По пустырямъ съ изсушенной солнцемъ травой, мы идемъ къ морю, гдѣ у самаго берега стоить часть русской эскадры.
Моему проводнику, давнишнему мѣстному жителю, все уже здѣсь давно приглядѣлось, ничто не интересуетъ, но онъ русскій и мой интересъ ему вполнѣ понятенъ.
Онъ предупреждаетъ меня, что много увидѣть не придется. Все зависитъ отъ часовыхъ — иногда подпускаютъ близко, а иногда чуть ли не за версту гонятъ.
Идти черезъ арсеналъ нечего и пытаться — не пропустятъ. Недавно былъ здѣсь одинъ изъ русскихъ моряковъ, ходилъ за разрѣшеніемъ и даже почетный легіонъ имѣлъ — не пропустили.
И вотъ поэтому мы идемъ теперь пустырями, оставляя далеко въ сторонѣ высокія стѣны арсенала съ дымящимися за ними трубами. Это большой морской арсеналъ, давшій имя раскинувшемуся возлѣ него рабочему городку — Ферривиль.
И это имя, казалось бы совсѣмъ намъ чужое, теперь такъ глубоко вошло намъ въ душу, стало какъ бы своимъ и вплелось, навѣки вплелось, въ нашъ тяжелый терновый вѣнокъ.
Возлѣ арсенала стоитъ нашъ флотъ… Пять лѣтъ тому назадъ здѣсь еще развѣвался Андреевскій флагъ — реальное выраженіе нашихъ идей и нашихъ надеждъ. Что же осталось теперь?..
Проводникъ говоритъ, что нужно идти правѣе, чтобы часовые не сразу насъ прогнали, а самъ показываетъ рукой влѣво, гдѣ выступилъ рядъ мачтъ.
Это «они»… наши миноносцы…
И почему-то разговоръ перешелъ на шопотъ, хотя никого кругомъ не было. Было впечатлѣніе, какъ будто подошли къ могилѣ, еще открытой, еще ожидающей послѣдней молитвы… Здѣсь нельзя говоритъ громко не потому, что гдѣ-то близко часовые, а потому, что здѣсь Русскій Флотъ… На ржавыхъ цѣпяхъ, безъ флага, неподвижный и молчаливый…
Дойдя до берега, повернули прямо къ кораблямъ. Все равно, nусть замѣтятъ, пусть отгонятъ, но мы увидимъ.
По камнямъ, у самой воды, мы направились къ группѣ миноносцевъ.
Первымъ стоитъ «Гнѣвный». Сильно заржавѣлъ, весь темно-бурый, на палубѣ — запустѣніе. Крупная надпись на носу, славянской вязью, на минуту позволяетъ забыть, что все здѣсь вокругъ чужое, не наше. Какъ же чужое, если вотъ передъ нами нашъ корабль, съ нашей русской надписью. А дальше рядомъ, одинъ возлѣ другого, «Пылкій», «Безпокойный»…
— Густо стоятъ, жмутъ одинъ другого, — говоритъ проводникъ, — тутъ и именъ не разберешь.
— А «Алеша» гдѣ? — «Алеша» дальше, у самой Бизерты, — отвѣчаетъ онъ, и чувствуется въ его голосѣ особое уваженіе къ «Алешѣ». Какъ будто хочетъ сказать: — не стоять же ему вмѣстѣ съ другими!
— Вы видѣли его?
— А какъ же. Если ѣхать къ Бизертѣ, то видно. Такъ рядомъ и стоятъ «Алексѣевъ» и «Корниловъ». Только туда къ нимъ ужъ никакъ не подойти. Не у берега стоятъ, а нѣсколько дальше.
Мы продолжаемъ тихо продвигаться впередъ. Хочется увидѣть имена. Но нѣтъ… Рѣзкій окрикъ несется откуда-то со стороны. Замѣтили… Чернокожій часовой кричитъ и машетъ рукой. Нужно уходить. Онъ, конечно, правъ. У него есть инструкція, которую онъ долженъ выполнять…
Сегодня мы молча отойдемъ отъ нашихъ кораблей по окрику чужого солдата. Сегодня все наше достоинство въ нашемъ молчаніи передъ этой страшной могилой, ждущей великаго дня воскресенія.
М. Шереметевъ
Возрожденіе, №1608, 27 октября 1929
Views: 42