Въ морозное декабрьское утро, ровно сто лѣтъ назадъ, любознательный англійскій туристъ, Томасъ Рэйксъ, эсквайръ, переступилъ въ Нолангенѣ черезъ тройную цѣпь часовыхъ, охранявшихъ русскую границу. Онъ ѣхалъ въ Петербургъ, снабженный рекомендательными письмами къ англійскому послу для ознакомленія съ достопримѣчательностями русской столицы и для обслѣдованія русской жизни, и поставилъ себѣ на это трехмѣсячный срокъ.
Послѣ тщательнаго просмотра паспорта и провѣрки багажа, быстрыя сани унесли англичанина въ Митаву. Тамъ онъ обѣдалъ у Мореля, бывшаго повара Людовика ХѴIII, разсказавшаго ему много любопытнаго о семьѣ Бурбоновъ и ихъ пребываніи въ Курляндіи. По пустыннымъ дорогамъ, повстрѣчавъ въ пути всего лишь три-четыре экипажа, Рэйксъ добрался, наконецъ, до Петербурга, «этого города дворцовъ, сооруженнаго посреди пустыни». Онъ остановился, какъ полагается, въ гостиницѣ Демута, гдѣ нашелъ мало комфорта, «грязь, плохую обстановку и невнимательную прислугу». Не лучше показались ему и двѣ другія гостиницы, Парижская и Лондонская. Разложивъ свой багажъ, Рэйксъ принялся за изученіе Россіи.
Мы не станемъ останавливаться на наблюденіяхъ Рэйкса въ сферѣ политической и соціальной. Тѣ выводы, къ которымъ онъ пришелъ и восемь лѣтъ спустя изложилъ въ любопытной книжкѣ, *) основаны на слишкомъ поверхностныхъ наблюденіяхъ, чтобы дать намъ что-либо новое по сравненію съ трудами его современниковъ де-Местра или Гакстхаузена. Залетный гость не имѣлъ ни времени, ни желанія отдѣлаться отъ взглядовъ и предразсудовъ, привезенныхъ съ собою въ николаевскую Россію изъ либеральной Англіи. «Когда я говорю здѣсь о конституціи и объ ограниченной монархіи, — заявляетъ Рэйксъ, — мои слова кажутся столь же чуждыми моимъ собесѣдникамъ, какъ непонятны для меня странные звуки русской рѣчи».
Зато отъ описаній обыденной петербургской жизни, которыя мы находимъ въ запискахъ Рэйкса, вѣетъ необыкновенной прелестью. Онъ сразу переноситъ насъ въ обстановку, знакомую по описаніямъ Пушкина и Гоголя и по живописнымъ цвѣтнымъ литографіямъ того времени. «Я вышелъ на Невскій проспектъ, — разсказываетъ нашъ англичанинъ, — по затоптанному снѣгу мчатся съ удивительной быстротой кареты, запряженныя четырьмя лошадьми цугомъ, дрожки, сани, повозки: бородатые кучера въ своихъ азіатскихъ одѣяніяхъ, выѣздные лакеи въ богато расшитыхъ ливреяхъ и крестьяне въ овчинныхъ тулупахъ. Рѣзкій контрастъ всѣхъ этихъ одеждъ вноситъ большое разнообразіе въ картину. Я направляюсь нѣсколько дальше и оказываюсь посреди рынка съ грудами мороженаго мяса, рыбы и зелени — все это твердо, какъ камень и разрубается топоромъ, но сохраняетъ свою свѣжесть въ теченіе многихъ недѣль»… Онъ бродитъ по лавкамъ и возмущается дороговизной товаровъ: «За кашемирскія шали требуютъ очень высокія цѣны, а цѣны на мѣха прямо недоступны — простой бобровый воротникъ для большой шубы стоитъ 200 рублей (!). Я нахожу здѣсь удивительное разнообразіе сортовъ чая: нѣкоторые рѣдкіе сорта обходятся въ 40—50 и 100 рублей за фунтъ. Курильщикъ найдетъ въ С.-Петербургѣ самыя лучшія и самыя красивыя трубки въ Европѣ; онѣ снабжены янтарными мундштуками и намного превосходятъ турецкія трубки. Отмѣчу еще любопытныя издѣлія тульскихъ заводовъ изъ стали и серебра (секретъ ихъ изготовленія неизвѣстенъ за предѣлами Россіи) и расшитые сапоги изъ Москвы и изъ азіатскихъ владѣній»…
Петербургская публика въ то время, какъ и позже, отдавала предпочтеніе иностраннымъ издѣліямъ. Многіе купцы, по удостовѣренію Рэйнса, выдаютъ русскій товаръ за заграничный, чтобы заманить покупателей. Парижскія модистки пользовались огромнымъ успѣхомъ. «Какъ разъ напротивъ моей гостиницы помѣщается модный магазинъ Мадамъ Б. Каждый день, съ 12 до 3-хъ, онъ осаждается посѣтительницами… Запряженныя цугомъ кареты слѣдуютъ одна за другой»… — Онъ устремляетъ свои шаги къ Гагаринской набережной съ величественными домами графовъ Литта, Завадовскихъ, Гурьевыхъ, Воронцовыхъ, французскаго посольства и князей Волконскихъ и посѣщаетъ на Англійской набережной англійскаго консула и англійскую часовню. Онъ удѣляетъ много вниманія театральной жизни: «Въ Петербургѣ имѣется итальянская опера, французскій, нѣмецкій и русскій театры. Дворъ отдастъ рѣшительное предпочтеніе французскому театру и императорская фамилія регулярно посѣщаетъ его. Я слушалъ на дняхъ «Отелло» въ итальянской оперѣ. Русская примадонна, г-жа Шоберлехнеръ, великолѣпно исполнила роль Дездемоны. Ея мало удачнымъ партнеромъ былъ итальянецъ Николини. Въ сосѣдней со мной ложѣ сидѣла графиня Завидовская. Она считается самой красивой женщиной въ Петербургѣ, но для нея это недостаточный комплиментъ, — она могла бы претендовать на то же званіе въ другой столицѣ».
Рэйксъ поражается отсутствіемъ нищихъ въ С.-Петербургѣ, и это отчасти примиряетъ его съ крѣпостнымъ правомъ. «Англичанинъ гордится своей свободой, но обезпечиваетъ ли ему эта свобода пропитаніе, одежду и приличный заработокъ?..» Зато непрекращающійся надзоръ тайной полиціи приводитъ Рэйкса въ полное недоумѣніе. «Мы какъ-то обѣдали за табль д-отомъ во французскомъ ресторанѣ Дюбуа, на углу Невскаго проспекта, и я сталъ доказывать моимъ друзьямъ преимущества парижской жизни передъ петербургской. Хотя факты, приводимые мною, были совершенно неопоримые, я, къ удивленію моему, встрѣтилъ у собесѣдниковъ моихъ, людей образованныхъ и много путешествовавшихъ, рѣшительный отпоръ.
Послѣ обѣда они меня отозвали въ сторону и упрекнули въ неосторожности. Около насъ, по ихъ словамъ, находилось два шпіона, внимательно слѣдившихъ за нашимъ разговоромъ, который могъ навлечь на нихъ большія непріятности». Однако эта вѣчная боязнь доносовъ какъ-то смягчалась вѣрою въ справедливость монарха. «Я знаю, что мы окружены шпіонами, но, если бы на меня донесли изъ-за какого-нибудь неосторожнаго выраженія», заявилъ однажды Рэйксу кто-то изъ его русскихъ пріятелей, «я испросилъ бы аудіенцію у государя и убѣжденъ, что сумѣлъ бы доказать ему мою преданность престолу и Россіи».
Чрезвычайно интересны страницы, посвященныя Рэйксомъ новогоднему пріему въ Зимнемъ Дворцѣ. «Подобнаго торжества не увидишь ни въ какой другой странѣ. Государь и его семья встрѣчаютъ Новый Годъ совмѣстно со своимъ народомъ: на этотъ гигантскій раутъ разсыпаются не менѣе 25 тысячъ приглашеній. Въ 7 часовъ вечера двери Зимняго Дворца и Эрмитажа широко раскрываются передъ гостями. Безчисленныя залы освѣщены миріадами восковыхъ свѣчей. Вдоль стѣны уставлены буфеты съ обильными яствами на золотой и серебряной посудѣ. Гремятъ звуки военныхъ оркестровъ, безчисленные богато разодѣтые лакеи и статные часовые-гвардейцы у дверей придаютъ красочность картинѣ. И для кого предназначенъ этотъ колоссальный пріемъ? Для людей всѣхъ чиновъ и всѣхъ званій, для знатнѣйшихъ дворянъ и для бѣдныхъ мѣщанъ. Фельдмаршалъ и инвалидъ, принцесса и прачка, гофмейстеръ и танцмейстеръ, князь и мужикъ, грузинская царевна и французская модистка — всѣ они могутъ надѣяться быть удостоенными улыбки или милостиваго слова Монарха».
Понемногу Рэйксъ проникаетъ въ петербургскій свѣтъ, Онъ отмѣчаетъ обѣдненіе многихъ знатныхъ родовъ. Сохранилось всего три-четыре дома, въ которыхъ принимаютъ съ той же роскошью, какъ въ старину. Многіе представители аристократіи стали заниматься промышленными дѣлами. Такъ, князь Николай Трубецкой и князь Николай Салтыковъ соорудили суконныя мануфактуры, а князь Василій Мещерскій сахарный заводъ. Рэйксъ приглашается на балы къ Волконскимъ, Потоцкимъ, къ французскому и къ англійскому посламъ. «Петербургскіе балы представляютъ блестящее, незабываемое зрѣлище», — разсказываетъ онъ. «Ярко освѣщенныя залы, блескъ мундировъ и орденовъ, красота женскихъ туалетовъ, обиліе прислуги, роскошное угощеніе»… Но англичанину не хватаетъ настоящаго непринужденнаго веселья, къ которому онъ привыкъ въ Западной Европѣ. Надъ всѣмъ этимъ блескомъ «царитъ величавая скука, столь чтимая въ свѣтскомъ кругу», какъ говорилъ полвѣка спустя Апухтинъ. «Повести даму подъ руку изъ гостиной является нарушеніемъ этикета. Всякая попытка войти съ ней въ длительный разговоръ встрѣчаетъ всеобщее неодобреніе. Все общество слѣдитъ за малѣйшими отклоненіями отъ строгихъ установленныхъ правилъ приличія. Опасенія неблагопріятныхъ комментаріевъ, могущихъ дойти до свѣдѣнія дворцовыхъ сферъ, сдерживаютъ всякое проявленіе откровенности и сердечности. Страхъ передъ монархомъ дѣйствуетъ, такимъ образомъ, не на одинъ только мужской полъ; если въ Петербургѣ и существуютъ кокетки, то онѣ во всякомъ случаѣ незамѣтны въ публикѣ».
Рэйксъ неоднократно возвращается къ этому чувству священнаго трепета, охватывающаго всѣхъ присутствующихъ при появленіи императора Николая, несмотря на всю его привѣтливость и исключительную обаятельность его обращенія. «Государь и императрица очень веселятся на балахъ, которые даютъ имъ поводъ освободиться на часокъ отъ этикета», говорить Рэйксъ. «У остальныхъ-же присутствующихъ создается впечатлѣніе, будто они играютъ со львомъ въ клѣткѣ». На балу у Волконскихъ хозяинъ дома пригласилъ для оживленія вечера французскихъ актеровъ и актрисъ, но даже французскаго легкомыслія не хватило, чтобы превозмочь общее чувство смущенія въ присутствіи императорской фамиліи. Нашъ англичанинъ имѣлъ случай исподоволь наблюдать за государемъ на блестящемъ раутѣ у англійскаго посла. Николай былъ въ простомъ гвардейскомъ мундирѣ, въ высокихъ сапогахъ со шпорами; императрица въ розовомъ платьѣ изукрашенномъ брилліантами и другими драгоцѣнными камнями. Цѣлый сонмъ красавицъ окружалъ ихъ: княгини Урусова, Юсупова и Витгенштейнъ, графини Завадовская и Зубова, г-жи Пашкова и Нарышкина, фрейлины Ярцева и Россетъ… Рэйксъ снова повстрѣчался съ государемъ на маскарадѣ въ общественномъ собраніи у Энгельгардта, на Невскомъ проспектѣ. Несмотря на всѣ усилія устроителей, маскарадъ также не отличался весельемъ. На двадцать пять мужчинъ приходилась одна женщина. Oдна изящно одѣтая дама пользовалась шумнымъ успѣхомъ, несмотря на робость ея манеръ. Подъ конецъ ее усадили ужинать. За столомъ она выпила десять стакановъ шампанскаго и оказалась — переодѣтымъ молодымъ человѣкомъ.
Рэйксъ повстрѣчался у французскаго посла Мортемара со знаменитымъ княземъ Юсуповымъ, котораго Пушкинъ обезсмертилъ въ своемъ посланіи «Къ вельможѣ». Англичанинъ былъ очарованъ благородствомъ осанки этого 85-тилѣтняго «великаго татарскаго властителя» въ екатерининскомъ придворномъ мундирѣ.
Довелось Рэйксу встрѣтить у барона Регаузена и самого Пушкина. «Слава русскаго Байрона не знаетъ соперниковъ. Его поэмы читаются всѣми съ восторгомъ», заявляетъ Рэйксъ, «и его труды не остаются безъ награды, — издатель ему платитъ 10 рублей за строчку… Я не нашелъ ничего замѣчательнаго въ его внѣшнемъ обликѣ и манерахъ. Онъ заявилъ мнѣ, что обожаетъ азартную игру. Единственная замѣчательная фраза, которую онъ мнѣ сказалъ за весь вечеръ была слѣдующей: я предпочелъ бы умереть, чѣмъ не имѣть возможности играть…» При слѣдующей встрѣчѣ Пушкинъ разсказалъ ему необыкновенную исторію о человѣкѣ, служившемъ ѵ него лакеемъ, и впослѣдствіи осужденномъ за убійство извозчика съ цѣлью похищенія четвертака. Не Рэйкса ли имѣлъ въ виду подшутившій надъ нимъ Пушкинъ, когда вспоминалъ въ Евгеніи Онѣгинѣ о «гостѣ заѣзжемъ» и «перекрахмаленномъ нахалѣ»?
*) Thomas Raikes, Esq. «А visit to St. Peterburg». London. Richard Bentley, publisher. 1838.
К. Грюнвальдъ.
Возрожденіе, № 2411, 8 января 1932.
Visits: 19