Изумительная своею гладкостью широкая дорога спускается извивами съ Чилтернскихъ холмовъ. Обширный пейзажъ открывается намъ на короткое время: мягко очерченныя группы деревьевъ, цвѣтущіе сады, тихая рѣчка, зеленые луга, нѣжно туманящійся горизонтъ. Сельская Англія — прекрасная, огромной заботливостью содержимая, благоустроеннѣйшая страна. Быть можетъ, на нѣкоторый вкусъ ужъ слишкомъ заботливо содержимая, ужъ слишкомъ благоустроенная. Въ лѣсу на деревѣ виситъ телефонъ, и въ ста верстахъ столицы по асфальтированой тропинкѣ, бѣгущей рядомъ съ шоссе, совсѣмъ городская нянька спокойно катить дѣтскую коляску. И стоящій на перекресткѣ среди полей полицейскій, совсѣмъ какъ въ Лондонѣ, готовъ остановить для нея движеніе быстрыхъ машинъ. Прелестная небомъ своимъ и воздухомъ, украшенная роскошью зеленыхъ луговъ и столѣтнихъ развѣсистыхъ деревьевъ, англійская деревня, это все же странная деревня на взглядъ русскаго человѣка.
Удобства англійской деревни говорятъ о многолюдности ея. Въ пейзажѣ англійскомъ всюду видно жилье — улицы однообразныхъ поселковъ, фермы, имѣнія. Кто-то изъ англичанъ сказалъ, что величайшая опасность для англійской деревни — это любовь англичанъ къ деревнѣ. Городской человѣкъ въ Англіи мечтаетъ о деревенской жизни, о завершеніи деревенскимъ отдыхомъ городскихъ трудовъ. Мечта не несбыточная вовсе и осуществляемая многими, можетъ быть даже ужъ слишкомъ многими, въ размѣрахъ и формахъ и трогательныхъ, и смѣшныхъ, и милыхъ, и уродливыхъ. Проѣзжая по Франціи точно видишь, какъ пустѣетъ деревня и какъ Парижъ притягиваетъ къ себѣ людей. Здѣсь, напротивъ, не собирается въ кучу, но безмѣрно и безпримѣрно расползается Лондонъ, расширяетъ безъ конца предмѣстья свои и пригороды, но и этого мало: люди текутъ изъ него по всѣмъ желѣзнымъ и мощенымъ дорогамъ, разселяясь въ деревнѣ, заселяя съ недеревенской плотностью ближайшія части Англіи, готовя для всей страны въ недалекомъ уже будущемъ какую-то новую участь жизни не сельской болѣе, но и не городской.
Подальше отъ Лондона, однако, на высотѣ Оксфорда жилье попадается нѣсколько рѣже. Пустыхъ, неогороженныхъ земель и здѣсь, правда, нѣтъ, но тутъ все же владѣнія человѣческія раздѣлились и разгородились довольно широко, безъ мелочности и мизерности нынѣшняго экономическаго поселка. Зажиточныя отдѣльныя фермы окружены садами, и зелень парковъ указываетъ господскія имѣнія. Мы приближаемся къ Тюсмору. Уже совсѣмъ, какъ въ Россіи, величавая и заброшенная аллея старыхъ вязовъ увела насъ черезъ гулкій деревенскій мостикъ вправо отъ шоссе. Бѣлый классическій домъ на просторномъ зеленомъ лугу былого параднаго двора, увы, не скрываетъ своей обреченности: его правая часть сломана. Подъ многообхватными дубами расположилось десятка два машинъ. Домъ полонъ гостей, очевидно, не званыхъ хозяевами. Черезъ три дня пойдетъ здѣсь съ молотка все, что наполняетъ эти комнаты — мебель эпохи королевы Анны, фарфоръ, сотни картинъ, книги въ библіотекѣ. То, что похуже, снесено въ службы, но будетъ продано тоже и это, — разная домашняя утварь и кухонная посуда, и даже какіе-то простыни, и одѣяла, и чучела птицъ, и коллекція минераловъ, и дѣтскія игрушки, среди которыхъ нашелся заводной органчикъ сороковыхъ годовъ. Кто-то изъ торговыхъ гостей завелъ его и вотъ исполняетъ онъ одинъ за другимъ гимны, заканчивая ихъ нашимъ «Боже, Царя Храни».
Распродается въ Англіи не одинъ Тюсморъ. Въ опредѣленные дни страницы «Морнингъ Поста», «Таймса», «Манчестеръ Гвардіана» полны безчисленными объявленіями о продажахъ домовъ и угодій сельской Англіи. Содержимое этихъ домовъ продается изо дня въ день въ Лондонѣ въ десяткѣ аукціонныхъ залъ. Въ то время какъ новый городской человѣкъ стремится по-своему заселить деревенскую Англію, наслѣственный ея обитатель распродаетъ свое добро и исчезаетъ неизвѣстно куда. Продаются фермы временъ Тюдоровъ, палладіанскіе дворцы ХѴІІІ вѣка съ парками, прудами, оранжереями и охотами, продаются историческіе средневѣковые замки, такіе на самомъ дѣлѣ подлинные и такіе странно театральные въ газетномъ объ ихъ продажѣ объявленіи.
Распродается и мѣняется не только одна сельская Англія. Пройдитесь по Лондону, по той части его, которая своимъ милымъ и суетнымъ именемъ Мэферъ напоминаетъ всегда о прелести Лондона тѣмъ, кто позналъ эту прелесть. Въ окрестностяхъ Баркли Сквэръ и Гровноръ Сквэръ продается или отдается въ наймы каждый второй или третій домъ. Не только торговыя улицы, какъ Пикадилли или Риджентъ, быстро теряютъ свой характеръ. Вотъ и Паркъ Ленъ разрушается на нашихъ глазахъ. Проѣзжая мимо Дорчестеръ Гауза, я не могъ каждый разъ не смотрѣть на него безъ содроганія. Домъ обреченъ на сломъ. Послѣ смерти его послѣдняго владѣльца Голфорда, два года назадъ, была продана его замѣчательная коллекція картинъ. Затѣмъ аукціонные залы постепенно продавали гравюры, мебель, фарфоръ, книги. Послѣднее объявленіе предлагаетъ желающимъ покупку того, что еще можно выломать изъ стѣнъ Дорчестеръ Гауза — мраморные камины, лѣстницы, подоконники. Стѣны эти скоро рухнутъ, чтобы уступить мѣсто вульгарному, дорогому американскому отелю.
Мѣняется обликъ англійской жизни, мѣняется конечно и сущность ея. Мѣняется прежде всего потому, что здѣсь есть еще чему мѣняться. Послѣ выѣзда изъ Россіи я жилъ въ Германіи, въ Италіи, во Франціи. Нигдѣ, однако, не вспоминалась мнѣ такъ, какъ въ Англіи, прежняя русская жизнь, благодаря одной чертѣ ея, которая только въ одной Англіи кажется еще не утраченной. Эту черту трудно назвать правильно, мнѣ нѣсколько страшно назвать ее барствомъ, ибо этому слову дается обыкновенно осудительный смыслъ, и все же это слово ближе всего сюда подходитъ.
Въ Англіи сохранилась еще «барская» жизнь, въ томъ смыслѣ, въ какомъ она была знакома намъ въ Россіи и вовсе не въ томъ, въ какомъ является она достояніемъ лишь очень богатыхъ людей въ Германіи, во Франціи, въ Италіи. Понятіе «джентльмэнъ», какъ и понятіе «баринъ» въ Россіи, вѣдь вовсе не равносильно понятію богатый человѣкъ. Англія остается еще далекой отъ американскаго упрощеннаго взгляда на вещи, согласно которому значеніе человѣка расцѣнивается размѣромъ его доходовъ или наличіемъ капиталовъ. Этотъ взглядъ съ большей легкостью прививается на континентѣ, нежели на Британскомъ островѣ. Я нисколько не хочу сказать,что англичане большіе безсребренники. Напротивъ, совершенно ясно, что «барскій» или «господскій» укладъ ихъ жизни свидѣтельствуетъ прежде всего объ относительно высокомъ имущественномъ и матеріальномъ ея уровнѣ. Англія богата. Да, но не богатствомъ все же гордится англичанинъ и не богатство считаетъ онъ критеріемъ достоинства.
Быть можетъ, «барская» жизнь — это всего только нѣкій ритмъ жизни, ритмъ неторопливый, можно сказать медленный. Парижъ послѣ Лондона кажется нервнымъ и безпокойнымъ городомъ, и улицы Парижа вѣютъ лихорадкой, очевидно все тою же «золотой лихорадкой» американизированной фортуны. Лондонъ просыпается поздно. Въ домахъ Мэфера и Бэзуотера многочисленныя слуги выглаживаютъ разнообразные наряды и готовятъ обильные брекфэсты. Въ почтовомъ отдѣленіи на Олбемарль-стритъ въ десять часовъ утра позѣвываетъ одинокая дежурная барышня. Лавки Бонда и Пикадилли больше, гораздо больше, похожія на лавки Петровки и Кузнецкаго моста, нежели на лавки въ окрестностяхъ Вандомской площади, нехотя открываются. Передъ полуднемъ въ окнахъ клубовъ на Ст. Джемсъ и Пэлъ-Мэлъ появляются прочно засѣвшіе въ глубокія кресла джентльмэны, разсѣянно просматривающіе утреннія газеты. Передъ лэнчемъ Бондъ стритъ и Пикадилли особенно оживлены. Толпа элегантна, нетороплива, она у себя дома. Здѣсь гуляютъ, какъ гуляли въ Петербургѣ и въ Москвѣ и какъ разучились гулять въ Парижѣ и въ Берлинѣ. Американцы, американки не чувствуютъ себя здѣсь, въ этой толпѣ, тѣми всемогущими существами, какими чувствуютъ себя въ другихъ странахъ, на другихъ улицахъ. Они здѣсь «элементъ» слегка комическій, слегка непріятный, иногда вульгарный, иногда снисходительно-пріятный. Если хотите узнать о лондонскихъ огорченіяхъ богатѣйшей американской четы, прочтите послѣдній романъ Льюиса Синклера — «Додсвортъ».
Признаюсь, я не безъ удовольствія читалъ объ этихъ свѣтскихъ разочарованіяхъ четы Додсвортъ, принадлежащей по своей роли и главнымъ образомъ по своимъ деньгамъ, къ тѣмъ «хозяевамъ положенія», на которыхъ работаетъ въ Парижѣ столько моихъ соотечественниковъ, изготовляя для нихъ платья, напитки, кушанья, зрѣлища, бездѣлушки. Отчего, думалось мнѣ, лондонскій Мэферъ не заставляетъ испытывать ни смущенія, ни непріязни, ни неловкости русскаго эмигранта, прогуливающагося по его стогнамъ съ пустымъ карманомъ, въ то время какъ всѣ эти досадныя эмоціи выпадаютъ на долю американскаго автомобильнаго магната, покинувшаго свой родной Зенитъ съ солиднымъ аккредитивомъ на лучшій банкъ? Отчего немного лѣнивая и несомнѣнно праздная «барская» жизнь, протекающая въ домахъ западнаго Лондона, такъ естественна для насъ, такъ намъ знакома, что мы можемъ войти въ нее безъ малѣйшаго усилія, тогда какъ чѣмъ-то едва ли не «феодальнымъ» и «средневѣковымъ» кажется она для безсмысленно и тупо проработавшаго весь свой вѣкъ американца?
Я знаю отлично всѣ «отрицательныя стороны» этой жизни. Я знаю, что вывѣски о продажѣ или сдачѣ въ наемъ украшаютъ тѣ самые дома Мэфера, куда по вечерамъ еще съѣзжаются красавицы съ лицами Ромнея и Гэнсборо, и гдѣ блестятъ еще огни многолюдной «парти» на старомъ серебрѣ, которое скоро перейдетъ въ аукціонный залъ Кристи или Хэркома. Я знаю, что лѣность клубовъ, многочисленность приглашеній, длительность «уикъ-эндовъ» не способствуютъ энергіи дѣлового ритма. Живущая барской жизнью часть Лондона работаетъ мало, работаетъ вѣроятно плохо. Она слишкомъ цѣнитъ досугъ, она не упустила еще несвоевременнаго по нынѣшнимъ временамъ представленія, что человѣкъ живетъ для собственнаго своего удовольствія. Англійскій джентльмэнъ, русскій баринъ познаются прежде всего по этому представленію, идущему въ разрѣзъ съ нашимъ вѣкомъ.
Мы слишкомъ хорошо знаемъ, къ какимъ результатамъ приводитъ «барская» жизнь и какими бѣдствіями прерывается жизнь «для ради собственнаго удовольствія». Все это такъ. Грозятъ ли подобные результаты Англіи, суждено ли милому Мэферу испытать тѣ же бѣдствія? Богъ вѣсть. Едва ли все-таки Англія обречена революціямъ и катастрофамъ, хотя духъ перемѣны вѣетъ въ ней вѣтромъ, все свѣжѣющимъ и свѣжѣющимъ и достигающимъ уже многихъ «балловъ». Вѣтеръ этотъ опрокинетъ многое. Если и не достигнетъ онъ силы бури, вѣроятно все же смететъ онъ прочь и въ этомь послѣднемъ убѣжищѣ Европы послѣднія явленія барской жизни.
Она, конечно, осуждена на исчезновеніе неизбѣжнымъ ходомъ событій. Зная это, не закрывая глазъ на малую ея сопротивляемость иному порядку вещей, не будемъ все-таки возводить на нее напрасной клеветы. Пусть большевицкому воображенію рисуется барская жизнь въ видѣ пьянаго толстяка во фракѣ, со сдвинутымъ на бокъ цилиндромъ, обнимающаго одной рукой полуголую женшину, а другой сжимающаго бутылку шампанскаго. Предоставимъ совѣтскимъ людямъ завистливо мечтать о такого рода «барскомъ житьѣ», а также и осуществлять его посильно въ кабакахъ Парижа и Берлина. Не будемъ упрекать «барина» и «джентльмэна» и за то, что слишкомъ большое вниманіе удѣляетъ онъ внѣшности. Да, внѣшность жизни, форма жизни — великое дѣло, ибо безъ нея не находитъ себѣ выраженія и образъ жизни. Этотъ образъ жизни опредѣляютъ вѣдь вовсе не деньги, но признаки воспитанія, послѣдствія образованности, привычки, вкусы и склонности, сложившіяся въ кругу людей и событій, въ разнообразіи путешествій и впечатлѣній, въ чтеніи книгъ.
Писатель, ученый, серьезный журналистъ, художникъ, имѣющій больше заслугъ передъ своей родиной, чѣмъ передъ перекресткомъ Монпарнаса, — всѣ они принадлежатъ въ Англіи кь обществу и участвуютъ въ «господской» и «барской» жизни. Для насъ русскихъ въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго: такъ было въ Россіи. Но это не такъ на континентѣ, гдѣ подъ вліяніемъ Америки складывается теперь своего рода общество, грубо построенное лишь на размѣрахъ дохода или капитала. Да, здѣсь, къ этому «обществу» принадлежитъ, пожалуй, лишь тотъ писатель, ученый или художникъ, который «ѣздитъ въ Довиль» и на семъ основаніи считаетъ себя «бариномъ». Пусть и утѣшится онъ этимъ въ томъ денежномъ кругу, который наивно вѣритъ въ свое не знающее вчерашняго дня джентльмэнство…
Англійскій писатель и англійскій ученый не только «господа», но и «интеллигенты». Не замѣчательно ли это, что въ единственной изъ европейскихъ странъ, въ Англіи, русское слово, русское понятіе, «интеллигенція» глубоко вошло въ жизнь, стало совсѣмъ своимъ! Не свидѣтельствуетъ ли это, что «интеллигенція» есть нѣкая производная отъ «барства», нѣкій продуктъ барской жизни. Достоинства и недостатки «продукта» этого мы хороню знаемъ. Утративъ и барство, и интеллигенцію, мы, въ качествѣ умудренныхъ «исторіей» наблюдателей, всматриваемся въ англійскую жизнь, въ которой такъ много мы узнаемъ «своего». Мы видимъ въ ней и кающагося лорда, и разочарованнаго промышленника-соціалиста, и жажду «эмансипаціи», и всяческій бунтъ противъ устоевъ, и мучительное разгадываніе смысла жизни и поиски человѣческой и божеской правды. Все это отражаетъ современная англійская литература, и вотъ почему я не знаю другой литературы въ Европѣ, столь же значительной, столь же интересной, столь же — я бы сказалъ — понятной для русскаго читателя.
П. Муратовъ
Возрожденіе, №1527, 7 августа 1929
Views: 21