Шесть лѣтъ тому назадъ мы собрались въ московской церкви Николы на Пескахъ [1] на панихидѣ по Блокѣ. Служилъ молодой священникъ, «бывшій поэтъ», бывшій авіаторъ, и мнѣ странно было слышать здѣсь въ церкви молодой голосъ, который я слышалъ на авіаціонномъ полѣ у Качи, подъ Севастополемъ, городомъ несчетныхъ русскихъ панихидъ.. Я мало зналъ Блока. Въ прежнія времена видѣлъ его два-три раза, слышалъ, какъ онъ читалъ «Незнакомку». Во время изданія «Софіи» мы обмѣнялись съ нимъ какими-то очень дружественными письмами, содержанія которыхъ я, однако, не помню. Послѣднее отчетливое о немъ воспоминаніе относится къ послѣднимъ мѣсяцамъ его жизни, къ послѣднему его пріѣзду въ Москву и къ послѣднему, кажется, публичному чтенію имъ стиховъ.

Весной 1921 года я состоялъ предсѣдателемъ страннаго учрежденія, носившаго имя «Студіо Италіано». Было оно одно время вмѣстѣ съ лавкой писателей послѣдней изъ «вольностей россійскихъ» и непонятнымъ вообще въ совѣтской обстановкѣ проявленіемъ «общественной иниціативы». То былъ, въ сущности, маленькій кружокъ лицъ, дружныхъ между собой и связанныхъ общей любовью къ Италіи. Въ самые тяжелые и страшные годы появлялись на стѣнахъ московскихъ домовъ афиши, изѣщавшія о предпринятомъ нашимъ кружкомъ «осеннемъ» или «весеннемъ», «флорентійскомъ» или «венеціанскомъ» циклѣ лекцій. Лекцію о Венеціи или Флоренціи прочесть немудрено, даже въ шубѣ, даже въ залѣ съ температурой ниже нуля, но меня всегда удивляло, какъ это находились люди, готовые эти лекціи слушать. Дѣло было даже небезопасное — нашъ дорогой гость, профессоръ В. Н. Щепкинъ простудился на лекціи (кажется, о Неаполѣ) въ нетопленномъ залѣ гр. Бобринскаго на Малой Никитской и вскорѣ послѣ того умеръ.

Какъ бы то ни было, наши лекціи посѣщали, и посѣщали очень пріятные люди. «Студіо» нѣкоторымъ образомъ укрѣплялось, и это привлекло вниманіе власти. Послѣ сложныхъ дипломатическихъ переговоровъ съ «Главнаукой» насъ «ввели въ сѣть» какихъ-то народно-образовательныхъ учрежденій и обязали получать «заработную плату». Въ тѣ годы никто не смѣлъ работать безплатно въ предѣлахъ соціалистическаго отечества. Система этой платы была тогда очень мудреная: секретарю нашему приходилось много трудиться, чтобы составить табличку, гдѣ «рабочіе часы» умножались на какіе-то «коэффиціенты квалификаціи», или ужъ я не знаю, на что еще. Денегъ получалось очень немного, но мы эти деньги хранили, и разъ или два въ сезонъ сообща готовили на нихъ макароны, покупали вино. Разъ или два подчивали даже заѣзжихъ итальянскихъ литераторовъ.

Весной 1921 года «Студіо» переживало какъ бы расцвѣтъ, и въ то же время явные симптомы предвѣщали близкую его, по волѣ власти, кончину. «Весенній циклъ» мы рѣшили во всякомъ случаѣ закончить празднично: мы узнали о пріѣздѣ въ Москву Блока и «постановили» пригласить его прочесть у насъ «Итальянскіе Стихи». Блока долженъ былъ приглашать я. Я отправился разыскивать его въ домъ одного литератора, славившагося своимъ умѣніемъ доставать дрова и недурно жившаго въ переулкѣ близъ Пречистенскаго бульвара. Здѣсь Блока не оказалось, но выскочилъ на мой вопросъ высокій человѣкъ съ проворными манерами и фальшивымъ голосомъ. То былъ Корнѣй Чуковскій; онъ взялся немедленно доставить меня къ Блоку.

Мы направились въ конецъ Арбата къ «профессору» Когану. Какъ москвичъ, я слышалъ это имя лектора на Высшихъ Женскихъ Курсахъ, марксиста и сотрудника разныхъ журналовъ, во всѣхъ этихъ дѣлахъ равнаго бездарностью своей развѣ только пресловутому Фриче. Считался онъ въ тѣ времена близкимъ къ большевикамъ, но безобиднымъ человѣкомъ, способнымъ оказать услугу литератору, даже и не марксисту. Съ тѣхъ поръ этотъ унылый персонажъ успѣлъ подняться высоко по ступенямъ государственной лѣстницы: онъ именуется сейчасъ «президентомъ Академіи Художественныхъ Наукъ». Странная Академія и странный президентъ! Въ Италіи не такъ давно его приняли прямо за Президента Россійской Академіи Наукъ.

Я не былъ знакомъ съ «профессоромъ», мы познакомились безъ всякаго энтузіазма. Онъ освѣдомился о цѣли моего посѣщенія; вышелъ Блокъ, тяжело волоча ноги, явно больной, желтоблѣдный, осунушійся, чѣмъ-то недовольный, чѣмъ-то крайне разстроенный. Онъ сталъ жаловаться на свое здоровье и на тотъ пріемъ, который ему оказала Москва. Разговоръ принялъ неожиданный и непріятный оборотъ: больше всѣхъ стрекоталъ Чуковскій, убѣждая Блока, что, дѣйствительно, онъ все еще знаменитъ и все еще популяренъ, что «выступленіе» его имѣло огромный успѣхъ, и виноваты лишь распорядители, что какія-то «курсистки» собрались «засыпать его цвѣтами», но вотъ только не достали цвѣтовъ… Чуковскій держалъ себя такъ, какъ если бы передъ нимъ была капризная, тщеславная старѣющая актриса, которой надо говорить всякій вздоръ. Мнѣ было досадно, и неловко, и грустно за Блока. Я уже раньше слышалъ, что онъ остался очень недоволенъ своимъ вечеромъ, кажется, въ консерваторіи. Слушатели раздражали его, обратившись къ одному изъ нихъ въ солдатской шинели, онъ, глядя на него въ упоръ, медленно прочелъ свои латинскіе стихи. Воображаю, какъ этотъ «невѣдомый солдатъ» революціи зауважалъ послѣ этого Блока!

Читать у насъ Блокъ отказывался. Онъ жаловался, кромѣ того, что ему предстоитъ читать въ тотъ вечеръ въ какомъ-то «Домѣ Печати». Я разъяснилъ ему, что «Домъ Печати» учрежденіе казенное. Слегка обиженный Коганъ пытался доказать, что это, напротивъ, свободнѣйшая ассоціація свободнѣйшей Москвы. Какія, однако, то были либеральныя времена!

Мнѣ никогда въ жизни не приходилось приглашать куда-либо какихъ-либо знаменитостей. Чувствуя себя не на высотѣ положенія, я всталъ и попрощался. Чуковскій крайне засуетился въ безпредметномъ своемъ любопытствѣ. Прощаясь съ Блокомъ, я сказалъ, что друзья мои и друзья нашего «Студіо» будутъ, конечно, жалѣть. Въ лицѣ Блока мелькнуло вдругъ что-то доброе и человѣческое. «Я постараюсь прійти, я навѣрно приду» — сказалъ онъ и, наконецъ, улыбнулся.

Въ тотъ вечеръ у насъ было еще какое-то чтеніе. О Блокѣ стало уже извѣстно, и въ аудиторіи курсовъ Герье въ Мерзляковскомъ переулкѣ собралось больше народу, чѣмъ собиралось обыкновенно. Мы ждали, и не напрасно. Въ одиннадцатомъ часу на лѣстницѣ послышался шумъ, вошелъ Блокъ, кучка вѣрныхъ людей сопровождала его; нѣсколько барышень несли цвѣты. Это, вѣроятно, и были обѣщанныя Чуковскимъ «курсистки».

Блокъ казался возбужденнымъ и болѣе бодрымъ. Поздоровавшись, онъ успѣлъ мнѣ разсказать, что въ «Домѣ Печати» какой-то молодой поэтъ (Блокъ сказалъ «какой-то идіотъ») аттестовалъ его мертвецомъ и выходцемъ съ того свѣта. Я замѣтилъ, что иного отъ этихъ господъ и не слѣдовало ждать. Блокъ махнулъ рукой и началъ читать стихи.

Онъ началъ читать нѣсколько «скупо» и утомленно. Но аудиторія наша состояла изъ людей, которые знали и любили его стихи. Блокъ это угадалъ, услышалъ — иной разъ замедленное имъ слово произносилось полушепотомъ сразу на нѣсколькихъ скамьяхъ. Блокъ остановился, радость мелькнула въ его лицѣ, озаренномъ внутреннимъ огнемъ былыхъ вдохновеній, голосъ его зазвучалъ иначе…

«Я въ эту ночь больной и юный
Простертъ у львинаго столба».

Я смотрѣлъ сбоку на его тяжелый и правильный профиль, видѣвшій столько житейскихъ бурь и вотъ смягченный, видимо, этой минутой бережнаго вниманія, этимъ вѣтромъ сочувствія. Невольно думалось какъ немного, въ сущности, нужно, чтобы внимающій нашелъ того, кому онъ счастливъ внимать и чтобы поэтъ пересталъ себя чувствовать вопіющимъ въ пустынѣ. Какимъ образомъ могло случиться, что этотъ столь многими любимый въ прекрасномъ своемъ дарованіи человѣкъ столь явно одинокъ и несчастенъ, столь горестно молчаливъ подъ вздорное жужжаніе Чуковскихъ и скучное гудѣніе Когановъ. Въ тотъ вечеръ, оказавшійся послѣднимъ «вечеромъ» Блока, мы видѣли воочію традиціонную, увы, гибельную судьбу русскаго писателя, русскаго поэта.

[1] Храмъ уничтоженъ «соввластью» въ 1933. Стоялъ на углу современнаго Большого Николопесковского переулка (дом № 6) на пересѣченіи съ Среднимъ Николопесковскимъ переулкомъ (дом № 3).

Павелъ Муратовъ.
Возрожденіе, № 828, 8 сентября 1927.

Visits: 22

Салонный большевизмъ оказался не очень стойкой формой послѣ-военной лихорадки, прошедшей по всей Европѣ. Эпидемія эта никогда, впрочемъ, не была ни повальной, ни тяжелой, ни сколько нибудь опасной даже въ самые благопріятные для нея годы — отъ генуэзской конференціи до первыхъ радостей дипломатическаго признанія. О ней не стоило бы и вовсе говорить, если бы не были ею поражены нѣкоторые «лучшіе умы» и добрыя, въ общемъ, души.

Если оставить въ сторонѣ тѣ салоны, гдѣ говорятъ, въ сущности, о продажѣ нефти или сырья, то явленіе это окажется нѣсколько сложнымъ. Что поддерживаетъ его: незнаніе правды о большевизмѣ? Отчасти да, конечно, но кромѣ того и, пожалуй, въ большей степени, незнаніе правды о прежней Россіи. У прежней Россіи въ Европѣ мало друзей, и это понятно: если бы прежняя Россія была дѣйствительно тѣмъ, чѣмъ ее хотятъ представить въ Европѣ, у нея не нашлось бы защитниковъ и среди русскихъ. Быть можетъ, и намъ была бы понятна тогда довольно обычная европейская формула — «большевизмъ — это, конечно, не очень хорошо, но все же лучше, чѣмъ прежняя Россія». Средняя русская формула, какъ извѣстно, иная — «прежняя Россія, можетъ быть, это и не такъ ужъ хорошо, но во всякомъ случаѣ во много, много разъ лучше, чѣмъ большевизмъ». Впрочемъ, обычная европейская формула, это скорѣе формула улицы, чѣмъ салона. Улица вѣдь не обязана читать книги, въ салонѣ же будто бы знаютъ и цѣнятъ русскую литературу. Но какимъ образомъ, зная и цѣня прежнюю русскую литературу, могутъ не знать и не понимать прежней русской жизни? Предполагается, очевидно, (и это усиленно твердили мы сами однажды), что русскій писатель писалъ замѣчательныя вещи вопреки тѣмъ «условіямъ жизни», которыми онъ былъ окруженъ. Однако когда же и въ какой странѣ порядочный писатель не шелъ наперекоръ всѣмъ «условіямъ жизни» и не дѣйствовалъ вопреки здравому смыслу своихъ благополучныхъ соотечественниковъ!

Скорѣе всего салонно-большевиствующимъ кажется просто неинтересной прежняя Россія. Она не «нова», не экзотична и слишкомъ похожа, въ концѣ концовъ, на Европу. Читая Чехова, напримѣръ, чувствуетъ ли себя полюбившій его англійскій писатель перенесеннымъ на другую планету или видитъ въ немъ все то же свое, лишь окрашенное мечтаемо-русскимъ, какъ видѣлъ нѣкогда въ Диккенсѣ свое русское сквозь мечтаемую Англію русскій писатель. Да, Чеховъ вовсе не экзотиченъ и оттого совсѣмъ не годится для большевиствующаго салона. Такъ какъ, если только въ этомъ салонѣ не говорятъ о нефти или сырьѣ, то непремѣнно говорятъ о театрѣ Мейерхольда, о государственномъ кубизмѣ, о революціонныхъ писателяхъ и коммунистическихъ поэтахъ. Въ такомъ салонѣ можно оказаться очень непріятнымъ человѣкомъ, разсказывая самыя простыя и намъ всѣмъ извѣстныя вещи — что Мейерхольдъ не есть «порожденіе Октября», что московскій кубизмъ увялъ безъ Монпарнасса, что революціонные писатели, это только очень скучные подцензурно-бытовые писатели и что коммунизмъ не столько создалъ своихъ поэтовъ, сколько нанялъ ихъ на биржѣ поэтическаго труда. Эти истины непріятны, ибо онѣ нарушаютъ самую дорогую для сноба иллюзію, — иллюзію новизны. Мы видѣли не такъ давно русскаго сноба, кн. Святополкъ-Мирскаго, восхищеннаго въ уютныхъ даляхъ англійскаго салона въ самомъ дѣлѣ «новымъ», «острымъ» и экзотическимъ зрѣлищемъ — совѣтской Россіей, увязшей гдѣ-то между электрификаціей и обиходомъ семнадцатаго вѣка…

При всемъ томъ смѣшномъ, что несетъ съ собою салонный большевизмъ, въ немъ есть и значительное. Нѣкоторыхъ хорошихъ и очень безпомощныхъ людей стараго европейскаго порядка, нарушеннаго войной, влечетъ иногда большевизмъ, какъ ярко выраженная идея гибели и конца, и, если угодно, возмездія. При всѣхъ тѣхъ нелѣпостяхъ, которыя Уэльсъ заставляетъ говорить своихъ «кающихся лордовъ» (мы, русскіе, слава Богу, пережили и «кающихся дворянъ» и «кающихся интеллигентовъ»; намъ остается увидѣть развѣ только «кающихся коммунистовъ») — эти люди все же списаны имъ съ какой-то натуры. Они существуютъ, и существованіе ихъ — тревожный знакъ для нашей эпохи, еще хранящей крупицу старыхъ достоинствъ, не позволяющихъ признать окончательно единую власть денегъ, но и не знающей никакой другой іерархіи, никакого иного авторитета.

Павелъ Муратовъ.
Возрожденіе, № 825, 5 сентября 1927.

Visits: 20

Въ совѣтскихъ газетахъ было недавно напечатано, что Ѳерапонтовъ монастырь, расписанный фресками Діонисія, объявленъ историческимъ памятникомъ и переданъ въ вѣдѣніе «Главнауки». Это очень хорошо. Не мѣшаетъ напомнить только, что Ѳерапонтовскія росписи не принадлежатъ къ «открытіямъ» послѣдняго времени. Да ихъ, впрочемъ, не приходилось и открывать: фрески Діонисія никогда не были забѣлены или записаны. Монастырская церковь съ давнихъ поръ стояла въ томъ же видѣ, въ какомъ вѣроятно стоитъ и сейчасъ. Но вотъ что въ самомъ дѣлѣ странно: Шевыревъ при всемъ своемъ интересѣ къ «древностямъ россійскимъ» не замѣтилъ Діонисія. Во время своей «зимней поѣздки въ Бѣлозерскій край» онъ даже останавливался въ Ѳерапонтовомъ монастырѣ, но не сказалъ ни слова о расписанной сверху донизу церкви. Здѣсь сказался духъ времени, умѣвшаго размышлять о старинѣ, но не умѣвшаго ее видѣть.

Большую извѣстность фрески Діонисія получили послѣ выхода въ свѣтъ книги о нихъ В. Т. Георгіевскаго (если не ошибаюсь, въ 1911 году). В. Т. Георгіевскаго нѣтъ болѣе въ числѣ живыхъ, и дни свои онъ кончилъ, живя при одной церкви въ Замоскворѣчьѣ и усердно трудясь въ одной изъ комиссій «Главмузея» надъ описью и починкой древняго церковнаго шитья.

Я видѣлъ Ѳерапонтовъ монастырь глубокой осенью 1912 года. Мы выѣхали втроемъ въ Рыбинскъ и тамъ сѣли на маленькій пароходъ, шедшій вверхъ по Шекснѣ. Шексна некрасивая рѣка, текущая въ низкихъ луговыхъ или болотныхъ берегахъ. Уныло сѣрѣла она подъ сѣрымъ сентябрьскимъ небомъ, сѣявшимъ холодный дождь изъ низкихъ облаковъ. Мы утѣшались чаепитіемъ въ пароходной столовой, такъ смѣшно повторявшей на рѣчной скорлупѣ изгибы стѣнъ какого-нибудь трансатлантика. Рѣка доставляла намъ стерлядей, берегъ — тетеревовъ и рябчиковъ. Невеликъ былъ комфортъ, но и обиленъ былъ столъ русскаго путешествія! Въ Череповцѣ намъ пришлось оставить обмелѣвшую рѣку и добраться на лошадяхъ, сперва до Кириллова, затѣмъ до Ѳерапонтова.

Странный край, странная Русь для того, кто привыкъ съ этимъ именемъ вспоминать горизонтъ привѣтливыхъ лѣсовъ подмосковной, или безграничныя синѣющія поля, безформенныя, широкія дороги и убогое жилье тульскихъ и рязанскихъ деревень. Здѣсь поднимались холмы правильными грядами, попадалось множество небольшихъ свѣтлыхъ озеръ, было много песку и хвои; деревни имѣли зажиточный видъ и были построены хорошо: узкой улицей между двухъ рядовъ избъ, искусно срубленный изъ отличнаго лѣса. При переѣздѣ черезъ гряду земля иногда обнажала камень. На спускѣ къ иному озеру внезапно открывалась окрестность съ возвышающимся надъ елями крестомъ погоста или обители.

Монастыри здѣсь многочисленны и нѣкоторые изъ нихъ названы славнѣйшими именами русской Ѳиваиды — Нилъ Сорскій, Кириллъ Бѣлозерскій. Въ Ѳерапонтовѣ въ тѣ времена была женская обитель. Въ солнечный и прохладный сентябрьскій день, одинъ изъ послѣднихъ дней сентября, монахиня съ ключами проводила насъ къ церкви. Въ ея небольшомъ гармоническомъ пространствѣ было очень свѣтло, и нѣжно-пестрѣющія фрески на ея стѣнахъ казались необыкновенно радостными. Эти глубокіе синіе фоны, эти розовыя, блѣдно-желтыя, блѣдно-зеленыя и голубыя изображенія напомнили мнѣ чудеснѣйшія мѣста Италіи и болѣе всего падуанскую капеллу Джотто. Мы чувствовали себя чрезвычайно счастливыми, оказавшись, наконецъ, не передъ съ трудомъ открытымъ археологическимъ фрагментомъ, но передъ цѣльнымъ, стройнымъ, большимъ и яснымъ свидѣтельствомъ древняго русскаго художества. Мастеръ Діонисій съ сыновьями, прославившій на стѣнахъ Богородичной церкви всѣ чудеса и дѣянія Пречистой, оставилъ здѣсь и свое имя, закончивъ длинную подпись свою смиренной молитвой о спасеніи отъ мукъ вѣчныхъ.

Приближеніе бездорожья заставило насъ поторопиться. Мы тронулись въ сторону Вологды по старому волоку, отъ притоковъ Волги къ истокамъ Сѣверной Двины. Проѣзжая краемъ Кубанскаго озера, мы видѣли большія богатыя села, обширныя избы съ въѣздами во второй этажъ, съ прекрасной деревянной рѣзьбой. За самоваромъ старухи доставали для насъ старинные уборы, золотомъ шитые или украшенные своимъ кружевомъ и мелкимъ кубанскимъ жемчугомъ. Но на второй день подулъ слѣва холодный вѣтеръ, сыпля снѣгомъ; ударилъ морозъ и сковалъ дорогу. На колесахъ мы едва добрались до Вологды.

Я вспоминалъ недавно эти двадцать верстъ въ телѣгѣ по замерзшей грязи, я вспоминалъ ихъ и улыбался, ибо бесѣда о художественныхъ чудесахъ Ѳерапонтова монастыря происходила въ великолѣпной виллѣ подъ Флоренціей, и собесѣдникомъ моимъ былъ знаменитый художественный критикъ, видѣвшій все на своемъ вѣку, кромѣ развѣ только этихъ рускихъ чудесъ. Онъ мнѣ признался въ томъ, что это единственное, что могло бы его еще интересовать. Стоя у затопленнаго, несмотря на флорентійскій апрѣльскій день, камина, онъ вздыхалъ и жаловался на свою привычку къ комфорту. И я не пытался его склонить къ опыту русскаго путешествія.

Павелъ Муратовъ.
Возрожденіе, № 823, 3 сентября 1927.

Visits: 28

Въ августѣ 1918 года я стоялъ въ Москвѣ передъ большимъ объявленіемъ, свѣже наклееннымъ на сѣрой стѣнѣ церкви Бориса и Глѣба у Арбатскихъ воротъ. [1] Возвѣщалась всеобщая регистрація «бывшихъ» офицеровъ и обязательная для нихъ явка на завтрашнее число въ манежъ Алексѣевскаго училища. Въ дѣловомъ лаконизмѣ объявленія было явно нѣчто весьма угрожающее. Въ тѣ годы я придерживался правила — ни на какія регистраціи не спѣшить; поздно жалѣть, что его не придерживались многіе другіе! Мнѣ удалось прожить, ни разу не принявъ участія въ засѣданіи «домоваго комитета» и никогда не откликнувшись на призывъ къ «трудовой повинности». Отъ церкви Бориса и Глѣба я направился домой, глядя, какъ въ концѣ Поварской садилось солнце и соображая, можетъ ли вечеромъ оказаться поѣздъ на горемычной Брянской дорогѣ. Тамъ, не доѣзжая Малоярославца, въ имѣніи нашихъ друзей жила моя семья.

Съ чемоданчикомъ въ рукахъ я скоро очутился въ Дорогомиловѣ. Въ этомъ чемоданчикѣ везлась и наполовину оконченная рукопись третьяго тома «Образовъ Италіи». При странныхъ обстоятельствахъ ей суждено было попасть въ Бѣлкино, туда, гдѣ девять лѣтъ тому назадъ были написаны первыя главы затянувшейся книги. Не стану описывать вокзалъ и поѣздъ первыхъ лѣтъ революціи — литература наша, чуткая ко всякому безобразію, описала ихъ много разъ. Мы тронулись около полуночи; поѣздъ былъ полонъ разными людьми. То были первые «мѣшочники», — первые изъ тѣхъ торговыхъ удальцовъ русскаго сѣвера, которые, спустя годъ, своимъ походомъ на югъ за хлѣбомъ, крупой и масломъ спасли обѣ столицы отъ голодной смерти, какимъ-то образомъ оказавшейся однимъ изъ «этаповъ» соціалистическаго строительства.

Эти люди молчали, дремали и думали. Вмѣстѣ съ ними я такъ же молчалъ и думалъ. Мнѣ не спится въ поѣздѣ и легко думается; я люблю ночныя мысли. Не помню мыслей того печальнаго часа и не пытаюсь ихъ вспомнить. Знаю только, что то были мысли о прошломъ и будущемъ: ночныя мысли это всегда больше мысли о прошломъ и будущемъ, чѣмъ мысли о настоящемъ.

Подъ утро я слѣзъ на разъѣздѣ номеръ тринадцатый и съ деревянной платформы шагнулъ прямо въ лѣсъ. Было уже свѣтло, но стоялъ сильный туманъ. Глинистыя дороги въ лѣсу размокли, съ листьевъ падали неумолчныя капли. Я шелъ съ удовольствіемъ, не торопясь: просидѣвъ нѣсколько часовъ среди несчастныхъ и хмурыхъ людей, пріятно видѣть деревья, которыя всегда кажутся и счастливѣе и привѣтливѣе. Къ тому же я люблю туманъ и до сихъ поръ не стыжусь этого недостатка, присущаго, быть можетъ, цѣлому поколѣнію, родившему ся въ началѣ восьмидесятыхъ годовъ.

Незамѣтно для себя я сбился съ дороги, блуждалъ немало и вышелъ къ Бѣлкину съ ненадлежащей стороны. Я угадывалъ его положеніе лишь по старымъ березамъ давно заброшенной большой дороги. Туманъ окутывалъ поля одинаковымъ покрываломъ; я ничего не видѣлъ, ни церкви, ни усадьбы, ни дома священника, но все мнѣ было знакомо. Я зналъ, что не ошибусь и сейчасъ войду въ еще невидимыя каменныя ворота. Обогнувъ волшебно исчезнувшій главный домъ, я направляюсь къ растаявшему въ бѣлой мглѣ флигелю. Я коснусь его стѣнъ, онъ перестанетъ быть призракомъ. Стукъ въ дверь разбудитъ моихъ спящихъ, встревожитъ сперва ихъ, послѣ обрадуетъ… Помню, какъ завороженный слегка этой странной минутой, этой вѣрою въ то, чего нѣтъ и что есть, одновременно, я долго стоялъ у первой изъ огромныхъ березъ старой дороги и медлилъ войти въ усадьбу. Помню эту минуту, думая о Россіи и видя ее невидимую такъ же, какъ видѣлъ тогда жилой домъ.

[1] Уничтожена большевиками въ 1930 г. Сейчасъ о ней напоминаетъ (современная) часовня Бориса и Глѣба на Арбатской площади.

Павелъ Муратовъ.
Возрожденіе, № 822, 2 сентября 1927.

Visits: 19

Если бы наши «доморощенные» демократы, соціалисты и полусоціалисты, немного серьезнѣе изучили существующія и процвѣтающія демократіи, особенно Сѣверо-Американскіе Соединенные Штаты, огромная часть ихъ писаній о демократіи, республикѣ и соціализмѣ не была бы написана. Не была бы написана по той простой причинѣ, что существующія и процвѣтающія демократіи совершенно не похожи на ту «особу», которую они зовутъ «демократіей» и «желательнымъ общественнымъ строемъ».

Смогу бѣгло сравнить основныя черты американской демократіи съ той «сахарной демократіей» и «мармеладовымъ соціалистическимъ строемъ», по-доморощенному расписываемыми нашими демократами. чтобы видѣть, что это вещи разныя и даже противоположныя. Сравненіе это нужно и поучительно. Америка въ настоящее время является страной, въ которой положеніе трудовыхъ массъ является наилучшимъ, по крайней мѣрѣ, экономически и политически. Америка представляетъ страну наиболѣе вліятельную въ международномъ отношеніи. Лидерство — и политическое и экономическое, и даже культурное — принадлежитъ Америкѣ.

Спрашивается, какъ же это достигнуто? Черезъ соціализмъ? Или путемъ реализаціи «сахарныхъ демократическихъ идеаловъ» нашихъ демократовъ? Ничуть. Реальное положеніе дѣла было и остается совершенно инымъ.

Средній годовой доходъ американскаго фермера и рабочаго около 1.600 долл., т. е. неизмѣримо выше, чѣмъ средній годовой доходъ рабочаго и крестьянина въ любой странѣ. Уровень жизни американскаго фермера и рабочаго опять-таки гораздо выше, чѣмъ въ другихъ странахъ. Средній американскій фермеръ живетъ, какъ жилъ въ Россіи средней руки успѣшный помѣщикъ, съ той разницей, что практически всѣ фермеры имѣютъ, по крайней мѣрѣ, одинъ автомобиль, — многіе — два и три автомобиля, радіо, телефонъ, ванную и т. д. То же самое можно сказать и объ огромномъ большинствѣ американскихъ рабочихъ, кромѣ небольшой части вновь прибывшихъ иммигрантовъ и лѣнтяевъ или никуда негодныхъ лицъ.

Таково положеніе дѣлъ съ одной стороны. Со стороны же соціализма Америка — наименѣе соціалистическая страна. Не только среди общаго населенія, но и среди класса рабочихъ и фермеровъ соціализмъ и коммунизмъ и «классовая борьба» и «классовая психологія» развиты меньше, чѣмъ въ любой европейской странѣ. Такова обратная сторона медали.

Это утвержденіе совершенно достовѣрно.Небольшое количество фактическихъ данныхъ иллюстрируетъ сказанное. Во-первыхъ, въ настоящее время на 112 съ лишнимъ милліоновъ населенія здѣсь имѣется только около 7.000 коммунистовъ, несмотря на то, что принадлежность къ этой партіи не запрещена и закономъ не преслѣдуется. Во-вторыхъ, число «салонныхъ соціалистовъ» нѣсколько больше, но опять-таки совершенно незначительно. Въ третьихъ, Американская Федерація Труда совершенно свободна отъ соціализма и непримиримо враждебна къ коммунизму, враждебна настолько, что по конституціи Американской Федераціи Труда коммунисты не могутъ быть ея членами, а если случайно проникаютъ, то исключаются. Въ ряду многихъ противниковъ признанія совѣтовъ Американская Федерація Труда занимаетъ наиболѣе непримиримую позицію. Въ ея многократныхъ резолюціяхъ она безъ стѣсненія клеймила совѣтскую власть и коммунистовъ: «самыми вредными врагами рабочаго класса», «тиранами», «убійцами» и т. д. Лидеры и вожди федераціи — не соціалисты. И вообще вліяніе соціалистовъ среди рабочихъ абсолютно ничтожное. Имъ тутъ нечего дѣлать. Основнымъ принципомъ Федераціи служитъ не лозунгъ «классовой борьбы», а классового сотрудничества.

Съ еще большимъ основаніемъ вышесказанное можно утверждать о классѣ фермеровъ. Американскій фермеръ — индивидуалистъ-собственникъ. Онъ совершенно глухъ къ коммунисто-соціалистическимъ призывамъ. Общій взглядъ населенія на соціалистовъ примѣрно такой: это — или бездѣльники или паразиты, или неисправимые и блаженненькіе идеалисты.

Выводъ: американскіе трудовые классы наиболѣе благоустроены и они же наименѣе соціалистичны. Надъ этимъ выводомъ, согласно правиламъ индуктивной логики не мѣшаетъ подумать нашимъ соціалистамъ.

Теперь перейдемъ къ американской демократіи. Невѣжественные энтузіасты демократіи часто понимаютъ подъ демократіей строй, въ которомъ «всѣ равны», въ которомъ «все и вся» избирается и голосуется, въ которомъ права исполнительной власти и въ государствѣ и въ общественныхъ учрежденіяхъ сведены «на нѣтъ», въ которомъ царствуетъ «полная свобода», нѣтъ милитаризма, нѣтъ принужденія, словомъ, царствуетъ «засахаренный гуманизмъ» и «благожелательная мягкотѣлость».

Я долженъ откровенно сознаться, что въ ряду великихъ демократій прошлаго и настоящаго такой «демократіи» я не знаю. Въ довершеніе, съ полной откровенностью можно утверждать, что великая американская демократія совершенно отлична отъ вышеизложеннаго идеала «засахаренной и безпозвоночной демократіи» нашихъ доморощенныхъ демократовъ. Съ ихъ точки зрѣнія американская демократія должна быть признана «деспотической автократіей». Нижеслѣдующіе штрихи — немногіе изъ тысячи такихъ штриховъ — покажутъ, что реальная демократія Америки совершенно не похожа на то, за что ее часто выдаютъ наши демократы.

Начнемъ съ равенства. Сравните только состояніе Форда или Рокфеллера съ среднимъ доходомъ большинства населенія, и вы увидите, что экономическое неравенство въ Америкѣ не меньше, чѣмъ въ любой странѣ. Политически права американскаго президента или министра, или генерала, не меньше правъ короля, монархическаго министра, или монархическаго генерала. Права и полномочія исполнительной власти, начиная съ президента Америки и кончая любымъ чиновниковъ въ отношеніи подчиненныхъ или рабочихъ, во всякомъ случаѣ, не меньше, чѣмъ въ любой не «демократической» странѣ. Если въ ряду областей «администрація» избирается народомъ, во многихъ другихъ областяхъ — она назначается. Президентъ республики, какъ извѣстно, самъ назначаетъ министровъ и они отвѣтственны только передъ нимъ, а не передъ палатами. Но вглядитесь поглубже въ основныя учрежденія Америки, и вы увидите нѣчто поразительное. Беру примѣръ — американскіе университеты и школы. У насъ въ Россіи ректоры, деканы, профессора избирались. Судьба университета зависѣла отъ совѣта университета. Здѣсь профессора, президентъ и деканы не избираются, а назначаются. Основные университетскіе вопросы «деспотически» разрѣшаются президентомъ и регентами университета безъ всякаго совѣта и голосованія профессоровъ или студентовъ. Профессора назначаются и отставляются президентомъ и регентами. Нѣтъ и тѣни того «демократизма», который существовалъ въ царской Россіи. Вышесказанное вѣрно не только по отношенію къ частнымъ, но и государственнымъ университетамъ.

Другой примѣръ изъ той же университетской жизни. У насъ посѣщеніе лекцій студентами было совершенно свободно. Здѣсь оно обязательно. Студентъ, пропустившій безъ уважительныхъ причинъ рядъ лекцій, теряетъ весь курсъ и кромѣ того можетъ быть наказанъ. Какъ это не похоже на «неограниченную свободу», воспѣваемую нашими демократами.

Больше того, равные въ правахъ внѣ ихъ службы, рабочій и капиталистъ, подчиненный чиновникъ и его начальство, студентъ и профессоръ, — въ теченіе служебныхъ обязанностей абсолютно неравны: одинъ является «повелителемъ», другой — «подчиненнымъ». И вы можете быть увѣрены, что эта «повелительность» одной стороны категорична и свободна отъ всякой «мягкотѣлости». Какъ примѣръ, я могу упомянуть, что американскіе студенты, даже тѣ изъ нихъ, которые «оставлены при университетѣ», третируются профессоромъ примѣрно, какъ наши гимназисты учителями гимназіи. И это во всѣхъ областяхъ американской жизни. Она вся построена на разумной, но строгой дисциплинѣ, не имѣющей ничего общаго съ распущенностью фантастической свободы.

Я помню, какъ у насъ въ Россіи потѣшались надъ «потѣшными». О введеніи принудительнаго воинскаго обученія среди студентовъ университета никто не осмѣливался даже и заикнуться. Здѣсь принудительное воинское обученіе существуетъ во всѣхъ государственныхъ университетахъ. Студенты подъ руководствомъ офицеровъ въ теченіе двухъ лѣтъ обязаны пройти курсъ воинской учебы. Со всей ея муштровкой, дисциплиной и т. д. У насъ даже въ среднихъ школахъ посѣщеніе церкви часто было не обязательнымъ. Здѣсь въ большинствѣ частныхъ университетовъ и колледжей оно обязательно, и не только въ праздники, но и каждый день.

Съ точки зрѣнія демократовъ доступъ въ университеты долженъ быть открытъ всѣмъ и вся. Въ Америкѣ, особенно за послѣдніе годы, болѣе и болѣе растетъ движеніе въ пользу недопущенія или исключенія изъ университетовъ массы возможныхъ студентовъ. Частные университеты и колледжи дѣлаютъ строгій отборъ поступающихъ студентовъ и принимаютъ только тѣхъ, кто удовлетворяетъ необходимымъ умственнымъ, моральнымъ, физическимъ и религіознымъ требованіямъ университета. Что касается права поступленія въ государственные университеты — потенціально это право имѣютъ всѣ, кто окончилъ среднюю школу. Фактически, однако, положеніе иное.

Всѣ вновь поступающіе студенты подвергаются физическому и умственному испытанію. Родители тѣхъ изъ нихъ, кто умственно не обѣщаетъ быть особенно успѣшнымъ, получаютъ «совѣтъ» отъ университета не отправлять ихъ дѣтей: юношей и дѣвушекъ, въ высшую школу, потому что (и это сейчасъ экспериментально доказано) по всѣмъ даннымъ, такой студентъ будетъ только бременемъ для университета, зря потратитъ время, зря израсходуетъ деньги и потому для него и для его родителей лучше, если онъ выберетъ себѣ другую дорогу, болѣе соотвѣтствующую его талантамъ или безталанности. Въ основѣ такой «недемократической» политики лежитъ убѣжденіе, что люди по своимъ природнымъ качествамъ не равны, и только одаренные имѣютъ право поступать въ высшую школу. И школа сама начинаетъ разсматриваться не только и не столько, какъ воспитательно-учебное учрежденіе, сколько какъ «селекціонное рѣшето», назначеніемъ коего служитъ «просвѣтить» талантливыхъ лицъ и пропускать ихъ и тормозить безталанныхъ и прирожденно-неодаренныхъ лицъ. Съ точки зрѣнія наивнаго уравнителя такая политика и такое воззрѣніе должны разсматриваться какъ нѣчто кастовое и въ высшей степени «не демократическое». И однако, реальное положеніе дѣла таково, какъ оно описано выше. И для всякаго, кто понимаетъ что-нибудь въ біологіи, психологіи и соціологіи, должна быть ясной разумность такой политики.

Дальше. Съ точки зрѣнія мягкотѣлаго россійскаго демократа смертная казнь преступниковъ или тѣлесное наказаніе ихъ является «варварствомъ». Мы умудрились отмѣнить «смертную казнь» даже въ арміи въ періодъ войны и революціи. Въ Америкѣ этого «варварства» не боятся. 24 штата продолжаютъ имѣть смертную казнь. Нѣкоторые штаты, напримѣръ, Миссури, уничтожили ее въ 1917 г., но потомъ обратно возстановили въ 1919 году. Тѣлесное наказаніе тоже существуетъ. И за послѣдніе годы рядъ штатовъ, которые не имѣли его, ввели опять (битье кнутомъ).

Нужно ли добавлять, что позвоночнымъ столбомъ американской психологіи всегда былъ принципъ: индивидуальной иниціативы. индивидуальной отвѣтственности и риска, индивидуальной выгоды и универсальнаго соревнованія. Эти принципы, въ корнѣ противоположные соціализму, вылились въ равенство, но не въ арифметическое, проповѣдываемое нашими уравнителями, а въ равенство пропорціональное: каждому по его талантамъ, способностямъ и достиженіямъ. Генія и идіота нельзя уравнять. И не надо… Что нужно и что разумно, это распредѣлить права и обязанности пропорціонально генію одного и идіотизму другого. Эдиссонъ или Фордъ составитъ себѣ состояніе неизмѣримо большее, чѣмъ состояніе обычнаго рабочаго. И что же? Это вызываетъ здѣсь скорѣе восхищеніе, потому что этимъ они обязаны своему генію, котораго простой смертный не имѣетъ. Вся американская жизнь построена такъ, что она даетъ каждому «шансъ» сдѣлаться чѣмъ угодно. Она какъ бы говоритъ каждому: отъ тебя самого зависитъ, будешь ли ты президентомъ, или Фордомъ, или Эдиссономъ, или неквалифицированнымъ рабочимъ или бѣднякомъ. Если ты силенъ — пробивайся, докажи, что ты силенъ, преодолѣвай препятствія и будь чѣмъ ты желаешь быть. Если ты этого не можешь и только можешь, что хныкать и жаловаться на всѣхъ и вся, значитъ ты и въ самомъ дѣлѣ ничего не стоишь, значитъ «кишка тонка». Посему будь доволенъ тѣмъ, что имѣешь, вини самого себя и благодари тѣхъ, кто своимъ геніемъ и талантомъ поднимая себя, улучшаютъ и твое существованіе.

Такова внутрення «пружина» всей американской психологіи. Съ этой точки зрѣнія понятно, почему всякій, кто достигаетъ чего-нибудь, вызываетъ вмѣсто зависти восхищеніе и почему громадная масса американцевъ думаетъ, что Фордъ и Эдиссонъ, составивъ себѣ состояніе, въ то же время улучшили положеніе массъ неизмѣримо болѣе, чѣмъ всѣ соціалистическіе «попечители рабочаго класса» и революціонные болтуны, взятые вмѣстѣ.

Этотъ принципъ «пропорціональнаго равенства» и вытекающаго отсюда соревнованія является тѣмъ моторомъ, который порождаетъ неизсякаемую энергію американскаго народа, неустанно толкаетъ каждаго къ напряженію всѣхъ его силъ и способностей и превращаетъ жизнь американца въ большое футбольное состязаніе, въ которомъ каждый, соблюдая правила честной игры, въ то же время старается побить своего противника. Побѣдитель имѣетъ право быть довольнымъ побѣдой, потому что онъ «игралъ честно», и побѣжденный не имѣетъ никакого основанія для ненависти къ побѣдителю, потому что онъ имѣлъ тотъ же «шансъ» и если оказался побитымъ, то потому, что онъ слабъ, а его противникъ силенъ. Это объясняетъ отсутствіе классовой ненависти или классовой психологіи среди американскаго народа. Индивиды и группы этой великой націи «играютъ» жизнь съ увлеченіемъ, азартомъ, но соблюдая правила «честной игры». При такихъ условіяхъ менѣе успѣвающіе не могутъ жаловаться или ненавидѣть болѣе успѣвающихъ.

Отсюда — вышеуказанное «пропорціональное равенство» Америки, въ корнѣ отличное отъ «арифметическаго равенства» нашихъ уравнителей.

Эти штрихи показываютъ, что подлинная демократія весьма отлична отъ той фантастической демократіи, вѣрнѣе, «безпозвоночной мягкотѣлости», которую съ такимъ азартомъ пропагандируютъ многіе изъ нашихъ демократовъ. Пишущій эти строки готовъ всѣми силами пропагандировать основныя черты американской демократіи. Но онъ отказывается войти въ царство демократіи нашихъ доморощенныхъ демократовъ. Оно знаменуетъ царство импотентности, безсилія, фантастики и мертвой фразеологіи. Было бы величайшимъ несчастіемъ для Россіи, если бы въ ней даже временно установилась опять эта псевдо-демократическая мягкотѣлость, захлебывающаяся отъ своей фразеологіи. Впрочемъ, эта опасность, повидимому не грозитъ въ будущемъ.

Питиримъ Сорокинъ.
Возрожденіе, № 820, 31 августа 1927.

Visits: 18

І

У Европы есть показатель ея мощи: она можетъ себѣ позволить опасные опыты въ родѣ соціализма и подстрекательства дикарей къ истребленію бѣлыхъ. Большевизмъ игрушка ума пресыщенной бѣлой буржуазіи. Это не потѣха для нищихъ: нищіе хотятъ одного — быть буржуями. Не подлежитъ сомнѣнію, что грозные призраки Востока вызваны тоже самой Европой.

Мысли эти подтверждаетъ книга Анри Массиса «Защита Запада», о которой на дняхъ была помѣщена въ Возрожденіи рецензія гр. И. Бобринскаго.

Востокъ пробуждается потому, что мы его цѣлое столѣтіе тормошимъ. И будимъ мы его въ одномъ и томъ же направленіи. Проснись скорѣе и съѣшь насъ: мы банкроты.

Вотъ модный лейтъ-мотивъ современнаго европейца.

По мнѣнію Массиса, Востокъ сочиненъ Западомъ. Съ легкой руки старорусскихъ мистиковъ, пресыщенныхъ европейскимъ матеріализмомъ, младорусскихъ большевиковъ, ищущихъ по свѣту тупыхъ и озлобленныхъ пролетарскихъ кадровъ для поднятія на рога соціальнаго строя; нѣмцевъ, отворачивающихся отъ разгромившей ихъ Европы и утратившихъ за потерей колоній интересъ къ спокойствію въ чужихъ колоніальныхъ владѣніяхъ, — Европа обратилась къ Востоку. Она сочинила и свое увяданіе, и, якобы, грядущій ей на смѣну просыпающійся восточный міръ…

Миссисъ приступаетъ прямо къ сердцу Востока — къ его религіозному идеалу. Онъ беретъ буддизмъ. Цѣльность его подъ сомнѣніемъ. 23 ученія въ Индіи, 12 въ Китаѣ, 18 въ Японіи. Хаосъ. Многобожество. Можетъ ли онъ дать исцѣленіе стосковавшейся по духу Европѣ? Литература. Отъ ея красотъ въ состояніи вкушать избранные, рѣдкіе ученые, любители.

Политически и религіозно, это страна анархіи. Въ Индіи никогда не было центра: Іерусалима, Афинъ, Рима… Не страна, а музей вѣрованій. Умираютъ города-государства, ничего не оставляя послѣ себя. Индуизмъ выродился въ простое язычество.

Такъ думаютъ объ индусской цивилизаціи Сильвенъ Леви, Варгъ, Ольденбергъ, Сенаръ, изучавшіе вопросъ по первоисточникамъ.

Сужденія эти мало совпадаютъ съ чаяніями востоколюбовъ Европы, ждущихъ для нея отъ индусской мудрости обновленія. Сусальное золото вакхическихъ изліяній Рабиндраната Тагора и призывовъ Ганди не подлинники, это европеизація. Востокъ подъ Европу, да еще въ переложеніи француза Ромена Роллана. Ганди поклонникъ Толстого, Рескина, Тагоръ ссылается на поэтовъ Шелли, Вордсворта, какой-то другой азіатъ толкуетъ азіатскія писанія по Канту.

Основатель революціонной партіи Китая — Куоминтанга, [1] Сунъ Ять Сенъ, учился въ американской гимназіи на Гонолулу, слушалъ лекціи англійскаго факультета въ Гонконгѣ, окончилъ образованіе въ Лондонѣ и Парижѣ. Онъ былъ марксистомъ и горячимъ сторонникомъ «совѣтовъ».

Массисъ вмѣстѣ съ Гобино считаетъ, что отъ такого пріобщенія къ западной культурѣ произойдетъ не сближеніе Европы и Востока, а мобилизація дѣйствительно дремавшихъ тамъ до сихъ поръ силъ разрушенія и разложенія… Въ этомъ стоячемъ болотѣ прячутся страшныя чудища, а не новая совѣсть.

ІІ

Проповѣдники Востока, Тагоръ, Ганди, Окакура, Ку Хунъ Мингъ, возвѣщаютъ азіатское возрожденіе во имя европейскихъ идей, имъ, въ сущности, чуждыхъ. Эти идеи составляютъ самую суть цивилизаціи, противъ которой они возстаютъ. А эти понятія не имѣютъ даже соотвѣтствующихъ выраженій.

Въ Индіи, напр., нѣтъ слова для опредѣленія націи. Справедливость, свобода, прогрессъ, равенство — обращаются на Востокѣ въ проводники потрясеній и безпорядковъ… Толчки мы уже испытываемъ…

Перестроенія на Востокѣ созданы руками Европы. Административное объединеніе Индіи подъ британской властью подготовило образованіе единой индійской націи.

При появленіи въ Азіи европейцевъ, старыя азіатскія народности находились въ состояніи полнаго упадка. Ихъ завоеваніе означало ихъ возрожденіе.

Китай еще въ началѣ XX вѣка пребывалъ въ положеніи, въ которомъ его засталъ въ XIII вѣкѣ путешественникъ Марко-Поло. Европейцы изъ зтого Китая сдѣлали Китай Сунъ Ять Сена и смуты 1927 года; изъ Индіи деспотій — Индію Ганди; изъ Турціи самодержавныхъ султановъ — строптивую Турцію кемалистовъ, намѣревающуюся собрать въ одну федерацію Персію, Афганистанъ, Аравію (а теперь даже балканскихъ славянъ); изъ Египта Хедива — Египетъ Заглулъ-паши. Отъ европеизаціи Азія выкинула возстаніе Азіи противъ Европы. Слѣдующій этапъ объединеніе Азіи въ Паназію, подъ водительствомъ Японіи, окрыленной побѣдой 1905 года надъ Россіей.

Великая война и послѣдовавшій за ней плохо скроенный миръ еще крѣпче связалъ азіатовъ въ общей агрессивности противъ Европы. Паназіатская лига уже образовалась. Въ августѣ 1920 года въ Нагасаки происходилъ ея первый съѣздъ. Со стороны же Востока «совѣты» кажутся восточной реакціей противъ европейской цивилизаціи. Впрочемъ, вѣрнѣе признать, что тутъ встрѣтились двѣ спекуляціи, направленныя противъ общаго врага.

Большевики пользуются Азіей противъ буржуазной Европы, а просыпающаяся Азія большевиками противъ пробудителей.

ІІІ

Вотъ общія положенія. А вотъ частности въ примѣненіи къ Китаю. Въ послѣднихъ книжкахъ одного французскаго повременнаго изданія мнѣ попалась статья по китайскому вопросу. *) Авторъ жилъ въ Китаѣ. Онъ невысокаго мнѣнія о его культурѣ, по которой «бѣлымъ» рекомендуется перелицеваться.

Между прочили, онъ касается пресловутой «ксенофобіи», т. е., ненависти къ иноземцамъ. На 400.000.000 китайцевъ, едва наберется 100.00, имѣющихъ представленіе о существованіи другихъ странъ, кромѣ Китая. Это правящій классъ Китая. Да отъ 700—800.000 бандитовъ въ солдатской формѣ. Остальные 309.000.000 живутъ въ полномъ невѣдѣніи чего бы то ни было, рождаются, умираютъ, какъ насѣкомыя. Торговля дѣтьми обычное явленіе, новорожденныхъ дѣвочекъ бросаютъ въ стоки для нечистотъ… Народу этому приписываютъ заинтересованные филантропы стремленіе къ международному уравненію съ европейскими народами!

Насколько китайскія массы враждебны къ иноземцамъ, видно изъ того, что при первой опасности со стороны своихъ соотечественниковъ, они опрометью бѣгутъ спасаться на территорію европейскихъ миссій и концессій. То же самое произошло недавно, 20 марта с. г., при занятіи южанами Шанхая.

У китайцевъ есть поговорка: «на свѣтѣ три бѣдствія: студенты, солдаты и бандиты». Въ этой пословицѣ упомянуты три категоріи, стоящія внѣ народной массы, которая инертна, миролюбива, расположена къ иностранцамъ, съ «націонализмомъ», ограниченнымъ предѣлами лавки или поля. Студенты — китайская интеллигенція, полуобразованная, тщеславная, ненавидящая иностранцевъ, на которыхъ сваливаетъ всѣ своя собственныя прегрѣшенія. Въ головахъ сверху отложенія марксизма.

Солдатчина распредѣлилась между десяткомъ вороватыхъ генераловъ. У этой солдатчины слово «ксенофобія» надо переводить такъ: это желаніе, чрезвычайно сильное, ограбить европейскія концессіи. Бандиты же, это бѣглые солдаты, спеціализировавшіеся на разбояхъ.

Ошибочно говорить о волѣ китайскаго народа. Если бы воля эта могла бы въ чемъ-нибудь проявиться, то она, прежде всего, обратилась бы противъ собственныхъ внутреннихъ насильниковъ. Тѣмъ менѣе можетъ быть рѣчь о «національномъ» подъемѣ китайцевъ…

Въ европейской печати сочувственно относятся къ вспышкѣ китайскаго націонализма. Особенно въ томъ случаѣ, когда вспышки направлены противъ сосѣда по Европѣ.

Французовъ не огорчаютъ непріятности, постигающія въ Китаѣ англичанъ. Каждый европеецъ надѣется другого въ Китаѣ пересидѣть. Между тѣмъ, если вынуждены будутъ уйти одни, то уйти придется всѣмъ.

Европейскіе журналисты иногда противопоставляютъ европейской цивилизаціи какую-то «желтую» цивилизацію. Никакой «желтой» цивилизаціи нѣтъ, и смѣшно умиляться передъ несуществующимъ въ нашемъ смыслѣ китайскимъ націонализмомъ, когда всѣмъ надо, плечомъ къ плечу, защищать жизнь и имущество бѣлыхъ.

Въ словахъ умнаго и бывалаго француза чувствуется голосъ здраваго смысла. Вѣроятно, поэтому онъ но будетъ своевременно услышанъ тѣми, кому это надлежитъ.

[1] По современному чтенію — Гоминьдана.

*) Mercure de France. 1—15 av. 1927. Le problème chinois. R. d’Auxion de Ruffé.

Николай Чебышёвъ.
Возрожденіе, № 703, 6 мая 1927.

Visits: 22

Изъ разсказа одного пролетарскаго писателя я узналъ, что въ совѣтскихъ школахъ дѣти начинаютъ называть теперь своихъ преподавателей не полностью, по имени и отчеству, а сокращенно.

Приблизительно такъ:

Валерія Ивановна — Валерьяна.

Маріанна Степановна — Манна.

Викторъ Петровичъ — Випичъ.

Парамонъ Лукичъ — Параличъ.

При совѣтской страсти ко всевозможнаго рода сокращеніямъ словъ подобное фривольное обращеніе учениковъ съ преподавателями — не удивительно.

Видя со всѣхъ сторонъ всеобучи, дѣткомы, учкомы, завы и загсы, дѣти, конечно, начинаютъ слѣдовать примѣру взрослыхъ идіотовъ. Имена Параличъ и Випичъ для нихъ становятся уже совершенно естественными.

Разъ учрежденіе можно сокращать, то почему не сократить учителя географіи?

А если сократить учителя географіи, то почему вообще не сокращать всѣ слова въ разговорѣ?

Такая логика для дѣтскаго послѣдовательнаго мышленія вполнѣ разумна и справедлива. И, просуществуй большевики въ Россіи еще десять-двадцать лѣтъ, — страшно подумать, во что обратится многострадальный русскій языкъ!

Собственно, это будетъ уже не русскій языкъ, и даже не жаргонъ, а нѣчто значительно худшее: языкъ-акростихъ, языкъ-ребусъ.

Далеко перешагнувшій даже тѣ шутки, которыми въ былое время забавлялись школьники:

— Бирья бирпо биршелъ биргу бирлять…

Воспринявъ въ дѣтствѣ страсть къ сокращеніямъ, будущіе совѣтскіе граждане уже не станутъ говорить при встрѣчѣ:

— Какъ живете, Иванъ Ивановичъ?

— А какъ живу. Сижу въ канцеляріи. Занятъ по горло.

Новые граждане будутъ произносить это такъ:

— Кажи, Иичъ?

— Дакажъ. Сивка! Залогъ!

Новые поэты начнутъ писать въ своихъ стихахъ сокращенно:

Вмѣсто «дорогая моя» — дормя. Вмѣсто «о, моя радость» — «Оморсть». Вмѣсто «поцѣлуй меня» — «Поцня».

Что же касается эмиграціи, то, прождавъ десять лѣтъ эволюціи, постепенно на новую орфографію и новый язык перейдутъ: сначала меньшевики, затѣмъ эсэры, послѣ нихъ евразійцы, а за евразійцами потянется и Павелъ Николаевичъ [1] со всѣми эрдеками.

Александръ Федоровичъ Керенскій будетъ сокращенно называться — Алфекъ. Миноръ — Моръ. Е. Д. Кускова — Едкусъ. Вишнякъ — Витъ. Соловейчикъ — Сикъ.

Евразійцы, въ осовенности націоналъ-большевики, чтобы не отстать отъ вѣянія времени, станутъ спѣшно сокращать все, что возможно, исключая размѣровъ докладовъ на своихъ семинарахъ.

Отъ Евразіи оставятъ три буквы: Чингисхана назовутъ Чихомъ. Карсавина — Каиномъ. Ширинскаго-Шихматова – Шишомъ.

А что касается Павла Николаевича Милюкова, то онъ естественно обратится въ Паникова. И «Послѣднія Новости» сначала осторожно переименуются в «Послѣдности», затѣмъ въ «Посности» и, наконецъ, въ окончательную эволюціонную стадію — въ «Пи».

Да, все это можетъ произойти, если большевики продержатся еще десять-двадцать лѣтъ. Но страшенъ сонъ, да милостивъ Богъ. Нужно надѣяться, что кромѣ милюковской эволюціи (сокращенно милюціи) Россіей будутъ управлять и другіе законы исторіи.

[1] Милюковъ.

Андрей Ренниковъ.
Возрожденіе, № 709, 12 мая 1927.

Visits: 12

Намъ пишутъ изъ Мукачева:

Мукачево, сквернѣйшій, почти сплошь еврейско-мадьярскій городишко, съ 1-го іюля сего года волею судебъ и политическихъ соображеній, призванъ стать столицею Прикарпатской Руси: — въ него переводится жупанатъ изъ Ужгорода. Говорятъ, что Ужгородъ, до сего времени бывшій главнымъ городомъ, отходитъ къ Славачинѣ. Карпаторусское «Свободное Слово», издающееся въ Мукачевѣ, протестуетъ, но что изъ этого выйдетъ — неизвѣстно.

Вообще, атмосфера здѣсь довольно сгущенная, вслѣдствіе борьбы и междоусобій не только политическихъ, но въ особенности религіозныхъ и національныхъ. Карпаторусская интеллигенція, представленная преимущественно учительствомъ, крайне малочисленна.

Главнымъ предметомъ борьбы является русскій языкъ и преподаваніе на русскомъ литературномъ языкѣ въ школахъ. Этого требуетъ настоятельно само населеніе, что пишущему эти строки довелось слышать на засѣданіи общества имени Александра Духновича — горячаго патріота и, какъ его здѣсь называютъ, «будителя» русскаго націонализма.

Засѣданіе происходило въ переполненномъ народомъ городскомъ Мукачевскомъ театрѣ. Вопросъ вертѣлся почти исключительно вокругъ русскаго языка. Выступали ораторы не только изъ сельскихъ учителей, но и изъ среды крестьянъ, требовавшихъ преподаванья на русскомъ литературномъ языкѣ въ школахъ, вмѣсто навязываемаго имъ «какого-то» украинскаго языка, по адресу котораго сыпались даже остроты, шумно привѣтствовавшіяся всѣмъ собраніемъ.

Очевидно вопросъ насильственно здѣсь проводимой украинизаціи является наболѣвшимъ.

Не менѣе остро стоитъ и вопросъ религіозный: идетъ постоянная борьба между уніатами и православными. Народъ явно тяготѣетъ къ старой греческой, какъ они ее здѣсь называютъ, вѣрѣ и при всякомъ удобномъ случаѣ переходятъ въ православіе. Переходъ массовый только и задерживается тѣмь обстоятельствомъ, что церковныя зданія и весь инвентарь принадлежитъ не сельской общинѣ, но уніатскому епископству.

Вслѣдствіе этого село, деревня или приходъ, при выходѣ изъ уніи, лишается своего храма, выстроеннаго на гроши и руками дѣдовъ, храма, съ которымъ его связываютъ столѣтнія узы.

Въ Мукачевѣ храмы всегда переполнены, даже въ будній день на вечерняхъ. Однако тамъ, во всемъ городѣ, при 5-ти церквахъ, нѣтъ ни одной православной (одна — католическая, одна — реформатская, остальныя — уніатскія).

Православное богослуженіе совершается въ реальной гимназіи. Войдя въ незапертую дверь зданія, пройдя рядъ корридоровъ, увѣшанныхъ прекраснѣйшими рисунками школьниковъ, но содержимыхъ въ самомъ неаккуратномъ видѣ, заглянувъ въ открытыя двери классовъ, гдѣ буквально все было сорвано съ петель, закидано бумагами и всякимъ соромъ, не встрѣтивъ ни души, довелось, наконецъ попасть въ довольно обширную комнату, со сценой, перевороченными стульями, шкафами учебныхъ пособій и… нѣсколькими человѣческими фигурами, прижавшимися къ окну.

Въ сторонѣ, противоположной сценѣ, переходя отъ одного стола (престола) къ другому (жертвеннику), копошилась какая-то фигура въ ризѣ. Голова сѣдая, стриженная… Неужели это священнослужитель? Ни алтарной преграды, ни даже хотя бы холщевой занавѣски!

И съ болью въ сердцѣ вспомнилась далеко, далеко въ горахъ Кавказа по Военно-осетинской дорогѣ крохотная (8 аршинъ на 3) церковь, въ которой тѣмъ не менѣе была алтарная преграда и у образовъ висѣли лампады и стояли деревянныя паникадила.

А школьниковъ въ гимназіи, какъ говорятъ, много православныхъ.

Православныя церкви съ истовымъ богослуженіемъ помѣшаются выше — въ горахъ. Таково напримѣръ село Русское. Хотя тамъ зданіе церкви какъ бы только во временномъ пользованіи православнаго прихода, но оно пользуется уходомъ и полнымъ вниманіемъ какъ со стороны прихожанъ, такъ и настоятеля о. Всеволода. Церковь набита молящимися прямо до отказу, такъ какъ туда приходятъ и пріѣзжаютъ многіе православные изъ Мукачева, за неимѣніемъ въ немъ церкви.

Есть тамъ нѣкоторыя особенности при отправленіи богослуженія, но чисто бытового характера. Первое, что поражаетъ — это отвѣты на возгласы священника и пѣніе всей церкви. Производитъ это сильное захватывающее впечатлѣніе. Это наслѣдіе уніатской церкви, гдѣ принято такое всенародное пѣніе.

Затѣмъ совершенно не видишь нашихъ тонкихъ мерцающихъ и столь дорогихъ восковыхъ свѣчекъ. Здѣсь свѣчи только очень большія, толстыя, украшенныя декалькоманіями, [1] парафиновыя и большею частью въ видѣ плоской тройной канделябры.

Въ храмѣ соблюдается строгое раздѣленіе половъ и возрастовъ: впереди стоятъ мужчины, за ними дѣвицы слѣва и парни справа, причемъ дѣвицы стремятся стоять какъ институтки плечо въ плечо. За дѣвицами и парнями — женщины, и совсѣмъ сзади — старухи. У многихъ женщинъ — молитвенники.

Послѣ каждой обѣдни, до отпуска, выносятся хоругви и наиболѣе чтимыя иконы, причемъ Богоматерь всегда несутъ молодыя дѣвушки. Крестный ходъ обходитъ вокругъ церкви; передъ алтаремъ совершается молебенъ.

Священники въ Прикарпатской Руси пользуются большимъ почетомъ и вліяніемъ среди населенія, и слово пастыря почти законъ.

Въ деревняхъ борьба уніи съ православіемъ выражается въ очень грубой формѣ — напр. порчей и уничтоженіемъ восьмиконечныхъ крестовъ на кладбищахъ.

Украинизація здѣсь по преимуществу проводится лѣвыми эмигрантами и галиційскими элементами, сумѣвшими тутъ устроиться.

Но самъ народъ упорно и настоятельно отвѣчаетъ всегда на обращенный къ нему вопросъ, что онъ русскій; иногда только доводилось слышать отвѣтъ «тутэйшій» — выраженіе чисто бѣлорусское.

Къ сожалѣнію, чехи, — въ силу какихъ причинъ, трудно понять — поддерживаютъ ненавистныхъ народу украинцевъ. А между тѣмъ эти господа, поставившіе себѣ конечной цѣлью возсоединеніе всей Украины т. е. Малороссіи, Галиціи и Буковины, также стремятся присоединить къ ней и Карпатскую Русь, отторгнувъ ее отъ Чехословакіи. Всѣ учебники пишутся въ этомъ смыслѣ, все преподаваніе ведется именно въ этомъ направленіи.

Несомнѣнно, чехи въ концѣ концовъ увидятъ это, но будетъ очень жаль, если прозрѣніе явится слишкомъ поздно.

[1] Переводными картинками.

Сторонній Наблюдатель.
Возрожденіе, № 417, 24 іюля 1927.

Visits: 14

L’agonie du christianisme par Miguel de Unamuno, traduit du texte espagnol inédit par Jean Cassou. F. Rieder et C-o, Editeurs; 7, Place Saint-Sulpice, 7, Paris.

Унамуно одинъ изъ извѣстнѣйшихъ испанскихъ писателей, авторъ замѣчательной книги о Донъ-Кихотѣ и критикъ Достоевскаго.

Содержаніе «Агоніи» вкратцѣ лучше всего можно передать словами самаго автора. Вот что онъ пишетъ во введеніи:

«Я хочу изложитъ здѣсь, читатель, мою агонію, мою христіанскую борьбу, агонію христіанства во мнѣ, его смерть и его воскресеніе въ каждый моментъ моей интимной жизни». Но слово «агонія» у Унамуно нужно понимать не въ общепринятомъ теперь смыслѣ, какъ особое состояніе передъ смертью, а въ томъ значеніи, какое это слово имѣло у древнихъ грековъ. Авторъ говорить: «Агонія означаетъ борьбу; въ агоніи находится тоть, кто живетъ борясь, борясь съ самой жизнью, и съ смертью». Книга грустная и мрачная. Въ ней ярко выражается надломленная и половинчатая душа автора. Для него истина, какъ онъ пишетъ, по существу печальна, источникъ утѣшенія онъ ищетъ въ горѣ, а творческую надежду находить главнымъ образомъ у людей, впавшихъ въ отчаяніе.

Даже христіанскій догматъ о воскрешеніи плоти кажется Унамуно прочиворѣчащимъ догмату о безсмертіи души.

Разочарованный и растерянный стоитъ онъ и среди фактовъ жизни. Все ему противно: и патріотизмъ, и соціализмъ, и демократія, и монархія; нѣтъ у него и твердой религіозной вѣры, но нѣтъ и невѣрія, однако слово «скептикъ» къ нему не подходитъ.

Пожалуй точнѣе всего состояніе его души опредѣляется словомъ «полувѣріе».

Всѣ интересныя книги можно раздѣлить на двѣ группы: однѣ — интересны сами по себѣ, другія — выраженіемъ въ нихъ личности автора. «Агонія Христіанства» принадлежитъ къ произведеніямъ второго рода. Прочтя ее, начинаешь думать не о книгѣ, а о самомъ авторѣ и тутъ выступаютъ старыя, знакомыя черты: вь испанскомъ плащѣ стоить передъ вами интеллигентъ россійскаго типа.

Эта разновидность интеллигента очень распространилась въ Западной Европѣ за послѣднія 15-20 лѣтъ и, можетъ быть тотъ параличъ воли, который наблюдается въ жизни Еврепы, имѣетъ однимъ изъ главнѣйшихъ своихъ корней нарожденіе въ ней интеллигенціи дореволюціоннаго русскаго типа.

Вотъ почему именно для русскихъ эта книга можетъ имѣть особый интересъ.

Кончается она воплемъ отчаянія: «Христосъ нашъ, Христосъ нашъ, почему Ты насъ оставилъ»? — На это хочется отвѣтить не своимъ словомъ утѣшенія, а словами псалма: «Сердце сокрушенно и смиренно Богъ не уничижитъ».

Странникъ.
Возрожденіе, № 216, 4 января 1926.

Visits: 19