«Я никогда не написалъ ни слова о Финляндіи… Финляндія мнѣ всегда представлялась въ видѣ благонравной рыжеватой дѣвицы, необыкновенно добродѣтельной и столь же скучной»…
Такъ, помнится, начиналось одно изъ «Маленькихъ Писемъ» стараго Суворина, этихъ удивительнѣйшихъ блестокъ русскаго публицистическаго искусства… Я вспомнилъ этотъ суворинскій образъ благонравной и скучной дѣвецы — читая финляндскіе очерки Кериллиса въ «Эко де Пари»; этотъ образъ повторяется и въ нихъ… Но я знаю Финляндію. И знаю, что она не всегда бываетъ «скучноватой»… Нѣтъ, не скучноватою была она — въ февральскіе дни 1918 года! Она вся встрепенулась и всколыхнулась тогда, вся слилась въ единомъ порывѣ энтузіазма и воли. И не истерическое — и, въ концѣ концовъ, безсильное — «Не могу молчать» крикнула она тогда, но ощутила въ себѣ созрѣзшую готовность къ дѣйствію и безъ лишнихъ словъ пришла къ рѣшенію: не могу терпѣть!
Я видѣлъ, какъ созрѣвала и кристаллизовалась въ широкихъ массахъ эта жертвенная готовность — прервать кровавую вакханалію раскрывающагося большевизма и сбросить его паразитное ярмо.
Трудное это было дѣло, и оно стало особенно трудно послѣ краснаго переворота въ Гельсингфорсѣ, когда и Финляндскій банкъ и весь центральный государственный аппаратъ оказались въ рукахъ у большевиковъ. Негодованіе уже съ лѣта нарастало во всей Финляндіи. Но, не находя выхода, не находя формъ дѣйствія, оно лишь собиралось и сгущалось, уходило въ себя. И воть въ февралѣ оно сконцентрировалось, выявилось, нашло пути дѣйствія.
Это сдѣлало одно слово, одно имя. Это всколыхнувшее всю Финляндію слово, это сдѣлавшее чудо имя — было: Маннергеймъ.
О генералѣ Маннергеймѣ много говоритъ и Кериллисъ. Да, онъ правъ въ своемъ выводѣ; немногаго не хватило для того, чтобы Маннергеймъ сталъ крупнѣйшею историческою личностыо мірового масштаба; немногаго не хватило для того, чтобы онъ ликвидировалъ всю большевицкую авантюру — уже лѣтомъ 1918 года. И все же Кериллисъ разсказываетъ не исторію генерала Маннергейма, а позднѣйшую легенду о немъ. Онъ картинно описываетъ, какъ, дойдя до Бѣлоострова, т. е. окончивъ героическую эпопею очищенія отъ большевиковъ Финляндіи, Маннергеймъ снесся по телеграфу съ Юденичемъ, Колчакомъ и Деникинымъ. Онъ, будто бы, потребовалъ отъ нихъ признанія независимости Финляндіи и подъ этимъ условіемъ выразилъ согласіе итти на совершенно тогда открытый Петербургъ. Чрезъ сутки онъ будто бы получилъ положительный отівѣтъ отъ Юденича. Но пришедшій много времени спустя отвѣтъ Колчака и Деникина былъ отрицательнымъ.
Я нисколько не отрицаю, что между Маннергеймомъ и русскими военачальниками могъ происходитъ обмѣнъ телеграммами. Не отрицаю и того, что Майнергейму, какъ финляндскому уроженцу, были близки интересы его родины. Но онъ былъ, прежде всего, русскимъ генералом и совершенно невѣроятно, что онъ могъ вступить въ описываемый Кериллисомъ торгъ. Онъ дѣйствовалъ не противъ Россіи, а исключительно противъ большевиковъ.
Я отчетливо помню его прокламаціи, вывѣшенныя на улицахъ финляндскихъ городовъ. Онъ именно подчеркивалъ въ нихъ, что дѣйствуетъ не противъ «доблестной россійской арміи», а противъ негодяевъ, позорящихъ званіе и одѣяніе россійскаго солдата.
Въ противовѣсъ легендѣ, подобранной Кериллисомъ, разскажу, какъ тогда объяснялись въ Финляндія описываемыя событія.
Маннергеймъ хотѣлъ итти на Петербургъ и никогда не оставлялъ этого намѣренія. Но между нимъ и финляндскими руководящими кругами произошелъ на этой почвѣ острый конфликтъ. Ему пришлось поневолѣ уступить. И что это именно такъ, — видно уже изъ того, что онъ, герой и творецъ освобожденія и популярнѣйшій человѣкъ въ Финляндіи, вскорѣ отказался отъ званія «главы государства» и вообще отошелъ отъ дѣлъ…
Но Кериллисъ хорошо сдѣлалъ, что напомнилъ о немъ… Есть немало русскихъ генераловъ, бившихъ большевиковъ. Но не забудемъ, что единственный изъ нихъ, кто окончательно освободилъ отъ нихъ опредѣленную крупную территорію, былъ Маннергеймъ.
А<лександръ> С<алтыковъ>.
Возрожденіе, №1906, 21 августа 1930.
Visits: 24