На своей землѣ. — Хитритъ ли мой кучеръ? — Почаевъ. — Единственная гостиница. — Почаевская лавра. — Архимандритъ Дамаскинъ. — Охраненные отъ большевиковъ.
Это случилось неожиданно, но какъ-то такъ естественно, что въ первую минуту я даже и не понялъ ничего. Нo теперь, когда вспоминаю, это кажется мнѣ сказочнымъ несбыточнымъ сномъ.
Я выѣхалъ изъ Львова съ разсвѣтомъ, покидалъ «Малопольшу», самостійниковъ, графа Шептицкаго и Россіи вѣрныхъ галичанъ — ѣхалъ на Волынь. Какъ ни тщился я побороть сонъ, читая украинскую газету, одну изъ чуть ли не двадцати, выходящихъ во Львовѣ, ничего не вышло.
И вдругъ крикъ кондуктора разбудилъ меня.
— «Рудня Почаевска!»
Только успѣлъ я вскочить, стащить вещи, спрыгнуть съ поѣзда. И уже сзади бѣгущіе вагоны, а передо мной жалкій полустанокъ и группа русскихъ мужиковъ. Словно спалъ я не нѣсколько часовъ, а десятилѣтіе.
Сонъ кончился. Я спросилъ, по-русски, не колеблясь, — потому что въ глазахъ, которые смотрѣли на меня, я узналъ свою родину:
— Какъ проѣхать въ Почаевскую Лавру?
— Въ Лавру? — Мигомъ свезу!
— Чего брешешь, барина на тарантасѣ твоемъ негодномъ хочешь трясти… Бричка у меня рессорная.
Вотъ несетъ мои вещи здоровенный румяный мужикъ, вотъ вышли за полустанокъ — церковь деревянная съ синей маковкой, море ржи и горизонт кругомъ. Только тогда пробудился я по-настоящему и испыталъ щемящее волненіе.
Я стою около брички, грязной, ветхой — продырявлено сидѣнье и торчитъ солома. Взлѣзаетъ извозчикъ, чахлыя клячи — кажется не сдвинутся съ мѣста. Я стою и смотрю на эту церковь, на эту рожь и на этотъ просторъ, я — эмигрантъ, пріѣхавшій изъ Парижа. И вдругъ чувствую, явственно, увѣренно — я здѣсь у себя, на своей землѣ, среди своего народа, здѣсь я имѣю право неоспоримое говорить, что думаю, что хочу, говорить со всякимъ по-русски, въ свою очередь смотрѣть свысока на пришлаго чужеземца.
По ухабистой дорогѣ, о которой и въ кошмарѣ не снилось парижскому автомобилисту, черезъ убогія деревни съ соломой крытыми хатами, мимо бабъ, полощущихъ бѣлье въ прудахъ, мимо скрипучихъ телѣгъ, мимо мужиковъ, снимающихъ шапки — ѣдемъ мы три часа, двадцать пять верстъ, отъ видѣнія къ видѣнію, въ странномъ невѣроятномъ царствѣ.
— Ннно! Ннно! — кричитъ извозчикъ. Клячи тащатся, хлюпаютъ въ лужахъ, а кругомъ рожь въ василькахъ.
— Что, обижаютъ поляки?
Мужикъ оборачивается, зачѣмъ-то даже лошадей останавливаетъ.
— Не то, чтобъ обижаютъ, а такъ бы сказалъ — полякъ больше собаку любитъ, чѣмъ русскаго человѣка…
Онъ принимается ругать «осадниковъ», польскихъ солдатъ, посаженныхъ на русскую землю, всякими льготами надѣленныхъ, для полонизаціи края.
— Вотъ гдѣ живетъ проклятый, — ткнувъ кнутомъ на крѣпкій новый домикъ говоритъ извозчикъ. — Его табачная лавка и коровы его, какъ кто обзаведется хорошо, значитъ «осадникъ», а мы хуже скота и земли нѣтъ, хозяйства не заведешь никакого. Откуда денегъ взять?
Прошла баба — кувшинъ у нея подъ рукой: земляника. Зарумянилась:
— Купите…
Мой кучеръ смѣется, по-малорусски перешучивается съ ней. Лицо бабы становится совсѣмъ краснымъ. Молодая, свѣжая, быстро, быстро лопочетъ — и какъ дешева земляника, и какъ долго собирала, и какъ рада, что пріѣзжій гость ея земляники откушаетъ. За злотый (меньше 3 фр.) беру огромный кувшинъ и ѣдимъ мы ягоды, кучеръ и я, всю дорогу.
— Всѣ здѣсь по-русски говорятъ, — заявляетъ кучеръ, — вотъ молодые, тѣ ужъ не знаютъ, не велѣно по-русски въ школахъ учить…
Говоримъ про большевиковъ, про «щирыхъ украинцевъ», выпытываю, понимаетъ ли онъ, что — русскій, такой же вотъ какъ и я. Кучеръ ругаетъ большевиковъ, ругаетъ украинцевъ и вдругъ съ жаромъ начинаетъ славить «старый режимъ».
Что-то словно полоснуло меня.
Да, русскій этотъ кучеръ — на его улыбку, на глаза достаточно взглянуть, чтобы это понять. Но вотъ ощущаю, говори я обратное, онъ также поддакивалъ бы мнѣ. Но безусловно, ощущаю я также, искрененъ онъ, когда ругаетъ поляковъ, — ближе ему я, чѣмъ «осадникъ»
— Нашъ баринъ вы, — говоритъ онъ, — прітно и подвезти.
Хитритъ онъ со мной, ждетъ на водку? Можетъ и хитритъ, но въ его глазахъ не одна только хитрость.
Перекрикивается съ прохожими мужиками. Малорусскій языкъ на Волыни, — но что общаго между этимъ языкомъ и тѣмъ, на которомъ написаны украинскія газеты, которыя я читалъ въ поѣздѣ?
Сосновый лѣсъ, между двухъ дорогъ — цоколъ.
— Царь проѣзжалъ, — говоритъ кучеръ, — здѣсь останавливался, вотъ поставили памятникъ, а поляки все стерли, что было написано.
Вдали, надъ зеленымъ холмомъ, бѣлыя глыбы, купола синіе, золотые, высокая колокольня, — лавра, величайшая святыня Западной Руси.
Подъ гору въѣзжаемъ въ Почаевъ. Еврейское мѣстечко и смотрятъ на насъ еврейскія лица, но не въ лапсердакахъ, здѣсь евреи, какъ въ Польшѣ.
Гостиница. Пожилой архимандритъ, управляюшій, встрѣчаетъ меня, велитъ дать лучшую комнату — я изъ Парижа…
Но въ лучшей комнатѣ ни воды, ни полотенца. Долго ищутъ полотенце по всей гостиницѣ.
Единственная эта гостиница въ Почаевѣ, убогая, хмурая, а въ лавру въ великіе праздники приходитъ до 15.0000 богомольцевъ — ночуютъ у крестьянъ или въ полѣ.
Боже, какъ все это отлично отъ святынь католичества, отъ Лурда, отъ Лизье! Безвкусью ихъ, шаблону, фальши, нечего подражать. Но все же, какъ-то невѣроятно, что вокругъ знаменитой, громадной лавры — это глухое мѣстечко, къ которому доступъ лишь на бричкѣ или на автобусѣ изъ Кременца.
Я въ лаврѣ. Цѣлый города храмовъ, колоколенъ, куполовъ – рококо и подражаніе старому русскому стилю. На большихъ мощеныхъ дворахъ монахи старыхъ въ поношенныхъ рясахъ. Длинные корридоры. Вотъ проходятъ они неслышной, быстрой поступью. Какое-то тягостное гнетущее впечатлѣніе, — стѣны облупливаются, неустроено все, ветхо. Въ огромныхъ храмахъ блещущіе богатствомъ иконостасы, серебромъ отдѣланные престолы говорятъ о быломъ величіи. Тягостно смотрѣть на казенную живопись, лишенную пышнаго нѣкогда окруженія: поблекли краски, давно не чищено серебро.
По храмамъ я хожу съ монахомъ. Онъ совсѣмъ маленькій, услужливый, все объясняетъ и все жалуется на тяжкія времена. Вотъ и чудотворная икона, вотъ и пещерная церковь, гдѣ мощи преподобнаго Іова, игумена и чудотворца почаевскаго, вотъ и цѣльбоносная стопа Богородицы — святыни, слава которыхъ обошла все православіе, передъ которыми, вѣка и вѣка, каждый годъ сотни тысячъ людей склоняли колѣна. Гулки храмы и просторны своды — самодержцы всероссійскіе бывали здѣсь, величественные митрополиты служили передъ алтарями и со всей Руси приходи сюда за успокоеніемъ, за исцѣленіемъ, за счастьемъ. Словно злой вѣтеръ пронесся по лаврѣ и изсушилъ ее. Здѣсь были австрійцы въ годы войны, здѣсь были большевики, поляки посягаютъ на святыню, почаевскихъ храмовъ судомъ требуютъ католики, украинцы подкапываются подъ нихъ — потому что русскіе, — высшіе іерархи православія. Стоитъ, пронизываемая злыми вѣтрами, Почаевская лавра и ждетъ лучшихъ дней и новаго величія.
Электрическая станція лавры питаетъ весь Почаевъ, иконописная мастерская поставляетъ иконы на всю православную Польшу, сотни тысячъ людей приноситъ сюда свои дары, тысячью десятинъ владѣетъ лавра, — т. е. не совсѣмъ владѣетъ, земля дана на «представительство» настоятелю лавры, варшавскому митрополиту. Но гдѣ-же больница лавры, въ которой могли бы лечиться всѣ окрестные обитатели, гдѣ просвѣтительская ея дѣятельность, гдѣ сіяніе православія, которое должно исходить отъ нея на всю Волынь?
Налоги обременяютъ лавру, нѣтъ больше власти, которая осыпала ее своими щедротами, а доходы ея тысячами и тысячами идутъ въ Варшаву въ синодъ — такъ желаетъ ея настоятель митрополитъ всея Польши Діонисій.
Прямыхъ ущемленій нѣтъ православію со стороны поляковъ. Но православные монастыри не имѣютъ права открывать школы, священники не имѣютъ права преподавать русскій языкъ, даже Законъ Божій должны преподавать по-украински, и тѣснятъ ихъ, если по-русски говорятъ проповѣдь. Нѣтъ въ школьныхъ программахъ ни церковно-славянскаго языка, ни церковно-славянскаго пѣнія. Двадцать милліоновъ католиковъ въ Польшѣ — двадцати милліонамъ злотыхъ равняется правительственный бюджетъ католическмхъ приходовъ. Пять милліоновъ православныхъ въ Польшѣ — всего лишь полутора милліона достигаетъ правительственный православный бюджетъ.
Семинарія въ Кременцѣ украинизирована, а украинскихъ церковныхъ книгъ не существустъ. Преподаютъ профессора по собственнымъ запискамъ, переводя тутъ же на лекціи русскій текстъ на украинскій. А въ варшавскомъ богословскомъ факультетѣ все преподаваніе по-польски, и только проф. Арсеньеву разрѣшили читать по-русски.
Помощи лавра ниоткуда не ждетъ.
Что можетъ сказать почтеннѣйшій, благочестивый и дѣятельный ея настоятель, намѣстникъ митрополита, архимандритъ Дамаскинъ?
— Статутъ необходимъ, — говоритъ онъ, — и необходима надежда, ибо безъ надежды что бы мы дѣлали?
Статутъ долженъ дать соборъ. Сколько на этотъ соборъ возлагаютъ надеждъ и сколько уже русскихъ увѣрено заранѣе, что не можетъ онъ при нынѣшнемъ положеніи исполнить своей миссіи!
Вспоминаю слова одного священника:
— Руководители православной церкви въ Польшѣ оказались какъ бы на оторванной льдинѣ, по случайному признаку собравшіеся, они ничѣмъ не объединены, привыкшіе къ вѣковой зависимости отъ государства, они не въ силахъ выдержать упавшее на нихъ бремя, разрѣшить одну изъ труднѣйшихъ задать въ исторіи православныхъ.
О. намѣстникъ благословляетъ меня, привѣтливо улыбается на прощанье. Красиво, мужественно лицо архимандрита и какъ хороша здѣсь передъ образами его высокая фигура въ бѣлой рясѣ.
Чудный, великолепный видъ съ лавры, вся равнина подъ ногами — церкви, деревни, поля, Россія развертывается передо мной.
Выхожу изъ лавры, прохожу мимо лавокъ, гдѣ торгуютъ образами и «святыми воспоминаніями», иду черезъ мѣстечко,гдѣ мѣщаночки на скамейкахъ передъ домами выслушиваютъ комплименты мѣстныхъ телеграфистовъ. Иду въ скитъ, за двѣ версты отъ Почаева.
Тиха жизнь въ скиту, монахи и пчелы. Монахи простые совсѣмъ, тѣ же крестьяне, говоръ у нихъ полумалорусскій.
Пожить бы здѣсь съ ними нѣсколько дней, пріобщиться русскаго воздуха, русской земли…
Иду обратно. Впереди купола лавры, сзади маковка скита, рожь, извилистая дорога, гдѣ-то слышится протяжное, грустное пѣніе. Темнѣетъ, звонятъ колокола, гулъ ихъ прокатывается по ржи, по полямъ, вотъ прошелъ съ косой за плечами мужикъ въ картузѣ, вотъ ѣдетъ навстрѣчу телѣга и приковываетъ мой взоръ, на мигъ все кругомъ застилая, красный платокъ и подъ нимъ курносое круглое лицо…
Здѣсь территорія польской республики. Кусокъ русской земли, охраненный отъ большевиковъ.
(Продолженіе слѣдуетъ.)
Л. Любимовъ.
Возрожденіе, №1904, 19 августа 1930.
Visits: 27