Умеръ Рѣпинъ… И одолѣваетъ меня чувство тревожнаго огорченія… Когда умираетъ большой человѣкъ, оставляя насъ болѣе одинокими на тайной землѣ нашей, сознаніе осиротѣлости охватываетъ душу. Утрата его — какъ бы потеря защиты близкаго, справедливаго, добраго генія отъ горестей и ничтожествъ жизни сей.
Когда Рѣпинъ былъ живъ, радостно было сознаніе: есть Рѣпинъ. Было менѣе одиноко… И вотъ не стало еще одного великаго сына родной страны, Россіи. Рѣпинъ былъ подлиннымъ живописцемъ, художникомъ-артистомъ. Въ произведеніяхъ Рѣпина — мощь, огромная изобразительная сила: кованная форма, ритмически крѣпкій рисунокъ, пламенный темпераментъ.
Онъ былъ живописцемъ большихъ психологическихъ достиженій, передававшимъ живописью, съ яркостью необыкновенной, характеры, бытовой и духовный обликъ людей. Они живутъ на его холстахъ, предстаютъ намъ живыми, неотразимо впечатляющими, особенными рѣпинскими людьми. Изъ русскихъ художниковъ онъ былъ, пожалуй, наибольшимъ мастеромъ мужскаго портрета, и тѣмъ же непререкаемымъ мастерствомъ отмѣчены и многія его сюжетныя картины: «Грозный», «Николай Чудотворецъ», «Пушкинъ въ лицеѣ» и др. Въ нихъ полетъ истинно художественный.
Но у Рѣпина быль и врагъ: тенденціозность, литературщина. На него имѣлъ вліяніе Стасовъ. Изъ рукъ Стасова чистый сердцемъ Рѣпинъ, художникъ прямодушный, принялъ чашу нашей россійской гражданской скорби, и въ немъ, внутри душевныхъ его переживаній, мукъ и запросовъ, началась борьба. Парящій высоко надъ суетнымъ міромъ художникъ то и дѣло низвергался на землю сь высотъ Аполлона. Честный, ищущій правды Рѣпинъ какъ бы поступалъ на службу къ идейщикамъ своего времени, становился жертвой сентимента, полуистины, фрондирующаго вздора. Заслушался могучій Рѣпинъ-живописецъ фальшивой дудки гражданскихъ плакальщиковъ. Ему казалось, какъ столь многимъ русскимъ «идейнымъ» художникамъ, что главное въ живописи не «какъ», а «что», и въ этомъ «что» должна быть помощь «страдающему брату», гражданскій протестъ. Такъ-то усумнился Рѣпинъ и въ Чинквеченто, и въ Ватиканѣ, заодно признавъ рыночнымъ «ажіотажемъ» и барбизонцевъ, и импрессіонистовъ…
Великій Толстой, писатель земли русской, облачившись въ крестьянскую рубаху и портки, пошелъ пахать землю. Лошаденка бѣлая, хилая, да многострадальная coxa… И вотъ пашетъ Толстой, учитель и труженикъ. Умилительно, но вѣдь и забавно! Такой же кажется и картина Рѣпина, пашущій Толстой.
Наша передовая интеллигенція пришла въ восхищеніе. Профессора задумались, покачивая головами; студенты стали упрощаться; визжали отъ радости курсистки. А крестьяне понимали по-своему, когда случалось имъ услышать о Толстомъ. — «Ишь, — говорили, — самъ сердяга пашетъ, на свой обиходъ садится, на свои харчи». «Нѣтъ, — замѣчаль другой, — это онъ не зря. Понять надо. Онъ начальству показать хочетъ, что вотъ на какомъ одрѣ крестьянинъ хлѣбъ даетъ имъ, барамъ».
Эстеты фыркали. Зато радикалы многознаменательно шептали: начинается! Репродукціи этой картины долгое время расхватывались. Очень понравилась. За что — неизвѣстно. Но понравилась. Не за живопись, нѣтъ — за другое…
Какъ-то разъ спросилъ я Илью Ефимовича — отчего у него пашетъ Толстой, а не просто крестьянинъ? Илья Ефимовичъ отвѣтилъ:
— Толстой хочетъ равенства.
Къ этой философіи уравненія быль чутокъ Рѣпинъ отъ юности. Такъ, на некрасовскіе стихи — «Выдь на Волгу, чей стонъ раздается?.. Этотъ стонъ у насъ пѣсней зовется, то бурлаки идутъ бичевой», — Рѣпинъ написалъ знаменитыхъ своихъ бурлаковъ, изобразивъ ихъ какими-то жалкими, изможденными, какими, конечно, никогда наши волжскіе бурлаки не бывали.
Но тенденціозность его направлена была не только въ сторону скорбей гражданскихъ. Вотъ еще картина съ Толстымъ, значительно позднѣйшая. Толстой на фонѣ цвѣтущихъ яблонь, — кверху поднятая голова, въ радости умиленія дарами земными… Восхищенный Толстой… Это такъ естественно. Но почему всѣ восхищались? Къ чему нуженъ былъ именно Толстой на фонѣ яблонь? Развѣ женщина въ цвѣтущей зелени была бы хуже Толстого? Или виноваты мы, что не утратили способности восторгаться прекраснымъ садомъ, весеннимъ солнцемъ, цвѣтами, и нужно, чтобы художники, словно прощая намъ эту глупость, сказалъ своей картиной: не бойтесь ничего, и вамъ можно, вѣдь Толстой тоже восхищался!
Нѣтъ, правда Рѣпина оказалась другой. Именно тамъ, гдѣ Рѣпинъ тенденціозно указывалъ на истину, онъ куда слабѣе. Подлинно великимъ остается онъ именно въ тѣхъ мѣстахъ своихъ картинъ, гдѣ радуется живописи, какъ чистый художникъ, гдѣ горитъ его энтузіазмъ живописца. — Когда Рѣпинъ радовался, какъ художникъ, онъ бодръ и прекрасенъ («Вечерницы», «Крестный ходъ», «Запорожцы»), и насколько слабѣе въ его творчествѣ то, что въ немъ отъ надуманной идейности.
И все — отъ чистаго сердца. Рѣпинъ хотѣлъ помочь скорбямъ, обличить несправедливость людскую, всѣхъ осчастливить. И развѣ ему не удалось это? Только не живописной проповѣдью, конечно, а великимъ даромъ отъ Бога, и потому останется въ исторіи русскаго искусства Рѣпинъ не только какъ выразитель гражданской cвoeй эпохи, но какъ живописецъ чистой воды на всѣ времена.
Константинъ Коровинъ.
Возрожденіе, №1950, 4 октября 1930.
Visits: 12