ того, особенный мальчикъ. Меня Жанна д-Аркъ любитъ больше всѣхъ. 30 франковъ за день платятъ. Жаль только, скоро будутъ ее жечь. Придется искать новой работы.

Дома у Сергѣя Алексѣевича весь укладъ жизни неузнаваемъ. Пришли мы съ Васей — и все чинно, спокойно. Никакого шума.

— Мама, возьми велосипедъ, — устало произноситъ Вася. — И дай поѣсть.

— Макаронъ хочешь?

— А развѣ не все равно? Давай макаронъ. Гдѣ кошка, мама?

— Навѣрно, во дворѣ, Васенька.

Вася быстро ѣстъ, не обращая вниманія на то, холодныя-ли макароны или горячія, и, поѣвъ, дѣловито уходитъ во дворъ.

— Если бы вы знали, какая перемѣна! — благоговѣйно шепчетъ мнѣ Александра Герасимовна. — Сразу изъ мальчика сталъ пожилымъ человѣкомъ. — Все ѣстъ, все пьетъ, ложится рано, умывается два раза въ день… А къ своимъ новымъ обязанностямъ относится такъ добросовѣстно, что сердце радуется. Посмотрите, между прочимъ, во дворъ. Видите? Уже репетируетъ!

Мы выглядываемъ въ окно. И видимъ, дѣйствительно:

На облѣзлой старой колоннѣ, на которой когда-то, должно быть, красовалась цвѣточная ваза, — сидитъ васина черная кошка. Съ любопытствомъ, разставивъ уши и спустивъ внизъ тревожно колеблющійся хвостъ, смотритъ на своего друга. А тамъ, у земли, обнявъ руками колонну, поднявъ кверху вдохновенную голову, стоить артистъ Вася и восклицаетъ въ порывѣ отчаянія:

— О Жаннъ!.. О, ма Жаннъ!.. Не плеръ па, же т-анъ при! [4]

[1] Верблюды (фр.).

[2] Пустынѣ (фр.).

[3] Исторія Франціи (фр.).

[4] О, моя Жанна!.. Не плачь, прошу тебя! (фр.).

Андрей Ренниковъ.
Возрожденіе, № 864, 14 октября 1927.

Visits: 33