Пріятель. За переѣздомъ въ Парижъ короля послѣдовало 19 октября переселеніе въ Парижъ и засѣданій Національнаго Собранія.
Авторъ. Не со спокойнымъ духомъ законодатели Франціи,—по крайней мѣрѣ въ большинствѣ своемъ,—перебрались на новую квартиру. Нѣкоторые совсѣмъ оставили Парижъ и затѣмъ Францію; около ста подали въ отставку и перестали являться въ Собраніе. До шестисотъ взяли на всякій случай паспорты. готовясь уѣхать. Первыя засѣданія были въ Архіепископскомъ домѣ, въ весьма мрачной обстановкѣ. По распоряженію городскаго управленія, на всѣхъ прилежащихъ улицахъ, были протянуты канаты, расположены отря-ды національной милиціи, поставлены пушки на площади; предъ домомъ стояло пять сотъ кавалеристовъ. „Все, говоритъ де-Феррьеръ, имѣло видъ приготовленій какъ бы къ осадѣ какую предстояло выдержать“. Новые случаи неистовствъ побудили Бальи и Лафайета требовать для Парижа военнаго положенія. Безъ военныхъ законовъ, объявилъ Лафайетъ, онъ не отвѣчаетъ за спокойствіе Парижа. Съ противной стороны распускали слухи будто Бальи, Лафайетъ и Мирабо помощію эмиссаровъ нарочно вызывали сцены безпорядковъ, чтобы добиться, какъ выразился Камиль Демуленъ, закона который наложилъ бы узду на народъ.
Пріятель. Національное Собраніе пожинало то что само посѣяло. Проницательные люди при самомъ началѣ революціи ознакомившись со спискомъ представителей выбранныхъ въ Государственныя Сословія, въ самомъ составѣ этого Собранія усматривали условіе той исключительно разрушающей дѣятельности какою оно себя ознаменовало, намѣтивъ ею весь ходъ революціи.
Авторъ. Не только замѣтили это проницательные люди, какихъ весьма не много, но и непроницательный король былъ удивленъ спискомъ депутатовъ и выразился такъ: „что сказала бы нація еслибъ я такъ составилъ списокъ нотаблей или мой совѣтъ?“
Пріятель. Онъ удивлялся, но на немъ и на его же правительствѣ лежитъ вина великой непредусмотрительности изъ какой вышелъ этотъ списокъ. Правительство до извѣстной степени само устроило революцію. Какъ только было по настоянію Неккера рѣшено двойное представительство средняго сословія, революція была уже сдѣлана. Правда, Неккеръ, становясь на сторону „общественнаго мнѣнія“ и „духа времени“, не имѣлъ въ виду произвести революцію, но Мирабо не безъ основанія считалъ его величайшею бездарностью въ государственныхъ дѣлахъ. Въ близорукомъ соображеніи Неккеръ думалъ между прочимъ въ выгоду коронѣ парализовать дворянство среднимъ сословіемъ; способный только къ прекраснымъ словамъ, онъ, какъ замѣчаетъ Тэнъ, по театральному убралъ залу засѣданій Генеральныхъ Штатовъ и ждалъ „нѣкототораго внушительнаго торжественнаго спектакля“. Онъ удивился когда представилось иное зрѣлище. Когда было рѣшено что число представителей средняго сословія будетъ двойное, равное совокупному числу депутатовъ двухъ другихъ сословій, то какое могло быть сомнѣніе что прежній порядокъ подачи мнѣній по сословіямъ удержаться не можетъ. Какой иначе былъ бы смыслъ что представителей средняго сословія шестьсотъ если мнѣніе этихъ шестисотъ имѣетъ ту же силу какъ мнѣніе трехъ сотъ депутатовъ дворянства или духовенства? Могли ли согласиться депутаты средняго сословія чтобъ ихъ двойное число было только для параду? А правительство воображало что они примирятся со своимъ положеніемъ, и что правительство, сдѣлавъ уступку общественному мнѣнію относительно числа депутатовъ, будетъ на дѣлѣ имѣть Государственныя Сословія (Etats Généraux) въ прежней исторической формѣ. На дѣлѣ, двойное представительство, котораго не даромъ же такъ добивались, стало, само собою разумѣется, шагомъ къ двойному значенію и первымъ условіемъ революціоннаго кризиса. И устроило это на свою голову само правительство, прислушиваясь къ голосу общественнаго мнѣнія, по совѣту популярнѣйшаго изъ министровъ. Еслибы то же правительство хотѣло серіозно, вмѣсто сословнаго представительства, составить одно собраніе изъ равноправныхъ членовъ, оно могло бы осуществить эту мысль безъ революціоннаго кризиса. Нѣтъ; хотѣлось и сословное-то раздѣленіе сохранить, и „мнѣнію“ угодить. Что вышло—видимъ.
Авторъ. Разсматривая списокъ 577 представителей средняго сословія, вотъ что находитъ Тэнъ: „Изъ 577 членовъ едва десятокъ занимали важныя должности,—интенданта, государственнаго совѣтника, главнаго сборщика, начальника полиціи, директора монетнаго двора и т. под. Огромное большинство составляли неизвѣстные адвокаты, разные юристы низшихъ ступеней, нотаріусы, стряпчіе, ассессоры, помощники, разные практики съ юности заключенные въ тѣсномъ кругѣ юрисдикціи невысокаго уровня и рутины бумажнаго дѣлопроизводства, изрѣдка позволявшіе себѣ философскую прогулку по воображаемымъ пространствамъ подъ руководствомъ Руссо и Рейналя! Такихъ было 373. Къ нимъ надо присоединить 38 земледѣльцевъ, 15 врачей и до пятидесяти промышленниковъ, негоціантовъ и лицъ живущихъ доходами. Во всемъ числѣ собственниковъ было не болѣе полутораста человѣкъ“. Словомъ, составъ представителей средняго сосло- вія довольно близко подходилъ къ тому что нѣкоторыя газеты наши нынѣ спеціально именуютъ интеллигенціей съ образовательнымъ цензомъ (не правильнѣе ли — съ цензомъ полуобразованія?) нуждающеюся во „всеоружіи правъ“.
Пріятель. Ты упомянулъ о проницательныхъ людяхъ предвидѣвшихъ что нельзя было ждать какого-либо созидающаго труда отъ палаты составленной такъ какъ было составлено Національное Собраніе. Полагаю ты имѣлъ въ виду главнымъ образомъ знаменитаго Борка (Burke), сочиненіе котораго: Размышленія о французской революціи и дѣйствіяхъ нѣкоторыхъ обществъ въ Лондонѣ относительно этого событія въ формѣ письма назначавшагося первоначально къ посылкѣ одному молодому человѣку въ Парижъ, кстати нашедшееся въ нашей библіотекѣ, мы пробѣжали вчера. Признаюсь, мнѣ было пріятно встрѣтить въ немъ соображенія которыми подтверждаются наши выводы, и сужденія во многомъ совпадающія съ нашими.
Авторъ. Сочиненіе Борка было вызвано похвальнымъ словомъ французской революціи произнесеннымъ докторомъ Ричардомъ Прайсомъ (Richard Price), священникомъ изъ неконформистовъ въ клубѣ диссидентовъ на улицѣ Old Jewry. Слово доктора Прайса имѣло послѣдствіемъ составленіе адреса отъ „общества революціи“, пересланнаго въ Національное Собраніе чрезъ посредство лорда Стенгопа, потомъ отъ этого общества отказавшагося. Замѣчательно что Боркъ, съ такою силой выступившій противъ французской революціи, былъ краснорѣчивымъ защитникомъ революціи американской. Это даже подало поводъ физику Пристлею обвинить Борка въ непослѣдовательности (есть сочиненіе Пристлея Письмо къ Борку по поводу Размышленій о революціи.) „Мнѣнія мои, говоритъ Боркъ, плодъ длиннаго ряда наблюденій и продиктованы большимъ безпристрастіемъ. Это мнѣнія человѣка который не бывалъ ни орудіемъ власти, ни льстецомъ сильныхъ міра, человѣка который не пожелалъ бы своими послѣдними дѣйствіями отказаться отъ того что составляло все содержаніе его жизни, ибо весь жизненный путь его наполненъ усиліями защищать свободу другихъ“. Сочиненіе Борка произвело большое впечатлѣніе. Въ высшей степени любопытно (фактъ этотъ встрѣтился мнѣ въ біографіи Борка, написанной Прайоромъ: Life of E. Виrke by I. Prior, 1854, 318) что король Лудовикъ XѴI собственноручно перевелъ Размышленія, составляющія томъ страницъ въ пятьсотъ. Книга Борка помѣчена 1 ноября 1789 года. Полагать надо, король занимался переводомъ въ своемъ парижскомъ заключеніи. Къ сожалѣнію, не много помогли ему уроки политической, мудрости практическаго государственнаго человѣка.
Вотъ сдѣланная Боркомъ общая характеристика событій 1789 года. „Соединяя всѣ обстоятельства французской революціи, можно сказать что это несомнѣнно самая удивительная революція во всемъ мірѣ. Самыя поразительныя вещи исполнялись во многихъ случаяхъ средствами самыми нелѣпыми и самыми смѣшными, въ формахъ столь же смѣшныхъ и нелѣпыхъ, выдвигая дѣятелей самыхъ презрительныхъ. Все кажется противоестественнымъ въ этомъ странномъ хаосѣ легкомыслія и звѣрства, въ этой смѣси всякаго рода пороковъ соединенныхъ со всякаго рода безумствами. При видѣ всѣхъ этихъ чудовищностей, этихъ трагикомическихъ сценъ, въ душѣ смѣняются, иногда смѣшиваются, самыя противоположныя чувства. Отъ презрѣнія переходишь къ негодованію, отъ смѣха къ слезамъ, отъ презрѣнія къ ужасу“.
О составѣ и дѣйствіяхъ Національнаго Собранія Боркъ говоритъ слѣдующимъ образомъ:
„Когда я прочиталъ полный списокъ представителей средняго сословія съ ихъ качествами, ничто случившееся не могло показаться мнѣ удивительнымъ. Правда, между ними я усмотрѣлъ нѣсколько лицъ замѣтнаго положенія, нѣсколько одаренныхъ блестящимъ талантомъ, но не могъ найти ни одного кто имѣлъ бы какую-нибудь практическую опытность въ общественныхъ дѣлахъ. Наилучшіе были теоретики. Но какъ бы ни были замѣчательны нѣкоторые, характеръ Собранія и его направленіе опредѣляются массою, общимъ его составомъ. Во всѣхъ собраніяхъ дознано что желающіе быть вожаками часто сами подчинены необходимости слѣдовать за другими. Требуется чтобъ они сообразовали свои предложенія со вкусами, талантомъ и расположеніемъ тѣхъ кѣмъ намѣрены руководить. Вотъ почему въ Собраніи котораго большинство дурно составлено, только развѣ какая-либо исключительная добродѣтель, рѣдко въ мірѣ встрѣчаемая и на какую нельзя разчитывать, можетъ помѣ- шать людямъ съ талантомъ сдѣлаться искусными орудіями нелѣпѣйшихъ плановъ. А если, что много вѣроятнѣе, люди эти вмѣсто исключительной добродѣтели одушевлены зловѣщимъ честолюбіемъ, жаждою обманчивой славы,—тогда слабая и дурно составленная часть Собранія, съ которою они первоначально сообразовались, становится въ свою очередь игрушкой и орудіемъ ихъ плановъ. Въ этой политической сдѣлкѣ вожаки вынуждены приноровляться къ невѣжеству тѣхъ что за ними слѣдуютъ, а эти должны подчиняться преступнымъ намѣреніямъ руководителей… Въ Собраніе не были призваны лучшіе представители судебнаго вѣдомства, давшіе странѣ публичныя свидѣтельства знанія, благоразумія, честности; не были призваны знаменитые адвокаты, слава суда; извѣстные профессора; но по большей части низшіе, наименѣе свѣдущіе члены каЖдаго класса, словомъ, —ремесленники своей профессіи. Были исключенія, но массу составляли неизвѣстные провинціальные адвокаты, клерки низшихъ инстанцій, деревенскіе стряпчіе, нотаріусы и т. под. Когда взглянулъ я на списокъ, я воочію увидѣлъ то чему предстояло случиться…
„Кто могъ, спрашиваетъ далѣе Боркъ, сдерживать этихъ людей? Не земледѣльцы же въ небольшомъ числѣ и изъ которыхъ нѣкоторые не умѣли читать и писать, небольшое число негоціантовъ, докторовъ и т. под. Истинныхъ представителей земскихъ интересовъ почти не было въ числѣ депутатовъ средняго сословія. Масса деревенскихъ священниковъ въ средѣ представителей духовенства только увеличивала многолюдный элементъ Собранія,неопытный въ государственныхъ дѣлахъ. Большинство духовенства скоро соединилось съ большинствомъ средняго сословія, образуя массу покорную планамъ и замысламъ тѣхъ лицъ дворянскаго сословія которыя поставили себѣ задачей разрушеніе этого самаго сословія.
„Говорятъ: двадцать четыре милліона людей должны же имѣть перевѣсъ надъ двумя стами тысячъ. Да, это правда, если конституція есть ариѳметическая задача. Это подходящій языкъ когда на подкрѣпленіе ему является фонарь; но это способно возбудить только смѣхъ въ хладнокровно разсуждающемъ человѣкѣ. Воля большаго числа и интересы большаго числа рѣдко одно и то же. Разница громадна, если въ силу своей воли большее число дѣлаетъ дурной выборъ. Правительство изъ пятисотъ деревенскихъ судей и темныхъ деревенскихъ поповъ не можетъ быть хорошо для двадцати четырехъ милліоновъ, если даже было выбрано сорока восемью милліонами“.
Пріятель. На преобладаніе судейскаго элемента указывалъ Бальи, говорившій даже что успѣхъ революціи зависѣлъ отъ адвокатовъ. Бальи (I, 53) этимъ даже восхищается.
Авторъ. И среди какихъ условій дѣйствовало Собраніе? „Ихъ засѣданія, съ горячностію говоритъ Боркъ, насмѣшка надъ законодательствомъ… Плѣнники сами, они получаютъ изъ ихъ, не знающихъ удержу, шумныхъ кофейныхъ, разныя нелѣпости, которыя потомъ заставляютъ плѣннаго монарха выдавать въ качествѣ королевскихъ постановленій, тогда какъ онъ получаетъ ихъ въ запачканномъ видѣ изъ третьихъ рукъ. Извѣстно что всѣ ихъ мѣропріятія уже бываютъ порѣшены до обсужденія. Несомнѣнно что подъ давленіемъ террора штыка, фонаря, факела грозящаго поджечь ихъ дома, они вынуждены принимать всякія дикія и невозможныя мѣры внушаемыя клубами, представляющими собою чудовищную смѣсь всѣхъ состояній, всѣхъ языковъ и всѣхъ націй…“
Пріятель. Неудачный составъ палаты 1789 года явленіе весьма поучительное. Принятъ былъ, казалось, самый правильный способъ—свободный народный выборъ. Какихъ-либо избирательныхъ ухищреній со стороны правительства рѣшительно указать нельзя. Въ этой наукѣ Французы тогда еще не изощрились: дѣло было новое. Избранія тогдашнія есть основаніе считать вполнѣ свободными. Король не только не былъ противъ созванію народныхъ представителей; наоборотъ, эта мысль постоянно нѣсколько лѣтъ его занимала. Изъ королевскихъ инструкцій можно видѣть что революціонное вѣяніе проникло и въ правительство. Въ инструкціяхъ толкуется и о желаніяхъ націи, и о сообразности постановленій съ разумомъ, и оба уничтоженія великихъ злоупотребленій. Выборъ былъ основанъ, моЖно сказать, на общей подачѣ голосовъ, такъ что совершенно напрасно считается она изобрѣтеніемъ новѣйшаго времени. Первыя собранія для выбора избирателей въ среднемъ сословіи составлены были „изъ всѣхъ Французовъ имѣющихъ не менѣе 25 лѣтъ отъ роду и платящихъ налоги“ (1789 en Rouergие par Eugène Barrau, Rodez, 1873, стр. 40). Въ королевскомъ регламентѣ 24 января 1789 значатся что король „желаетъ чтобы помощію тетрадей жалобъ (cahiers des doléances) каждый, ото всѣхъ концовъ государства, отъ обиталищъ наименѣе извѣстныхъ, могъ быть увѣреннымъ въ возможности довести до его величества свои желанія и требованія“. Такимъ образомъ народъ совершенно свободно послалъ своихъ представителей, которымъ и было ввѣрено великое дѣло государственнаго переустройства страны. Чего казалось бы еще желать!
Авторъ. Да, вотъ опять вопросъ политической мудрости: Форма выбора, какъ выраженія коллективной воли, многимъ кажется имѣющею чудодѣйственную силу. Сказать о „выборномъ началѣ“ что-либо кромѣ восторженной похвалы нѣкоторымъ представляется просто святотатствомъ. Между тѣмъ очевидно выборъ есть только одинъ изъ способовъ врученія власти, въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ хорошій, въ другихъ— дурной. По поводу всеобщаго голосованія Ренанъ справедливо замѣчаетъ что такая система въ исключительномъ примѣненіи должна вести къ передачѣ власти посредственностямъ. Вотъ слова Ренана въ книгѣ О реформѣ: „Правительство, администрація, всякое начальствованіе въ обществѣ есть результатъ нѣкотораго отбора, извлекающаго изъ массы опредѣленное число индивидуумовъ. Этотъ отборъ можетъ производиться четырьмя способами: 1) рожденіемъ, 2) жребіемъ, 3) народнымъ избраніемъ, 4) экзаменомъ или конкурсомъ. Отборъ жребіемъ можетъ практиковаться только между аристократами, какъ во Флоренціи или въ Аѳинахъ; экзамены законъ Китая: извѣстно какая имъ цѣна по отношенію къ прогрессу. Выборъ! Въ приложеніи къ военному командованію, абсолютному по существу своему, онъ есть противорѣчіе. Въ приложеніи къ государю онъ есть шарлатанство вредящее престижу избранника; въ приложеніи къ депутатамъ, если онъ всеобщъ, ведетъ къ избранію посредственностей. Нельзя получить отъ него ни высшей палаты, ни магистратуры, ни даже хорошаго общаго или муниципальнаго совѣта. Всеобщее голосованіе съ его необходимо ограниченнымъ горизонтомъ не понимаетъ необходимости науки, превосходства благороднаго и ученаго. Рожденіе какъ единственное средство отбора было бы предпочтительнѣе выбора. Большая избирательная коллегія образованная изо всѣхъ хуже самаго посредственнаго государя прежняго времени. Версальскій дворъ былъ бы для выбора чиновниковъ выше нынѣшняго всеобщаго голосованія. Французскій отборъ съ его неорганизованнымъ, предоставленнымъ случаю всеобщимъ голосованіемъ самый плохой изо всѣхъ. Во Франціи столько же людей сердца и ума какъ во всякой другой странѣ, но имъ не дается цѣны. Страна не имѣющая другаго органа кромѣ прямого всеобщаго голосованія есть въ совокупности своей, какую бы цѣну ни имѣли люди какими она обладаетъ, существо невѣжественное и неискусное. Самый посредственный человѣкъ лучше чѣмъ коллективная равнодѣйствующая выходящая изъ тридцати милліоновъ индивидуумовъ, считаемыхъ каждая за единицу“. Путь порицаемый Ренаномъ въ новой Франціи весьма близокъ къ тому какимъ образовано большинство собранія 1789 года, и который былъ свободенъ отъ злоупотребленій сдѣлавшихся лотомъ обычнымъ явленіемъ. И на долю такого собранія посредственностей, неопытныхъ въ трудномъ дѣлѣ управленія государственною машиной, выпала задача государственнаго переустройства въ эпоху когда умами овладѣлъ духъ новизны, весь существующій порядокъ казался однимъ громаднымъ злоупотребленіемъ, и политическія аксіомы популярныхъ философовъ казались простымъ и вѣрнымъ средствомъ устройства государства на началахъ разума, легко будто бы осуществимыхъ еслибы не было своекорыстнаго противодѣйствія тѣхъ кому выгодны существующія злоупотребленія.
Пріятель. Хотя выборное начало ничего общаго съ революціей не имѣетъ, но культъ выборнаго начала имѣетъ историческую связь съ революціоннымъ движеніемъ именно потому что въ революціонную эпоху начало это было въ особомъ почетѣ. Страсть приводитъ все къ выбору сказалась уже на первыхъ шагахъ движенія 1789 года, когда образовались округа и происходило избраніе представителей въ Генеральные Штаты. Бальи въ своихъ запискахъ (II, 11) разсказываетъ что когда граждане сошлись для выбора избирателей въ округѣ къ которому онъ принадлежалъ, и засѣданіе было открыто подъ предсѣдательствомъ уполномоченнаго отъ Думы .лица то „первымъ актомъ авторитета (acte d’autorité) собранія было смѣщеніе предсѣдателя“. И куріозно что его же тотчасъ выбрали даже аккламаціей. Дѣло было въ принципѣ: предсѣдатель не долженъ быть по назначенію. А онъ въ этомъ случаѣ и назначенъ-то былъ отъ Думы, а не отъ правительства. „Наше собраніе, говоритъ Бальи, хотя и составляло одну безконечно малую часть націи, чувствовало однако въ себѣ силу и права цѣлаго. Оно не скрывало отъ себя что изъ этой силы и этихъ правъ вытекалъ для него родъ власти, насколько принадлежитъ она частнымъ волямъ, назначеннымъ составить общую волю“. Когда по округамъ были выбраны избиратели, эти выборные собрались въ общее засѣданіе въ Думѣ. Послѣ общаго собранія, гдѣ предсѣдалъ городской голова, избиратели средняго сословія собрались въ засѣданіе для выбора представителей. Предсѣдалъ по регламенту гражданскій намѣстникъ (lieutenant civil). Первый вопросъ опять о принципѣ назначенія и выбора. Но опять оказалось что назначенный предсѣдатель есть именно то лицо какое желательно. Изъ уваженія къ нему его поспѣшили переизбрать аккламаціей не входя въ принципіальное обсужденіе. Но когда онъ заявилъ что секретаремъ по закону долженъ быть секретарь суда Шателе (greffier du Châtelet), поднялось краснорѣчіе о выборѣ и назначеніи и о правахъ собранія избирать своихъ должностныхъ лицъ. Намѣстникъ выразилъ что хотя онъ и почтенъ выборомъ, но съ своей стороны считаетъ себя въ правѣ засѣдать только въ качествѣ лица назначеннаго, таковымъ де долженъ быть и секретарь. Собраніе не согласилось. Намѣстникъ удалился. Наиболѣе говорившій ораторъ, адвокатъ Тарже, былъ выбранъ предсѣдателемъ, Бальи секретаремъ. Регламентъ былъ нарушенъ. Это не помѣшало считать дальнѣйшіе выборы законными. При постоянномъ толкованіи о законѣ и законности, нарушеніе закона сдѣлалось правиломъ и первымъ способомъ революціоннаго движенія. Законъ сталъ оправданіемъ,—заднимъ числомъ,—совершеннаго беззаконія.
И понятно почему начало выбора было тогда въ такомъ почетѣ. Задача движенія была въ разрушеніи власти, авторитета. Всякій личный починъ власти представлялся ненавистнымъ проявленіемъ произвола, все отъ власти идущее подозрительнымъ, не внушающимъ довѣрія. Назначеніе отъ власти исходящее можетъ, казалось, доставить лишь угнетателей; выборъ долженъ дать защитниковъ. Далѣе, такъ какъ по революціонной теоріи все должно сводиться къ актамъ коллективной воли гражданъ, а голосованіе, по возможности всеобщее, есть единственный способъ выраженія этой воли, то выборъ, понятно, долженъ быть главною, даже единственною формой врученія власти.
Авторъ. Если народное верховенство, то конечно и коллективная воля и выборы на всѣхъ ступеняхъ. Но что такое эта коллективная воля? На практикѣ коллективная воля почти всегда есть воля захватившаго или захватившихъ власть. Коллективной воли въ смыслѣ сознательнаго, свободнаго, на аргументахъ разума основаннаго желанія не бываетъ не только въ цѣломъ народѣ, но даже въ малыхъ группахъ. Еслибъ ангелъ слетѣлъ съ неба и прочтя въ душѣ каждаго отмѣтилъ на своей таблицѣ свободное желаніе каждаго и подвергъ бы затѣмъ таблицу эту ариѳметическому, статистическому и иному научному изученію, то едва ли и онъ изъ путаницы отдѣльныхъ соображеній и стремленій могъ бы вывести какое-либо заключеніе, или получилось бы нѣчто такое что привело бы въ ужасъ разумнаго человѣка. Коллективной воли нѣтъ; но есть коллективныя рѣшенія, и рѣшенія эти могутъ быть преступны и безумны, какъ и рѣшенія отдѣльныхъ лицъ. Одинъ можетъ быть правъ и всѣ виноваты. Спасителя осудили по большинству голосовъ, предпочтя ему разбойника.
Пріятель. Можно возразить: коллективной воли нѣтъ въ данную минуту, но она составляется послѣ обсужденія, которое потому и должно предшествовать голосованію.
Авторъ. Я вовсе не врагъ и выбора, и голосованія, и обсужденія. Я хочу только сказать что придавать этой формѣ рѣшенія значеніе чего-то безусловно справедливаго, исключающаго другіе способы, никоимъ образомъ нельзя. Мудрость именно въ томъ чтобы не приписывать чудодѣйственной силы способамъ и формамъ, а имѣть въ виду прежде всего самое дѣло.
Назначеніе государства не въ томъ чтобы быть орудіемъ коллективной воли, а чтобы быть носителемъ историческихъ завѣтовъ страны и въ дѣлѣ гражданскаго благоустройства ограждать личную свободу каждаго изъ его членовъ, насколько она не вредитъ свободѣ другаго. Свобода по существу есть нѣчто личное, индивидуальное. Свобода группы людей не есть уже свобода въ тѣсномъ смыслѣ, а власть. Свобода коллективной воли есть уже деспотизмъ. „Правительство, говоритъ Боркъ, есть изобрѣтеніе человѣческой мудрости для удовлетворенія потребностей человѣка. Люди имѣютъ право на то чтобы потребности ихъ были удовлетворены этою мудростью. Въ числѣ этихъ потребностей, послѣ гражданскаго благоустройства, та которая наиболѣе даетъ себя чувствовать есть потребность сдерживать страсти. Общество требуетъ чтобы не только страсти отдѣльныхъ людей были сдерживаемы, но чтобъ и коллективно, въ массѣ, не менѣе какъ въ отдѣльности, желаніямъ людей нерѣдко поставлялись преграды, чтобы воля ихъ была контролируема, а страсти подчинялись принужденію. А это очевидно не можетъ быть сдѣлано иначе какъ властію внѣ ихъ стоящею и которая въ своихъ отправленіяхъ не была бы подчинена той же волѣ и тѣмъ же страстямъ которыя должна сдерживать и подчинять… Но такъ какъ свобода и ея ограниченія мѣняются со временемъ и обстоятельствами, допускаютъ видоизмѣненія до безконечности, то ихъ нельзя подчинить какимъ-либо постояннымъ правиламъ… Это дѣлаетъ устройство государства и правомѣрное распредѣленіе власти предметомъ самой тонкой и сложной науки, требующей глубокаго знанія человѣческой природы и ея нуждъ, всего что можетъ облегчать или затруднять достиженіе разнообразныхъ цѣлей гражданскихъ учрежденій. Наука устроенія государства, его обновленія, преобразованія, подобно всѣмъ наукамъ основаннымъ на опытѣ, не познается а priori, и опытность въ этой практической наукѣ не пріобрѣтается въ одинъ день… Наука о правительствѣ, практическая сама въ себѣ, на практическіе предметы направленная, требуетъ такого обширнаго круга опыта что для пріобрѣтенія его недостаточно жизни человѣка, какъ бы проницателенъ и наблюдателенъ онъ ни былъ. А потому требуются безконечныя предосторожности прежде чѣмъ приступить къ сломкѣ зданія въ продолженіе вѣковъ сноснымъ образомъ исполнявшаго главныя цѣли общества, или къ возведенію новаго, не имѣя предъ глазами образца и опыта, — со свидѣтельствомъ объ испытанной уже пользѣ“. Не такъ принялись за дѣло члены Національнаго Собранія…
Пріятель. Перебью тебя переходомъ отъ серіознаго къ куріозному. Наши бесѣды произвели нѣкоторое впечатлѣніе. Во многихъ газетахъ появились о нихъ замѣтки. Въ Голосѣ есть посвященный намъ фельетонъ, подписанный буквами В. Ж., по пошибу очевидно принадлежащій одному изъ главныхъ „ученыхъ“ фельетонистовъ газеты. Кому иначе вошло бы въ голову, по поводу нѣсколькихъ словъ о походѣ на науку въ нашей школѣ и о жалкомъ состояніи нашего „высшаго образованія“, сказать что бесѣды наши писаны для прославленія какихъ-то небывалыхъ системъ—учебной графа Толстаго и цензурной Лонгинова (ужь зачѣмъ тутъ Лонгиновъ, знаетъ одинъ авторъ). Любопытно что, повѣствуя о нашихъ бесѣдахъ, говорятъ не о томъ что въ нихъ есть, но исключительно о томъ чего въ нихъ нѣтъ. Ну чтобы разобрать, указать невѣрность или ложное освѣщеніе, буде таковыя усмотрѣны. Нѣтъ, трактуется все объ отсутствующемъ. Бесѣдуемъ мы,—употреблю выраженія автора фельетона,—о ходѣ революціонныхъ событій. Зачѣмъ не о причинахъ и результатахъ? Указываемъ тамъ и сямъ на относящійся къ описываемому нами второй томъ Тэна. Зачѣмъ не на первый? Говоримъ мы о путаницѣ понятій, миѳическомъ представленіи о людяхъ и событіяхъ революціонной эпохи, о весьма распространенномъ въ нашей не свѣдущей интеллигенціи культѣ революціи, и въ тѣсномъ и въ широкомъ смыслѣ; а фельетонистъ толкуетъ „о революціонномъ характерѣ поступательнаго движенія въ Россіи“ и защищаетъ отъ насъ „консервативную силу которая называется Русскимъ народомъ“; ссылается на раскольниковъ и крестьянъ, какъ будто рѣчь шла о раскольникахъ и крестьянахъ. Онъ успокоиваетъ правительство, которое будто бы мы нашими скромными бесѣдами имѣли въ виду „пугать“ изображая непривлекательныя стороны „революціонной обстановки“, революціонные ужасы, о которыхъ впрочемъ у насъ въ первой статьѣ и рѣчи не было, такъ какъ мы говорили о праздничныхъ дняхъ революціи.
Авторъ. Хотя революціонные пріемы и симптомы могутъ быть въ дѣлахъ всякаго рода и безъ государственной революціи, пугать кого-либо революціей мы въ виду не имѣли. Но признаюсь, я былъ бы счастливъ еслибы былъ въ силахъ испугать и общество и власть имѣющихъ тѣмъ океаномъ, по выраженію Малле дю-Пана, печатной и непечатной глупости, въ серіозныхъ дѣлахъ, который, безъ революціи, стремится овладѣть у насъ головами, отчасти успѣваетъ и ликуетъ своимъ успѣхомъ полагая что царство фельетона уже наступило. Намъ нечего опасаться революціи, но намъ страшна глупость, страшно ребяческое недомысліе нашей интеллигенціи въ вопросахъ политики, школы, матеріальнаго и нравственнаго благосостоянія. То что мы назвали нашимъ культомъ революціи есть одно изъ явленій, и не мелкихъ, этой глупости. Отъ глупости и ея бдительнаго спутника, обмана, избави насъ Господи!
Пріятель (просматривая газеты). А вотъ въ Новомъ Времени имѣли смѣлость, по поводу нашихъ бесѣдъ, правду назвать правдою и высказать то что въ самомъ дѣлѣ думаютъ. Пріятное явленіе. Спросъ на ложь значитъ уменьшается на нашемъ печатномъ рынкѣ…
Русскій Вѣстникъ, 1881
Visits: 3