Сотни людей въ самыхъ разнообразныхъ одѣяніяхъ копошились въ Кронштадтскомъ порту у большихъ груженныхъ углемъ баржъ. Лучи октябрьскаго солнца скупо просачивались сквозь бѣловатую мглу къ полудню еще не разсѣявшагося тумана. На разстояніи сотни шаговъ предметы подергивались дымкой и теряли свои очертанія. Даже портовый гулъ, обычный гулъ отъ грохота и лязга желѣза, ссыпки угля, свиста пара, и онъ расплывался въ воздухѣ, будто невидимыя мягкія стѣны сдерживали колебанія воздушныхъ волнъ, Только звѣриный ревъ сиренъ нефтеналивныхъ пароходовъ и турбинныхъ миноносцевъ былъ достаточно силенъ, чтобы прорваться сквозь тревожную пелену молчанія.

Надъ дальней бурой мглой, окутывавшей городъ, повисъ ясно видимый отовсюду блестящій крестъ собора…

Помощникъ присяжнаго повѣреннаго, во время войны прапорщикъ, близорукій, въ очкахъ въ поломанной желѣзной оправѣ, перевязанной почернѣвшей ниткой, въ обсыпанномъ угольной пылью френчѣ и въ котелкѣ, открывъ отъ усилій ротъ, несъ на своей худой спинѣ мѣшокъ угля. Сходня пружинила подъ его ногами, крупные осколки антрацита впивались въ стертыя подметки обуви.

Впереди него шагалъ высокій, плечистый грузчикъ въ обтрепанной, когда-то черной, теперь зеленой рясѣ. Рыжія голенища давно нечищенныхъ, разбитыхъ сапогъ показывались у него изъ-подъ полы при каждомъ шагѣ. Маленькій монашескій клобукъ четко вырисовывался на блестящей золотомъ копнѣ волосъ: монахъ изъ Соловковъ.

Семнадцатилѣтній кадетикъ, въ лѣтней гимнастеркѣ, безъ шапки, со спутанными, слипшимися отъ пота волосами, съ порозовѣвшей отъ усилій, вымазанной въ углѣ мордочкой, стараясь показать, что онъ мужчина и силачъ, почти бѣгомъ, впереди монаха, спустился со сходни и бойко высыпалъ мѣшокъ въ угольную кучу.

Матросъ въ шапкѣ съ вывороченной наизнанку лентой, чтобъ скрыть названіе корабля (революціонная мода), наблюдалъ за погрузкой, сидя на высокомъ поставленномъ стоймя ящикѣ. Онъ игралъ не доходившими до земли ногами, обутыми въ новые желтые сапоги. Въ особенностисти они ему нравились потому, что на нихъ были выбиты забавнымъ узоромъ дырочки. Удовольствіе отъ обладанія такой обувью дѣлало его добрымъ.

— Эй, послушайте, товарищъ, — крикнуль онъ пожилому, болѣзненному грузчику въ черномъ длиннополомъ сюртукѣ и офицерскихъ брюкахъ. — Вы можете пропустить очередь, какъ вамъ, я смотрю, чижало. Присядьте пока. Это ничего. У насъ на работѣ люди не должны замучиваться, какъ раньше это было принято. Раньше, бывало, у насъ на корабляхъ людей подъ музыку заставляли грузить, до того издѣвательство доходило. У людей потъ и слезы, а они себѣ музыку играютъ. Вы присядьте. Я разрѣшаю, какъ я есть надзирающій.

За баржой рядомъ стояла еще одна, за ней еще и еще. Издали маленькіе, какъ муравьи, люди темными струйками текли вверхъ и внизъ по сходнямъ.

Но только этотъ уголъ кронштадтскаго порта жилъ и шевелился. Во всѣхъ другихъ его частяхъ нависла нудная тишина и сонная тоска. Такъ-же сонно и ненужно раскинулись стоявшіе на рейдѣ, на бочкахъ и у стѣнокъ корабли: герой октябрьскаго переворота, «Аврора», стояла дальше всѣхъ, за ней, ближе къ входнымъ Лѣснымъ Воротамъ, четырех-трубная «Россія», а затѣмъ, совсѣмъ недалеко отъ мола, «Память Азова». На внутреннемъ рейдѣ — бригады линейныхъ кораблей и минная дивизія. Изъ всѣхъ портовъ Балтійскаго моря сошлись корабли къ мѣсту своего послѣдняго пристанища, продѣлавъ свой послѣдній удивительный переходъ черезъ ледяныя поля. Давно некрашенные, съ исцарапанными и изрѣзанными льдомъ бортами, нѣкоторые съ разобранными машинами и снятыми трубами, они стояли на тихой, свинцовой съ рѣдкими голубыми пятнами водѣ, какъ памятники былому, недолговременные и ненадежные…

На давно уже не скатываемой палубѣ «Памяти Азова» стояли два офицера. Высокій и стройный остзеецъ, командиръ корабля, Миллеръ, молодой еще человѣкъ, съ кирпичнымъ, обвѣтреннымъ лицомъ, всегда улыбающійся и показывающій при этомъ прекрасные бѣлые зубы, и другой, маленькій, на голову ниже Миллера, необыкновенно широкій въ плечахъ и <съ> крѣпкой какъ у борцовъ шеей: Келлеръ, вахтенный начальникъ «Памяти Азова».

— Такъ ты, значитъ, въ Петербургъ хочешь сегодня? — сказалъ Миллеръ, — кажется въ два часа пойдетъ ледоколъ, нечего дожидаться парохода. Ты выгадываешь три часа времени.

— Да, хотѣлось бы… Послать Боброва въ Судовой Комитетъ, за разрѣшеніемъ? А?

Миллеръ подошелъ къ трапу, ведущему съ мостика.

— Бобровъ, — крикнулъ онъ зычно, и почти тотчасъ вынырнула веснущатая физіономія его вѣстового. — Разрѣшеніе для господина лейтенанта итти на берегъ по казенной надобности и катеръ къ правому борту!

…Старый катеръ «Азова» съ нечищенной мѣдной трубой черезъ нѣсколько времени показался изъ-за кормы корабля. Матросъ съ крюкомъ и безъ шапки показался на носу, готовый ухватиться за штагъ трапа.

— Фадѣевъ, — весело крикнулъ ему Миллеръ, — что же ты пустую голову показываешь, а гдѣ шапка?

Видно было, что онъ бросилъ эту фразу, чтобы позабавиться, — какая ужъ тамъ дисциплина теперь!

— Шапку въ кубрикѣ оставилъ, ваше благородіе, она больно чижолая, — отвѣтилъ матросъ и осклабился.

Бобровъ принесъ разрѣшеніе и Келлеръ сталъ спускаться по трапу.

— Несси увидишь, кланяйся ей, — крикнулъ Миллеръ, свѣсившись съ мостика.

Катеръ отвалилъ. Вскорѣ показался большой, полный народа ледоколъ. Оттуда слышались пьяные крики и гармошка.

— Это они собравши на единый фронтъ противъ Колчака, — сказалъ басомъ катерный рулевой, — не слѣдовало бы вамъ съ ними итти, ваше благородіе.

— Ничего, какъ-нибудь, — отвѣтилъ Келлеръ и прыгнулъ на каменную ступеньку пристани.

Вся верхняя палуба ледокола была залита народомъ. Были матросы съ ленточками «Севастополя», «Гангута», «Авроры», «Лейтенанта Буракова», подводныхъ лодокъ, транспортовъ. Они сидѣли на своихъ сундучкахъ и мѣшкахъ, курили и щелкали подсолнухи. У нѣкоторыхъ были въ рукахъ водочныя бутылки. Другіе закусывали. Крѣпкая ругань висѣла въ воздухѣ. Большой и плотный матросъ въ шинели въ накидку растягивалъ мѣха огромной «итальянки», хриплымъ басомъ отхватывая маршъ.

Матросы съ неодобреніемъ провожали взглядами шедшаго на бакъ Келлера. На всемъ ледоколѣ не было ни офицера.

«Стать-бы такъ, — подумалъ онъ, — чтобы не обращать на себя вниманія. Можетъ быть, забудутъ о моемъ присутствіи».

Ледоколъ беззвучно разсѣкалъ воду. Застывшее море морщилось у носа корабля крупными полукруглыми складками, кривившими отраженіе его бортовъ. Глухо заработала машина. Уже навстрѣчу бѣжала свѣтло-сѣрая длинная стѣна мола и открывался выходъ черезъ «Лѣсныя Ворота», когда вдругъ брошенный кѣмъ-то окурокъ ударился въ грудь Келлера.

— Что-жъ это мы, товарищи, будемъ смотрѣть, чтобъ бѣлогвардейцы изъ Кронштату убѣгали, — раздался высокій голосъ съ надрывомъ.

Келлеръ ждалъ продолженія, замѣчаніе относилось несомнѣнно къ нему.

Сначала не поддержалъ никто.

— Мы сейчасъ идемъ, можетъ, свою голову сложить за свободу, — продолжалъ голосъ. Гармошка смолкла.

— Это, товарищи, надруганіе надъ нами. Любоваться мы должны этимъ позоромъ для краснаго флота?

— Въ воду его, — отозвался кто-то, еще нерѣшительно.

— Въ воду, въ воду, — крикнуло нѣсколько голосовъ.

Изъ толпы вышелъ небольшого роста матросъ съ ленточкой «Севастополь».

— Вы куда ѣдете сейчасъ, — спросилъ матросъ.

— По казенной надобности, — отвѣтъ Келлеръ и затянулся папиросой.

— Разрѣшеніе есть?

— Есть.

— Покажите…

— Здѣсь нѣтъ подписи Чрезвычайнаго Комитета по борьбѣ съ контръ-революціей, — сказалъ матросъ тономъ придирчиваго экзаменатора.

— Скажите! Я не зналъ, — ложно оживился Келлеръ, — я полагалъ, что достаточно подписи одного Судового Комитета. Впрочемъ, съ кѣмъ имѣю честь говорить?

— Чего тамъ валандаться, — сказалъ матросъ, по виду кочегаръ, — въ воду его. Чего тамъ!

— Позвольте, товарищи, я уже самъ, – обернулся съ недовольнымъ видомъ толпѣ матросъ съ «Севастополя». — Прошу не вмѣшиваться въ мои функціи, а такъ, если каждый станетъ выступать… Съ кѣмъ имѣете честь? Товарищъ предсѣдателя Чрезвычайнаго Комитета съ вами говоритъ. — И онъ отступилъ на шагъ, любуясь произведеннымъ эффектомъ.

«Любитъ иностранныя слова, на этомъ возьму его», подумалъ Келлеръ.

— Видите-ли, товарищъ, при данной концепціи я никакъ не могу оказаться отвѣтственнымъ лицомъ. Новое распоряженіе несомнѣнно еще не декретизированно, иначе у насъ на кораблѣ объ этомъ было бы извѣстно.

Келлеръ выждалъ немного. Матросъ наморщилъ лобъ, стараясь распознать, была-ли въ отвѣтѣ Келлера насмѣшка, или онъ говорилъ серьезно.

— Въ воду! — воплемъ пронесся знакомый истерическій голосъ. — Мы изъ-за его проклятаго адмирала погибать будемъ.

— Въ воду, въ воду! — ревѣла толпа.

Ледоколъ уже прошелъ «Лѣсныя Ворота». Впереди, направо, недвижно застылъ на водѣ большой буй съ рѣшеткой вокругъ фонаря. «Прыгнуть самому въ воду! Подольше остаться подъ водой! Стрѣлять будутъ безпорядочно и не цѣлясь. Заплыть за буй съ другой стороны и ухватиться за рѣшетку! Могутъ пройти мимо. Пьяные…»

— Я полагаю, что вы, какъ представитель молодой власти, особенно должны отстаивать свой авторитетъ, — сказалъ Келлеръ тихо матросу, — иначе получается нонсенсъ.

Матросъ успокоительно мигнулъ: «Не безпокойтесь, дескать, не допущу».

— Товарищи, — обратился онъ къ толпѣ, — если самосудъ, я сейчасъ снимаю съ себя должность, потому какъ это непорядокъ, и ставлю такую альтернативу: либо соблюденіе тишины, либо скидаю власть.

Толпа притихла. Высокій кочегаръ подъ обаяньемъ великолѣпной фразы пріоткрылъ ротъ и замолкъ.

Ледоколъ входилъ въ каналъ. По сторонамъ бѣжали высокія поросшія травой и деревьями дамбы. «Вотъ бы тутъ спрыгнуть, а потомъ вылѣзти на дамбу, спрятаться…»

— Я особенно подчеркиваю тотъ фактъ, что ѣду по казенной надобности, — сказалъ онъ матросу значительно, почувствовавъ, что наступилъ психологическій переломъ.

— Во всякомъ случаѣ, вы на берегъ не сойдете, — заявилъ матросъ, чтобы не сдаться.

— Я протестую на законномъ основаніи, но обѣщаю, что въ слѣдующій разъ не премину воспользоваться полученнымъ свѣдѣніемъ и зайду въ комитетъ. Во всякомъ случаѣ я не смогу больше оправдываться незнаніемъ закона.

Матросъ отошелъ. Наступила тишина. Если бы кто-нибудь крикнулъ «въ воду», самъ товарищъ предсѣдателя помогъ бы сбросить офицера. Но никто не крикнулъ, Стояла напряженная тишина.

Черезъ нѣсколько секундъ, какъ будто нерѣшительно, прозвучала гармонія и затѣмъ сразу, буйно-насмѣшливо, ударила плясовая.

«Спасенъ», подумалъ Келлеръ и провелъ рукой по увлажнившемуся лбу.

…Показалась Англійская набережная. Ледоколъ катился, по инерціи преодолѣвая теченіе. Не доходя до Николаевскаго моста, противъ особняка князя Кочубея, онъ ошвартовался. Готовили сходни, на борту толпились матросы. По привычкѣ, которой не могла искоренить даже фантастическая революціонная свобода, они подтягивались, перейдя съ ледокола на набережную и выстраивались въ двѣ шеренги.

Они проходили мимо Келлера, который такъ легко могъ стать ихъ минутной жертвой, совсѣмъ не замѣчая его.

Онъ рѣшилъ подождать немного, чтобы узнать, кого ждутъ. Ожиданіе длилось недолго. — Со стороны Благовѣщенской площади мягко и медленно подкатилъ большой черный лимузинъ. Келлеру бросилось въ глаза поразительно блѣдное лицо сидѣвшаго въ немъ человѣка съ маленькой черной эспаньолкой и въ золотомъ пенснэ. Глаза на этомъ лицѣ смотрѣли безпокойно и неувѣренно.

Матросы вытянулись и замерли.

Келлеръ спокойно спустился по сходнѣ и свернулъ по набережной къ Николаевскому мосту. Сильный вѣтеръ поднимался съ Невы и гналъ легкія снѣжинки, таявшія при соприкосновеніи съ мостовой…

Александръ Гефтеръ.
Возрожденіе, № 2185, 27 мая 1931.

Views: 37