Въ Россіи еще есть люди, которые вѣрятъ Горькому и пишутъ ему письма и несутъ къ нему боль души своей…

Мнѣ очень жалко этихъ людей… И какъ-то стыдно за нихъ… Какую, въ самомъ дѣлѣ, надо сохранить первобытную, лѣсную наивность, чтобы «у желѣзнаго попа каменной просфоры просить»…

Съ своей стороны «желѣзный попъ» отвѣчаетъ наивнымъ людямъ надменными «посланіями» и бездарной, глупой и скучной проповѣдью вульгарнаго марксизма.

— «Все это люди ненормальные, нездоровые съ моей точки зрѣнія», — пишетъ «желѣзный попъ» о своихъ корреспондентахъ.

На повѣрку оказывается, что «ненормальные» люди и честнѣе, и искреннѣе, и много умнѣе, — о, неизмѣримо умнѣе Горькаго… Въ свѣтѣ ихъ простой и ясной мысли проповѣдникъ марксизма кажется какимъ-то насвистаннымъ скворцомъ, повторяющимъ чужіе мотивы. Вотъ нѣсколько мыслей «ненормальныхъ» людей:

— «Въ колхозахъ, вижу, нѣтъ свободы свободной душѣ и лучше уйду въ бродяги, чѣмъ туда»…

Это пишетъ крестьянинъ изъ Нижнедѣвицка… И по одной этой фразѣ можно видѣть, что крестьянинъ неизмѣримо умнѣе Горькаго. И не только умнѣе, но и выше, какъ «человѣческій типъ» выше.

— Отъ вашего соціализма я лучше въ бродяги уйду!

Въ этой фразѣ весь человѣкъ. И какой человѣкъ, гордый и смѣлый человѣкъ.

A на эту полноцѣнную, какъ червонецъ, тяжелую фразу, насвистанный скворецъ отвѣчаетъ длинной и скучной рацеей о «судорогахъ умирающаго индивидуализма»…

— Хороши «судороги», если человѣкъ прямо въ морду реформаторамъ бросаетъ вызовъ:

— Въ бродяги пойду, но не къ вамъ, сопливымхъ колхозникамъ, будьте вы неладны!..

А вотъ еще отрывокъ изъ письма «ненормальныхъ» людей. Пишетъ молодой человѣкъ, по-видимому, не старше 25 лѣтъ.

— «Я ненавижу всѣхъ обучающихъ людей, умнѣе ихъ и очень жалѣю, что защищалъ ихъ на фронтахъ съ винтовкой, не щадя себя»…

Мальчикъ выросъ… И понялъ. И какъ только понялъ — возненавидѣлъ…

Это тоже очень, очень распространенный типъ въ нынѣшней Россіи. Можетъ быть, даже самый распространенный. Сколько такихъ русскихъ мальчиковъ хваталось за винтовку въ 15 лѣтъ… А сейчасъ изъ нихъ растутъ и уже выросли кадры мстителей. И нѢтъ другихъ словъ на ихъ устахъ, какъ только это одно:

— Ненавижу!..

— Кого?

— Всѣхъ «обучающихъ людей»…

— А кто же, кромѣ коммунистовъ, обучаетъ теперь Русь?

Горькій и про этихъ выросшихъ мальчиковъ тоже говоритъ:

— Судороги умирающаго индивидуализма…

А вотъ еще одна, послѣдняя «судорога»:

— «Въ прошломъ человѣку жилось легче и свободнѣе», — пишетъ какой-то корреспондентъ.

Это тоже, какъ видите, общая мысль, даже банальная мысль современнаго русскаго человѣка.

— Кто же не знаетъ и кто не видить, что соціализмъ Ленина далъ только «равенство въ нищетѣ» и загналъ душу русскаго человѣка въ бутылку.

Мнѣ очень жаль, что эти мнѣнія обоихъ враждебныхъ корреспондентовъ Горькій приводитъ съ большой осторожностью и крайне скупо. Но и то немногое, что онъ приводитъ, съ очевидностью доказываетъ, что въ Россіи, слава Богу, осталось еще много «ненормальныхъ» людей.

— Хоть и утопили русскаго человѣка въ счастьѣ соціализма, но пузыри, слава Богу, все еще выскакиваютъ на поверхность.

Пройдемъ молчаніемъ нагловатый тонъ Горькаго въ его «отвѣтѣ» на всѣ эти письма. Буревѣстникъ забылъ или не хочетъ знать, что говорилъ Достоевскій:

— «Человѣку надо самостоятельнаго хотѣнія, чего бы эта самостоятельность ни стоила и къ чему бы ни привела»…

Но уже не только наглостью, но и глупостью — безнадежной глупостью — вѣетъ отъ слѣдующаго афоризма Горькаго:

«Подлежитъ уничтоженію все, что такъ или иначе, въ формѣ препятствій физическихъ со стороны природы и классовой структуры государства или насиліи «идейныхъ», — напр., насиліе церкви, — все, что затрудняетъ свободное развитіе силъ, способностей людей, развитіе процесса культуры, должно быть уничтожено».

Какую темную, грязную душонку надо имѣть, чтобы среди ежедневныхъ кровавыхъ насилій большевизма говорить объ интересахъ свободы и культуры и защищать эту свободу отъ «насилій церкви»…

— Кнутомъ и штыками загоняютъ русскій народъ въ «свѣтлое царство соціализма», а поэтъ коммунизма, Горькій, указываетъ пальцемъ на «насилія» церкви и государства и говоритъ:

— «Это подлежитъ уничтоженію»…

Не насильственный соціализмъ душегубовъ, а «это»…

Но вретъ поэтъ. Никого онъ своимъ кнутомъ въ «свѣтлое царство» не загонитъ. И скоро отъ свѣтлаго царства останется только кровавый угаръ. Именно объ этомъ «царствѣ» Достоевскій говорилъ:

— «Я не приму за вѣнецъ желаній моихъ — капитальный домъ, съ квартирами для бѣдныхъ жильцовъ по контракту на тысячу лѣтъ и, на всякій случай, съ зубнымъ прочемъ Вагенгеймомъ на вывѣскѣ»…

Точно копируя этотъ «домъ для бѣдныхъ жильцовъ», коммунисты построили «колхозъ» тоже для бѣдныхъ крестьянъ и тоже съ контрактомъ «на тысячу лѣтъ».

Но мужикъ изъ Нижнедѣвицка только посмотрѣлъ на этотъ фаланстеръ, плюнулъ и сказалъ:

— Я лучше въ бродяги уйду!

Хорошо, очень хорошо сказалъ это мужикъ… И если бы Горькій не отупѣлъ такъ безнадежно «въ свѣтломъ царствѣ соціализма», онъ понялъ бы, что въ этихъ словахъ мужика прозвучалъ приговоръ.

Окончательный и безповоротный приговоръ.

Александръ Яблоновскій
Возрожденіе, №1662, 20 декабря 1929

Visits: 19

Во второмъ томѣ автобіографіи Л. Троцкаго опубликованъ рядъ новыхъ фактовъ о Брестъ-Литовскихъ мирныхъ переговорахъ.

Хотя главной цѣлью своей работы Троцкій поставилъ самовосхваленіе и сведеніе мелкихъ счетовъ со Сталинымъ, но въ главахъ, относящихся къ Брестъ-Литовску, онъ сообщаетъ факты, больно бьющіе по всей коммунистической партіи и прежде всего по самому автору.

Сама обстановка мирныхъ переговоровъ дипломатовъ центральныхъ державъ съ «могущественнымъ», по издѣвательекому выраженію Кульмана, восточнымъ сосѣдомъ была унизительной.

Совѣтская делегація, сознается Троцкій, была наполовину въ плѣну. Вокругъ зданія штаба шла въ разныхъ направленіяхъ высокая изгородь изъ колючей проволоки. Во время прогулки Троцкій всюду натыкался на надписи: «застигнутый здѣсь русскій будетъ застрѣленъ».

Троцкій отправился въ Брестъ-Литовскъ по требованію Ленина, который заявилъ: «Для затягиванія переговоровъ нуженъ затягиватель».

Нѣмцы начали съ грубой лести. Въ нѣмецкой печати были опубликованы статьи о «героической борьбѣ Троцкаго съ царизмомъ, во время которой весь революціонный міръ восторгался его побѣгомъ изъ ссылки», но очень быстро измѣнили тонъ.

Кульманъ и графъ Чернинъ, признается Троцкій, взяли въ Брестѣ русскую революцію за горло и потребовали безпрекословнаго выполненія своихъ требованій. Троцкій отвѣчалъ демагогическими рѣчами, но дѣло плохо подвигалось впередъ.

Троцкій подробно останавливается на малоизвѣстномъ до сихъ поръ эпизодѣ выступленія въ Брестѣ делегаціи украинской рады. Троцкій характеризуетъ рѣчь главы украинской делегаціи Голубовича какъ изступленное самоуниженіе, высокопарную низость, захлебывающееся отъ восторга лакейство, причемъ произнесенное въ такихъ базарныхъ тонахъ, что поставило въ затруднительное положеніе даже нѣмецкаго переводчика.

Какъ извѣстно, изъ мемуаровъ графа Чернина видно, что все это выступленіе украинцевъ было подготовлено имъ, и украинская делегація представляла собою дѣйствительно лакеевъ, усердно выполнявшихъ распоряженіе своего хозяина.

Троцкій затягивалъ переговоры, а между тѣмъ изъ Петербурга ему сообщили, что делегаціи съ фронта требуютъ заключенія мира не позже 1 ноября, такъ какъ въ противномъ случаѣ солдаты рѣшили сами двинуться въ тылъ, добывать миръ своими средствами. Совѣтской делегаціи ничего не оставалось, какъ прибѣгнуть къ изобрѣтенію формулы: войну прекращаемъ, армію демобилизуемъ, но мира не подписываемъ.

Троцкій разсказываетъ, что даже Ленинъ очень боялся нѣмецкаго наступленія и говорилъ: «Гофманъ найдетъ спеціально подобранные полки изъ баварскихъ кулаковъ. Да и много ли противъ насъ надо? Что, если нѣмцы возобновятъ войну!»

Желая поразить своихъ враговъ, Троцкій не постѣснялся опубликовать такую убійственную для большевиковъ аргументацію главы тогдашняго совѣтскаго правительства.

Съ непередаваемымъ цинизмомъ Ленинъ говорилъ: «Если нѣмцы возобновятъ войну, мы будемъ вынуждены подписать миръ. Этимъ мы нанесемъ рѣшительный ударъ легендѣ о нашей закулисной связи съ Гогенцоллерномъ. Конечно, тутъ есть свои плюсы. Но это слишкомъ рискованно. Если бы мы должны были погибнуть дли побѣды германской революціи, мы были бы обязаны это сдѣлать. Германская революція неизмѣримо важнѣе нашей. Но когда она произойдетъ? Неизвѣстно. А сейчасъ нѣтъ ничего болѣе важнаго на свѣтѣ, чѣмъ наша революція. Ее надо обезопасить во что бы то ни стало».

Уже этихъ строкъ достаточно, чтобы разъ навсегда покончить съ легендой о національныхъ задачахъ, которыми, якобы, по мнѣнію нѣкоторыхъ изъ нашихъ лѣвыхъ политиковъ, выполняетъ совѣтская власть. Какъ видно, самъ Ленинъ былъ готовъ въ любой моментъ принести Россію въ жертву интересамъ германской революціи. Капитуляція передъ представителями центральныхъ державъ нелегко далась совѣтскому правительству. На собраніи активныхъ работниковъ партіи, разсказываетъ Троцкій, 21 января 1918 года предложеніе Ленина затянуть переговоры, но на случай ультиматума немедленно капитулировать, собрало всего лишь 15 голосовъ. Большинство было на сторонѣ Бухарина, который требовалъ продолженія революціонной войны. Остался въ меньшинствѣ и Троцкій, отстаивавшій необходимость затяжки переговоровъ.

Еще болѣе рѣшительнымъ было настроеніе коммунистовъ въ провинціи. Только два совѣта — петербургскій и севастопольскій — высказались за миръ, да и то съ оговорками. Москва, Екатеринбургъ, Харьковъ, Екатеринослвъ, Иваново-Вознесенскъ, Кронштадтъ, стояли за разрывъ.

Дѣла шли все хуже и хуже, и 22 января Троцкому удалось провести на засѣданіи центральнаго комитета свою формулу, наглядно рисующую полное безсиліе совѣтской власти. Троцкій предлагалъ: переговоры затянуть, въ случаѣ ультиматума объявить войну прекращенной, мира не подписывать, а въ дальнѣйшемъ дѣйствовать въ зависимости отъ обстоятельствъ.

Вернувшись въ Брестъ, Троцкій 10 февраля опубликовалъ свою извѣстную формулу: ни война, ни миръ, Какъ извѣстно, цѣлый рядъ видныхъ коммунистовъ утверждаетъ, что онъ полномочій партіи на это заявленіе не имѣлъ.

Дальнѣйшія событія развивались очень быстро: 18 февраля ген. Гофманъ заявилъ, что Германія считаетъ войну продолжающейся и предложилъ совѣтской делегаціи удалиться изъ Брестъ-Литовска.

Получивъ телеграмму о готовящемся наступленіи нѣмцевъ, Ленинъ заявилъ: нельзя терять ни одного часа. Гофманъ хочетъ и можетъ воевать. Ничего не остается, какъ подписать старыя условія, если нѣмцы согласятся ихъ сохранить. На засѣданіи центральнаго комитета былъ поставленъ на голосованіе такой коварный вопросъ: «если мы будемъ имѣть нѣмецкое наступленіе какъ фактъ, и революціоннаго подъема въ Германіи не наступитъ, заключаемъ ли мы миръ?» Но и это провалилось. Группа Бухарина воздержалась, Іоффе и Крестинскій голосовали противъ. Поддержали его лишь Ленинъ и Троцкій.

21 февраля были получены новыя нѣмецкія условія мира, которыя даже Троцкій считаеть какъ бы нарочно расчитаннными на то, чтобы сдѣлать заключеніе мира невозможнымъ. Какъ извѣстно, къ моменту пріѣзда совѣтской делегаціи снова въ Брестъ, условія были еще отягчены. Большевики «перехитрили». Даже нѣмцы не могли представить себѣ, что совѣтская власть можетъ дойти до такого униженія. Троцкій пишетъ:«Я очень скептически относился къ возможности добиться мира, хотя бы цѣною полной капитуляціи. Но Ленинъ рѣшилъ испытать путь капитуляцій до конца. У него въ ЦК не было большинства и отъ моего голоса зависѣло рѣшеніе. Я воздержался отъ голосованія, чтобы обезпечить за Ленинымъ большинство».

22 февраля на засѣданіи ЦК неожиданно было опубликовано предложеніе французской военной миссіи оказать поддержку Франціи и Англіи въ войнѣ съ Германіей. Была принята резолюція Ленина: «уполномочить тов. Троцкаго принять помощь разбойниковъ французскаго имперіализма противъ нѣмецкихъ разбойниковъ».

Конечно, эта резолюція никакихъ практическихъ результатовъ не имѣла.

Положеніе совѣтской власти было такъ безвыходно, что послѣ засѣданія ЦК въ Смольномъ, Бухаринъ разрыдался. Что мы дѣлаемъ? — кричалъ онъ, — мы превращаемъ партію въ кучу навоза!

Совѣтская власть пошла до конца униженій и, какъ извѣстно, 3-го марта 1918 года совѣтская делегація подписала, не читая, кошмарныя условія Брестъ-Литовскаго мирнаго договора.

Австро-венгерскій министръ Грацъ оказался правъ, когда писалъ: «Совѣтская делегація разыгрываетъ лишь революціонную комедію и впередъ готова подписать все, что намъ угодно».

Даже сейчасъ Троцкій пытается сохранить позу и представить Брестъ-Литовскій позоръ какъ результатъ «геніальнаго политическаго мужества Ленина, который спасъ диктатуру пролетаріата». Онъ совершенно серьезно говоритъ о «несравненной прозорливости» тогдашняго совѣтскаго диктатора. Капитуляція въ Брестъ-Литовскѣ вызвала въ партіи большое волненіе. По словамъ Троцкаго, неистовую борьбу противъ Ленина и его самого велъ Бухаринъ, котораго поддерживали Куйбышевъ, Ярославскій, Бубновъ и даже Дзержинскій.

Сталинъ не зналъ, къ кому примкнуть, выжидалъ и комбинировалъ.

Таковы подвиги Троцкаго и Ленина въ Брестѣ. Какъ видимъ, главари совѣтской власти мало чѣмъ отличались отъ презираемой Троцкимъ украинской делегаціи, которая, по его словамъ, шла всѣ униженія для сохраненія своего положенія. Троцкій издѣвается, говоря, что украинцы «таяли отъ кипѣвшаго въ нихъ восхищенія, видя, что западно-европейскіе дипломаты принимали ихъ всерьезъ, какъ настоящихъ представителей революціи». Троцкій не таялъ, а хамилъ и ругался, но въ концѣ концовъ игралъ такую же унизительную роль, заботясь лишь объ одномъ: цѣною какихъ угодно жертвъ сохранить власть въ своихъ рукахъ.

Даже въ его изложеніи, Брестъ-Литовскіе переговоры «одна самыхъ гнусныхъ сценъ», какую только можно себѣ представитъ.

Какъ «заботились» коммунисты объ интересахъ страны, видно изъ слѣдующаго: испуганный наступленіемъ нѣмцевъ, Ленинъ требовалъ, какъ мы видѣли, немедленной капитуляціи; Троцкій пытался еще сопротивляться; Ленинъ же закончилъ споръ такой фразой: «Ну, ради добраго мира съ Троцкимъ, можно рискнуть Латвіей съ Эстоніей»…

Разоблаченія Троцкаго показываютъ, что большевики «рискнутъ» чѣмъ угодно, если дѣло идетъ о сохраненіи власти.

В. Л.
Возрожденіе, №1662, 20 декабря 1929

Visits: 13

Въ совѣтскихъ газетахъ появились письма спеціальныхъ корреспондентовъ изъ штаба особой дальневосточной арміи. Совѣтское начальство, встревоженное сообщеніями американской, западно-европейской и русской эмигрантской печати о кровавыхъ расправахъ въ Трехрѣчьѣ, рѣшило «принять свои мѣры». Какъ извѣстно, кромѣ сотенъ убитыхъ и замученныхъ, отряды красныхъ разбойниковъ свыше 1000 человѣкъ казаковъ и крестьянъ насильно угнали въ предѣлы СССР.

Сейчасъ спеціальные корреспонденты совѣтской дальневосточной арміи разъясняютъ, что «отряды красноармейцевъ, отражавшихъ наглые налеты китайскихъ бандитовъ, всюду въ деревняхъ встрѣтили группы крестьянъ, добровольно согласившихся переселиться въ предѣлы СССР».

«Горе, а не жизнь! — заявляли, будто бы, крестьяне, — люди сидятъ безъ работы, жизнь замерла. Надо отсюда удирать!».

«Эту фразу я слышалъ сотни разъ за нѣсколько дней, сообщаетъ спеціальный корреспондентъ «Рабочей Газеты». Съ ранняго утра въ штабъ являлись группы крестьянъ и заявляли: «Товарищи, хотимъ уѣхать на совѣтскую сторону!»… За ннми являлись женщины и дѣти и умоляли насъ взять вхъ съ собой. Приходили группами — старики и молодые. На второй день пришли русскіе, не имѣющіе совѣтскихъ паспортовъ. Всѣ они повторяли одну и ту жѳ фразу: надо отсюда удирать!

«Работники нашего штаба пытались ихъ успокоить, но ничего не помогло и на третій день весь поселокъ жилъ одной мыслью — поскорѣе перебраться на нашу сторону».

Это сообщеніе является непревзойденнымъ рекордомъ наглости и лжи!

Возрожденіе, №1662, 20 декабря 1929

Visits: 24

Какое бы правописаніе ни установилось въ Россіи, но для полуграмотныхъ «товарищей» оно всегда будетъ трудно. Всегда будутъ раздаваться голоса за дальнѣйшее упрощеніе и облегченіе. Едва главнаука выработала новый «жесткій кодексъ правилъ употребленія знаковъ препинанія», какъ «Вечерняя Москва» снова подняла крикъ объ упрощеніи орфографіи:

«Проектъ орфографической комиссіи главнауки не исчерпываетъ всѣхъ непослѣдовательностей русскаго правописанія. Онъ производитъ впечатлѣніе незаконченной работы. Болѣе того: онъ носитъ характеръ какого-то компромисса между противорѣчивыми тенденціями отдѣльныхъ участковъ комиссіи.

Проектъ не затрагиваетъ, напримѣръ, случаевъ съ двумя «н» въ словахъ типа «деревянный» и допускаетъ это удвоеніе рядомъ съ такими словами, какъ «кожаный», гдѣ и сейчасъ уже пишется одно «н». Въ кулуарахъ комакадеміи указывали на примѣръ украинскаго правописанія, гдѣ противъ одного «н» не возражалъ даже такой реакціонеръ, какъ пресловутый акад. Ефремовъ».

Нѣтъ ничего легче, какъ побѣдить «твердый знакъ» и «свернуть шею» буквѣ «ѣ». Но очень трудно остановиться на пути этихъ реформъ и поставить къ нимъ точку.

Изъ рубрики «Печать».
Возрожденіе, №1660, 18 декабря 1929

Visits: 32

Какъ это странно. Сколько наблюдательныхъ и талантливыхъ европейскихъ авторовъ ѣздило въ совѣтскую Россію, писало о своихъ впечатлѣніяхъ. И никто не подмѣтилъ одной замѣчательной черты, пышно развившейся у населенія СССР.

Непомѣрной чуткости къ политическимъ событіямъ въ мірѣ.

Каждый французскій или англійскій горожанинъ сравнительно съ совѣтскимъ гражданиномъ въ этомъ отношеніи форменный чурбанъ и бревно. Если извѣстіе непосредственно не касается его личныхъ интересовъ или интересовъ отечества, — онъ какъ ни въ чемъ ни бывало продолжаетъ спокойно ходить по Парижу и Лондону, не желаетъ ни во что вмѣшиваться, апатично читаетъ газеты…

И расшевелить его, чтобы отправился онъ бить стекла въ бразильскомъ консульствѣ по поводу угнетенія индѣйцевъ, совершенно немыслимо.

Между тѣмъ, посмотрите, напримѣръ, на харьковскихъ жителей. Какая бездна вниманія ко всему, что происходитъ вокругъ, во вселенной. Не только событія въ Китаѣ или медлительность англійскаго рабочаго правительства… Даже такіе мелкіе факты какъ закрытіе коммунистической газеты въ Краковѣ или украинская манифестація студентовь во Львовѣ вызываютъ здѣсь бурю негодованія.

Демонстранты ходятъ по Харькову съ красными флагами возлѣ польскаго консульства, бросаютъ камни въ стѣны, грозно кричатъ:

— Долой палачей!

И только особый отрядъ чекистовъ, спѣшно вызванный къ мѣсту происшествія, предотвращаетъ тяжкій международный конфликтъ.

— Какимъ же образамъ, — спросимъ мы сами себя, теряясь въ догадкахъ, — харьковское населеніе сдѣлалось такимъ чуткимъ къ явленіямъ внѣшняго міра?

Вѣдь еще совсѣмъ недавно, лѣтъ пятнадцать назадъ, украинскій пролетарій былъ такъ лѣнивъ и неподвиженъ!

На украинскихъ базарахъ нерѣдко встрѣчались лежавшіе на землѣ и спавшіе возлѣ возовъ батраки, на подметкахъ которыхъ мѣломъ было начертано: «дешевле 1 рубля 20 копѣекъ не будить».

И вдругъ…

Очевидно, организаторскому таланту совѣтской власти за двѣнадцать лѣтъ блестяще удалось преодолѣть эту хохлацкую лѣнь и взамѣнъ нея привить утонченную чуткость.

Быть можетъ, за тѣ же 1 руб. 20 копѣекъ; быть можетъ, гораздо дешевле.

Лежатъ пролетаріи возлѣ возовъ, похрапываютъ. А организаторъ обходитъ базарь, будитъ спящихъ.

— Айда, ребята, къ польскому консульству! Въ Краковѣ закрыли газету!

— Вставай, хлопче, вставай! Въ Южной Африкѣ негры поднялись!

Организацію чуткости населенія, впрочемъ, нельзя трактовать односторонне. Невозможно думать, что стихійность демонстраціи создается исключптельно тѣмъ элементомъ, который дешевле одного рубля двадцати не разбудишь.

Навѣрно, и фабричныхъ героевъ труда изъ душныхъ мастерскихъ на улицу зоветъ та же отзывчивость.

И мелкихъ кооперативныхъ служащихъ, задыхающихся въ тѣснотѣ помѣщеній, тоже.

Но самая мощная струя чуткости, конечно, таится не въ базарныхъ хлопцахъ и не въ средѣ фабричныхъ рабочихъ, а въ тѣхъ самыхъ частяхъ Главнаго Политическаго Управленія, которыя наводятъ порядокъ и охраняютъ отъ эксцессовъ толпы представителей иностранныхъ державъ.

Организація отзывчивости на событія міра достигла здѣсь, по всей вѣроятности, верха совершенства. Каждый чинъ ГПУ точно, по расписанію, знаетъ, когда въ немъ проснется чуткая любовь къ индѣйцамъ и неграмъ. Когда пробудится благородное годованіе къ Франціи. Когда охватитъ ужасъ передъ неслыханной казнью въ Южной Америкѣ.

И потому наканунѣ каждой намѣченной впередъ демонстраціи, во дворѣ ГПУ можно наблюдать такія картины:

— Сидорчукъ! Твой взводъ въ штатскомъ платьѣ будетъ ходить возлѣ консульства, бросать камни и кричать: «смерть палачамъ!». Понялъ?

— Понялъ.

— Васильчукъ! Твой взводъ въ полной формѣ, наоборотъ, будетъ отгонять осаждающихъ, угрожать примѣненіемъ оружія и кричать: «разойдись». Понялъ?

— Понялъ.

— Только помните: камни кидать не въ окна, а въ стѣны, чтобы за стекла потомъ не платить. И разгонять другъ друга осторожно, безъ сведенія личныхъ счетовъ и мордобоя. А, главное, не перепутайте, дьяволы. Въ прошлый разъ, по случаю фашизма въ Италіи, что вышло? Штатскіе усмиряли, солдаты нападали… Смотрите у меня! Не потерплю несознательности!

А. Ренниковъ
Возрожденіе, №1641, 29 ноября 1929

Visits: 20

Французское общественное мнѣніе сильно взволновано открытіемъ Кнута Расмусена.

Да и какъ, въ самомъ дѣлѣ, не волноваться, если эскимосы оказались чистокровными французами!

Около двадцати пяти тысячъ родственниковъ бродятъ по снѣжнымъ пустынямъ Гренландіи, Лабрадора, Баффиновой Земли, разбрасываютъ тамъ и сямъ свои палатки, питаются тюленьимъ мясомъ и жиромъ, поклоняются грубымъ богамъ… И не подозрѣваютъ, что гдѣ-то на юго-востокѣ у нихъ есть своя столица съ автобусами, метро, оперой, ресторанами, скачками и русскими бѣженцами.

Словомъ, во снѣ даже бѣднягамъ не снится, что въ пустынѣ далекой, въ томъ краѣ, гдѣ солнца восходъ, прекрасная пальма растетъ и чертовски страдаетъ отъ отъ конжестьона. [1]

Кнутъ Расмусенъ основываетъ свое открытіе, главнымъ образомъ, на одной полярной національной пѣснѣ, состоящей изъ загадочныхъ словъ, непонятныхъ ни ему, ни самимъ эскимосамъ. Въ этой пѣснѣ Расмусенъ уловилъ кое-французскіе корни и пришелъ къ заключенію, что въ палеолитическую эпоху галлы почему-то эмигрировали изъ Европы въ Гренландію и съ тѣхъ поръ порвали всякую связь со своей дорогой родиной.

Нe мое дѣло, разумѣется, спорить и опровергать подобное нео-глозеліанство. [2] Пусть это дѣлаютъ спеціалисты. Однако хотѣлъ бы я знать: не подвелъ ли случайно милѣйшаго Расмусена какой-нибудь русскій эмигрантъ?

Навѣрно, и тамъ, въ Гренландіи, есть наши люди. А если есть, то невозможно, чтобы они не пристроились къ экспедиціи въ качествѣ переводчиковъ или вообще главныхъ знатоковъ дѣла. Можетъ быть, даже, кто нибудь изъ нихъ выдалъ себя за эскимоса и, чтобы облегчить Расмусену задачу, началъ изъясняться на палеолитическомъ французскомъ языкѣ:

— Муа туа конпранъ па. [3]

Можетъ быть, за соотвѣтственное вознагражденіе кто-либо изъ нихъ даже пѣлъ въ присутствіи Расмусена эскимосскую національную пѣсню, быстро пришедшую въ голову по палеолитическимъ воспоминаніямъ:

«Регарде, ма шеръ сестрица,
Кель жоли идетъ гарсонъ.
Сэ тассе Богу молиться,
Намъ пора а ла мэзонъ».

Впрочемъ, не буду настаивать. Конечно, возможно и то, что наши эмигранты тутъ не причемъ, и что французскіе корни у эскимосовъ, дѣйствительно, свои собственные, а не занесенные безкровной русской революціей. Вѣдь вотъ, самъ Кнутъ Расмусенъ — тоже неизвѣстно, какого происхожденія. Хотя считаетъ себя датскимъ ученымъ, но лингвистически совершенно неясенъ.

Кнутъ по созвучію явно татарскаго происхожденія и обозначаетъ нагайку. А тутъ еще фамилія: Расмусенъ. Первый слогъ напоминаетъ Расъ-Тафари и несомнѣнно эфіопскій. А окончаніе «мусенъ» еще страннѣй: безъ сомнѣнія, отъ Мусиныхъ-Пушкиныхъ.

И, такимъ образомъ, не то, что у эскимосовъ, но даже у самого изслѣдователя нельзя разобрать точно, кто его предки: татары, русскіе или абиссинцы.

Волненіе, вызванное открытіемъ датскаго ученаго во французскихъ кругахъ, правда, чисто теоретическое. Едва ли кто нибудь изъ парижанъ опасается, что эскимосы создадутъ въ своей средѣ нѣчто въ родѣ галло-сіонизма и потребуютъ международнаго мандата на Францію, чтобы имѣть возможность спокойно вернуться домой и отдохнуть.

Но въ данномъ случаѣ Франціи просто повезло. Повезло въ томъ, что эскимосы находятся подъ датской и англійской властью, а не подъ совѣтской.

Живи же они вмѣсто самоѣдовъ и лопарей на сѣверѣ СССР, дѣло приняло бы совершенно другой оборотъ.

Узнали бы, что Франція — ихъ старая родина, быстро собрались бы общинами, вынесли бы резолюцію на палеолитическомъ французскомъ языкѣ:

— Житья нѣтъ отъ шерамыгъ. Заѣла насъ шваль!

И двинулись бы… Разбили бы палатки на плошали Конкордъ. И разгруппировались бы около статуй городовъ, соотвѣтственно съ тѣмъ, какое племя откуда:

Ліонъ, Марсель, Руанъ, Страсбургъ…

[1] Здѣсь: нехватки мѣста для корней (пальма, надо думать, растетъ въ кадкѣ).

[2] Въ деревнѣ Глозель (Франція) въ первой четверти XX вѣка были найдены якобы древнія таблички съ непонятными письменами. «Глозеліанство» — что-то вродѣ нашей «новой хронологіи».

[3] Моя твоя не понимай.

А. Ренниковъ
Возрожденіе, №1641, 29 ноября 1929

Visits: 22

Отъ редактора. — Снова о совѣтскомъ вторженіи въ Китай въ 1929 г.

---

Какъ ведетъ себя воинство Блюхера…

Война совѣтская всегда окрашивается какой-то особой подлостью, какъ будто всѣ Блюхеры задались цѣлью провести вь жизни основное правило коммунистовъ:

— Человѣкъ человѣку — подлецъ.

Это совсѣмъ не военная жестокость, а жестокость подлеца, который любитъ перерѣзать беззащитное горло старика и разбивать о камни головы младенцевъ.

Неправда, что воинство Блюхера сражалось только съ китайскимъ воинствомъ: штыкъ противъ штыка и пушки противъ пушекъ.

Нѣтъ, мирное населеніе, беззащитное и безпомощное — вотъ главный врагъ Блюхера.

Что можетъ быть несчастнѣе безоружнаго китайскаго пахаря и голоднаго китайскаго кули? Кто ихъ не грабитъ, кто не разстрѣливаетъ, кто не деретъ кожу? Они привыкли, столѣтіями привыкли къ режиму междоусобицъ и насилій. Но и они взвыли, когда на китайскую землю пришелъ «самый главный убивайло», т. е. Блюхеръ.

Привыкшіе къ жестокости, китайцы еще не видѣли такого звѣрства, какое проявилъ «самый главный русскій убивайло».

— У насъ этого никогда не было, чтобы безъ вины закапывать въ землю живьемъ, а «убивайло» закапываетъ…

Возлѣ Владивостока, — говорятъ китайцы, — воинство Блюхера выгнало за городъ 50 человѣкъ мирныхъ жителей и заставило рыть могилы. Каждый китаецъ долженъ былъ вырыть яму и закопатъ въ нее одного изъ своихъ товарищей. Послѣдняго китайца закопали воины Блюхера…

Такъ говорятъ китайцы-очевидцы.

Правду они говорятъ или лгутъ?

Но почему бы имъ лгать? На какой предметъ? И развѣ была на свѣтѣ такая жестокость, передъ которой остановились бы большевики?

Нѣтъ, я думаю, что титулъ «самаго главнаго убивайлы» Блюхеръ получилъ недаромъ.

Еще нѣсколько примѣровъ:

Зарегистрировано много случаевъ абсолютнаго ограбленія мирныхъ китайскихъ деревень.

Что это значитъ — «абсолютное» ограбленіе?

Это значитъ:

— Весь хлѣбъ, весь скотъ, вся одежда, вся обувь и всѣ сельско-хозяйственныя орудія: сохи, плужки, косы, бороны — все. До нитки…

Отмѣчены случаи и плѣненія лирныхъ китайцевъ.

— Идетъ по рѣкѣ мирный пароходъ съ мирными пассажирами. Пароходъ пускается ко дну, а всѣ пассажиры берутся въ плѣнъ и назначаются на работы. Днемъ работаютъ, а ночью въ тюрьмѣ сидятъ. Пища дается въ такомъ количествѣ, что плѣнные «дохнутъ». А какъ бьютъ этихъ плѣнныхъ — о томъ лучше и не говорить.

— Примѣняетъ ли «самый главный убивайло» удушливые газы?

— Примѣняетъ… Были случаи, но изъ китайскихъ сообщеній трудно понять, кого собственно травилъ газами Блюхеръ: солдатъ китайскихъ, или пахарей?

А что дѣлалось въ русскомъ Трехрѣчьи…

Китайскія слѣдственныя власти удостовѣряютъ, что въ Трехрѣчьѣ были не убійства, а казни…

— За измѣну совѣтскому отечеству…

«Самому старшему изъ казненныхъ, — говорятъ китайскіе слѣдователи, — было 82 года, а самому младшему — 2 мѣсяца…»

Казнили на площади и, когда маленькія дѣти подбѣгали съ плачемъ къ застрѣленнымъ отцамъ, обнимая ихъ трупы и вытирая кровь, то дѣтей поднимали на штыки…

— Нѣтъ, лучше не говорить объ этомъ.

Но вотъ вопросъ, который мнѣ хотѣлось бы поставить г-ну Керенскому:

— Добрѣйшій Александръ Федоровичъ. Я знаю, вы уже разрабатываете для большевиковъ широчайшую амнистію съ тѣмъ, чтобы простить «всѣхъ, всѣхъ, всѣхъ». Но скажите пожалуйста, а «самый главный убивайло» тоже получитъ отъ васъ прощеніе и отпущеніе грѣховъ? И за дѣтей, поднятыхъ на штыки, и за мирныхъ китайскихъ крестьянъ, закопанныхъ въ землю живьемъ!

— Охъ, Александръ Федоровичъ, неужели вы все еще думаете, что если есть у насъ «самый главный убивайло», то долженъ быть и «самый главный прощайло»?

Александръ Яблоновскій
Возрожденіе, №1641, 29 ноября 1929

Visits: 17

«V vorota gostinizy gubernskago goroda NN v’ehala dovolno krasivaia ressornaja nebolchaia britchka, v kakoj ezdiat holostiaki…»

Что это?

Телеграмма русскаго бѣженца, посланная изъ Ниццы въ Парижъ?

Или зашифрованный текстъ показаній Петpoвa, [1] отправленныхъ господиномъ Дуйэ господину Бурцеву? [2]

Или текстъ лекцій русскаго профессора въ Загребѣ, изданныхъ для хорватской молодежи?

Вовсе нѣтъ. Это просто начало «Мертвыхъ Душъ» Гоголя. Текстъ, изложенный по новой орфографіи, которую предполагаетъ въ ближайшемъ будущемъ ввести «Главнаука».

Тотъ самый текстъ, который раньше мы привыкли читать:

«Въ ворота гостиницы губернскаго города Н Н въѣхала довольно красивая рессорная небольшая бричка, въ которой ѣздить холостяки…»

Точно такъ же въ СССР будутъ читать и Пушкина:

«Bulvary, bachni, kazaki,
Apteki, magaziny mody,
Balkoni, ivi na vorotah
I staji galok na krestah…
Moskva, Moskva!»

И Лермонтовъ соотвѣтственно будетъ хорошъ:

«Otez, otez, ostav ugrosy,
Svoju Tamaru ne brani».

Какой прогрессивно-параличной головѣ въ «Главнаукѣ» пришла подобная идіотская мысль — замѣнить кириллицу латиницей и этимъ пріобщить СССР къ Западу, мы не знаемъ. Можетъ быть, идеологомъ реформы является знаменитый изобрѣтель Ларинъ, спецъ по луэтически-грандіознымъ проектамъ. Можетъ быть, придумали латинскую орфографію молодые пролетарскіе писатели, у которыхъ съ произведеніями, написанными кириллицей, никакъ дѣло не ладится. Можетъ быть, наконецъ, новую азбуку предложилъ кто либо изъ академиковъ-героевъ, въ надеждѣ за такую борьбу со старымъ міромъ надолго сохранить за собою квартиру, жалованье и паекъ.

Malo li podlezov v SSSR!

Однако введеніе латиницы вовсе не пустая угроза. Спеціалисты по надругательству надъ русской исторіей и надъ русской культурой, большевики, конечно, не остановятся передъ осуществленіемъ подобной затѣи.

Вотъ реформировать жизнь такъ, чтобы у лавокъ не стояли хвосты; преобразовать хозяйство, чтобы пудъ муки стоилъ рубль, а не пять рублей, — на это у собачьей власти никогда не хватить извилинъ въ мозгу.

Но что-нибудь разрушить, загадить, осквернить — на это московскіе головотяпы великіе мастера.

Благо, народъ пошелъ такой, что все стерпитъ.

Впрочемъ, напрасно товарищи-коммунисты думаютъ латиницей вытравить въ населеніи остатки національнаго духа.

Легко можетъ случиться, что результатъ получится совершенно обратный.

Совѣтскія газеты народъ окончательно перестанетъ читать.

Пролетарскую писательскую абракадабру тоже.

А что касается главарей, то конецъ прохвостовъ только ускорится. Повиснутъ они одинаково при всякомъ правописаніи.

Будетъ ли слово «веревка» писаться кириллицей.

Или окажется замаскированнымъ буквами латинскаго алфавита:

Verevka.

[1] А. Н. Петровъ — агентъ Иностраннаго отдѣла (ИНО) ОГПУ. Въ 1919 г. работалъ въ тылу Бѣлой арміи вмѣстѣ съ пресловутымъ «адъютантомъ Его Превосходительства» Макаровымъ. Съ 1928 г. перебѣжчикъ. Разоблачалъ провокаціи ГПУ въ странахъ Западной Европы.

[2] Бурцевъ и Дуйэ, по ихъ утвержденію, первыми получили показанія Петрова, и были возмущены публикаціей «принадлежащаго имъ матеріала» въ «Возрожденіи».

А. Ренниковъ
Возрожденіе, №1641, 29 ноября 1929

Visits: 19

Бои подъ Ивангородомъ и Варшавой заканчивались успѣшно. Наши арміи перебрасывались черезъ Вислу на всемъ ея фронтѣ. Мы переходили рѣку южнѣе Гуры-Кальваріи въ составѣ гренадерскаго корпуса. Шедшая съ нами пѣхота весело повторяла фразу: «Онъ те попоитъ»… Увы, эта фраза напоминала недавній горькій опытъ. Въ началѣ ивангородскихъ боевъ гренадерскій корпусъ былъ переведенъ на лѣвый берегъ Вислы у Новой Александріи, южнѣе Ивангорода, а шестнадцатый еще южнѣе — у Юзефова. В то время какъ корпусъ генера В. Клембовскаго сражался успѣшно, гренадеры потерпѣли крупную неудачу и еле выбрались назадъ по мостамъ, обстрѣливаемые артиллеріей, оставивъ въ рукахъ непріятеля плѣнныхъ и нѣсколько легкихъ орудій. Фраза «онъ те попоитъ» была, такимъ образомъ, не очень веселымъ припѣвомъ новаго предпріятія, хотя и говорили ее солдаты весело, съ той мрачной удалью, которая свойственна русскому человѣку.

Для меня, какъ для москвича, полки и батареи гренадерскаго корпуса были съ дѣтскихъ лѣтъ чѣмъ-то своимъ, чѣмъ-то какъ бы роднымъ. Всѣ эти перновцы, несвижцы, самогиты, [1] съ которыми намъ предстояло теперь идти въ бой, напоминали мнѣ многіе мирные дни Ходынскаго поля, Хорошова, Всесвятскаго. Въ батареяхъ первой бригады у меня было много знакомыхъ по Москвѣ и по Клементьеву. Первые мѣсяцы войны достались тяжело московскимъ гренадерамъ. Корпусъ понесъ огромныя потери въ бояхъ подъ Люблиномъ. Теперь подъ Ивангородомъ онъ былъ сильно укомплектованъ только что прибывшими изъ Россіи запасами. При этихъ условіяхъ и при свѣжихъ воспоминаніяхъ о неудачной переправѣ подъ Новой Александріей, трудно было расчитывать, что одни славныя имена старыхъ полковъ будутъ достаточнымъ ручательствомъ въ стойкости неслаженныхъ и необстрѣленныхъ ротъ…

Пока что непріятель не мѣшалъ переправляться. Перейдя рѣку, мы протащились съ трудомъ сквозь песчаную прибрежную полосу. Передъ нами тянулись линіи, какъ казалось, сплошныхъ лѣсовъ. На бивакѣ близь деревни, имени которой я не помню, сразу почувствовалась нѣкоторая тревога. Мы не успѣли отойти отъ Вислы и десяти верстъ и уже оказались въ соприкосновеніи съ противникомъ. Неудачный бой въ этихъ обстоятельствахъ могъ имѣть для насъ роковыя послѣдствія. Теперь уже наши солдаты повторяли все ту же фразу, «онъ те попоитъ». Ихъ наблюденія надъ запасными, изъ которыхъ почти сплошь состояли теперь гренадарскіе полки, были, очевидно, неутѣшительны. Мы съ командиромъ имѣли основаніе быть еще болѣе тревожно настроенными, ибо по свѣдѣніямъ сводки корпусу предстояло имѣть дѣло не съ австрійцами, но съ германцами.

Ночь на бивакѣ прошла тихо. Съ ранняго утра командиръ выѣхалъ на артиллерійскую развѣдку въ группѣ офицеровъ первой гренадерской бригады. Мы вытянулись тѣмъ временемъ вдоль дороги, шедшей влѣво къ большой деревнѣ, занятой съ вечера нашей пѣхотой, гдѣ мы должны были ждать приказаній. Дорога шла берегомъ ручья, протекавшаго въ оврагѣ. Направо отъ нея, верстахъ въ трехъ, сплошной стѣной стояли лѣса.

Въ этихъ лѣсахъ съ пробужденіемъ утра пробудилась и ружейная перестрѣлка. Сначала то были отдѣльные выстрѣлы, потомъ вспыхивали и затихали полосы трескотни, потомъ она стала почти непрерывной. Защелкалъ то здѣсь, то тамъ пулеметъ. Бой начинался. Въ сыромъ и свѣжемъ воздухѣ осенняго утра звуки его казались мнѣ нѣсколько неожиданно близкими. До первыхъ домовъ деревни оставалось меньше версты, когда вдругъ очередь шрапнелей взвизгнула и разорвалась надъ ней. Послѣдовала другая, третья. Непріятель сыпнулъ бѣглымъ огнемъ. Показалось пламя, повалилъ дымъ; деревня загорѣлась, изъ нея доносилась теперь безпорядочная ружейная стрѣльба. Это было похоже на непріятельскую атаку, не предусмотрѣнную въ тѣхъ приказаніяхъ, которыя были даны намъ съ вечера. Я остановилъ батарею. Командиръ уже скакалъ къ намъ, возвращаясь съ несостоявшейся развѣдки. Еще издали онъ махалъ намъ рукой. Мы повернули кругомъ.

Командиръ по дорогѣ объяснилъ мнѣ, что пѣхота наткнулась на нѣмцевъ скорѣй и ближе, чѣмъ это предполагалось. Нѣмцы, казалось, собирались атаковать дальнюю окраину деревни и тѣмъ угрожали лѣвому, т. е. ближайшему къ Вислѣ флангу всего нашего расположенія. Мк должны были получить теперь какія-то другія инструкціи, и эти инструкціи были даны намъ довольно необычнымъ образомъ.

Навстрѣчу намъ по дорогѣ ѣхалъ командиръ корпуса, столь хорошо извѣстный своей строгостью въ мирныя времена, генералъ Мрозовскій. Я помню, какъ онъ смотрѣлъ нашу тяжелую бригаду въ Брянскѣ, передъ отправленіемъ на войну. Были тогда, конечно, какіе-то разносы, какія то распеканія, и я помню вытянугшіяся, замерзшія отъ страха шеренги, для которыхъ грознѣе всякаго нѣмца была репутація крутого начальства. Но какъ измѣнила война «соотношеніе вещей»! Безъ всякой робости смотрѣли мы теперь на генерала Мрозовскаго, разспрашивавшаго о чемъ-то нашего командира. Лицо генерала было озабочено. Въ нѣкоторой нерѣшительности поворачивался онъ то влѣво, то вправо, прислушиваясь къ звукамъ разгоравшагося и влѣво и вправо боя. Послѣ совѣщанія съ сопровождавшими его офицерами штаба, онъ приказалъ намъ сняться съ передковъ и занять позицію тутъ же, гдѣ мы остановились.

Единственная закрытая позиція могла оказаться только внизу, въ оврагѣ. Мы стали спускаться туда по гнилистому, скользкому и очень крутому спуску. Командиръ съ развѣдчиками и телефонистами, разматывавшими проводъ, пошелъ пѣшкомъ черезъ картофельное поле прямо впередъ, къ лѣсу, откуда слышалась все болѣе оживленная ружейная перестрѣлка. Онъ рѣшилъ пройти въ передовыя пѣхотныя линіи. Когда мы поставили кое-какъ наши гаубицы внизу, у ручья, и отослали передки къ мѣсту бивака, мной овладѣло безпокойство. Положеніе казалось какимъ-то смутнымъ, неустойчивымъ; и «въ случаѣ чего» намъ было бы очень трудно выбраться изъ оврага. Я послалъ людей за лопатами, и приказалъ имъ, насколько возможно, исправить дорогу.

Бой по дугѣ вокругъ насъ продолжился, мы бездѣйствовали. Шло время, телефонъ молчалъ. По лѣсу впереди насъ била нѣмецкая артиллерія. Вдругъ гдѣ-то тамъ вспыхнула и затѣмъ сразу умолкла особенно яростная ружейная перестрѣлка. Выйдя на дорогу, я прислушался, тщетно стараясь понять положеніе вещей. И меня, и солдатъ угнетало одинаково, что мы стоимъ здѣсь безъ всякой пользы. Телефонъ, наконецъ, запѣлъ. Я узналъ взволнованныя голосъ командира. Онъ спѣшилъ разсказать, что роты Перновскаго полка, съ которыми онъ только что успѣлъ устроиться, отхлынули назадъ подъ натискомъ нѣмцевъ. Ему съ развѣдчиками осталось только бѣжать, чтобы не попасть въ плѣнъ. Телефонистамъ нашимъ пришлось бросить большой кусокъ провода. Командиръ бранилъ пѣхоту на чемъ свѣтъ стоитъ и просилъ меня быть готовымъ каждую минуту снять батарею. Разговоръ оборвался, командиръ, очевидно, старался найти новый наблюдательный пунктъ…

Положеніе батареи показалось мнѣ довольно опаснымъ, но я не могъ взять на себя иниціативу снять ее вотъ такъ, не сдѣлавъ ни одного выстрѣла. Я испытывалъ очень непріятныя колебания. На мое счастье, подъѣхалъ кь намъ нашъ командиръ дивизіона, милѣйшій полковникъ Л. Когда я разсказалъ ему все, онъ махнулъ рукой и приказаль вызвать передки. Мы стояли съ нимъ на дорогѣ и прислушивались къ звукамъ боя. Онъ разгорался теперь особенно гдѣ-то все глубже и глубже вправо. Полковникъ Л. сказалъ мнѣ, что нѣмцы охватываютъ правый флангъ корпуса, и это его особенно безпокоило. Грустный день сталъ гаснуть, пока мы возились, вытаскивая орудія и ящики изъ проклятаго оврага. Пожаръ въ зажженной утромъ деревнѣ вновь разгорѣлся. Зарево другого пожара показалось справа отъ насъ.

Мы соединились всѣ на прежнемъ бивакѣ и провели тамъ ночь, не распрягая лошадей. Разсказы командира, видѣвшаго собственными глазами панику нѣсколькихъ ротъ, были удручающими. Очевидно, такіе же разсказы бывшихъ съ нимъ вмѣстѣ развѣдчиковъ и телефонистовъ привели въ уныніe солдатъ. Теперь уже никто не шутилъ: «онъ те попоитъ». Но всѣ это думали, размышляя о завтрашнемъ днѣ. На маленькомъ «военномъ совѣтѣ» съ командиромъ дивизіона мы рѣшили «въ случаѣ чего» уходить вправо, въ сторону пятой арміи. Подъ утро разговоры умолкли. Лежа у орудій, на соломѣ, мы задремали.

Рано утромъ за общимъ чаепитіемъ командиръ дивизіона подѣлился съ нами хорошими новостями. Правый флангъ корпуса не висѣлъ болѣе въ воздухѣ. Подошедшій за ночь пятый корпусъ долженъ былъ атаковать нѣмцевъ во флангъ, и гренадерскій корпусъ поддерживалъ атаку на своемъ правомъ участкѣ у деревни Грабово. На войнѣ хорошія вѣсти передаются съ такой же быстротой, какъ и дурныя. Настроеніе мѣняется быстро. Послѣ тревожной ночи второй день боя былъ встрѣченъ нами совсѣмъ бодро. Намъ была поставлена задача поддержать гренадерскую пѣхоту въ районѣ Грабова.

Командиръ батареи ускакалъ на поиски наблюдательнаго пункта. Въ ожиданіи его приказаніи я проѣхалъ съ командиромъ дивизіона на мельницу, которую онъ избралъ своей резиденціей. Бой начинался. Впереди мельницы, въ верстѣ, расположилась на слегка закрытой позиціи одна изъ гренадерскихъ легкихъ батарей. Она бойко пострѣливала куда-то впередь. Вдругъ очередь нѣмецкихъ шрапнелей рванулась впереди батареи, за ней другая, по эту сторону. Замѣтивъ, должно быть, въ туманѣ вспышки выстрѣловъ, нѣмцы «взяли въ вилку» легкую батарею и спустя минуту совершенно засыпали ее низкими разрывами. Все тамъ окуталось дымомъ, и могло казаться, что все живое тамъ уничтожено. Но вотъ едва успѣлъ разсѣяться дымъ разрывовъ, какъ мы увидѣли людей, копошащихся у орудій. Батарея отвѣчала непріятелю съ прежней энергіей. Намъ не пришлось, однако, долго разглядывать это зрѣлище. Нѣмцы перенесли огонь на нашу мельницу. Съ визгомъ рвануло шрапнель ихъ гдѣ-то рядомъ съ нами, слышался стукъ пробивавшихъ доски шрапнельныхъ нуль. Мы спустились въ телефонный окопъ, устроенный внизу, и какъ разъ вовремя: командиръ вызывалъ меня и давалъ приказаніе какъ можно быстрѣе занять позицію и открыть огонь.

Неслышно возвратясь къ батареѣ, я вывелъ ее рысью на песчаную поляну передъ Грабовскимъ лѣсомъ, гдѣ мы снялись съ передковъ, на этотъ разъ безъ особыхъ заботъ о нашей укрытости. Команды, переданныя намъ, говорили о томъ, что нашей цѣлью является непріятельская пѣхота. На этотъ разъ командиръ батареи былъ на своемъ мѣстѣ въ передовыхъ цѣпяхъ и могъ выказать всѣ свои качества превосходнаго стрѣлка. Мнѣ же не приходилось призывать людей къ болѣе быстрой или болѣе исправной работѣ. На батареѣ всѣ дѣлали свое дѣло съ тѣмъ величайшимъ рвеніемъ, съ тѣмъ огромнымъ подъемомъ, который дается сознаніемъ дѣйствительной необходимости.

Мы выпустили нѣсколько сотъ шестидюймовыхъ шрапнелей и бомбъ. Орудія разогрѣлись; въ радостномъ возбужденіи прислуга не замѣчала усталости. Подъ нашъ огонъ попали въ лѣсу части нѣмецкаго гвардейскаго резервнаго корпуса. Командиръ подбадривалъ насъ, сообщая, что мы начисто остановили движеніе нѣмцевъ впередъ. Могучій эффектъ тяжелыхъ снарядовъ оказалъ большую моральную поддержку нашей пѣхотѣ. Съ крикомъ «ура» гренадеры производили успѣшныя контръ-атаки. У самой деревни Грабово вспыхивалъ нѣсколько разъ жестокій бой. Къ вечеру она осталась въ нашихь рукахъ.

Я видѣлъ поле сраженія послѣ того, какъ былъ полученъ приказъ перестать стрѣлять. Солнце садилось. Нѣмцы отступали, наткнувшись на сопротивленіе гренадеръ и угрожаемые маневромъ пятаго корпуса. Я видѣлъ плѣнныхъ, бравыхъ нѣмецкихъ солдатъ съ гвардейскими шевронами. Они были смущены присутствіемъ у русскихъ тяжелой артиллерія. Ихъ офицеры объясняли имъ это присылкою японскихъ батарей.

Лѣсъ, въ которомъ нѣмцы были застигнуты нашимъ огнемъ, представлялъ ужасное зрѣлище. Санитары искали тамъ раненыхъ среди поваленныхъ, забрызганныхъ кровью деревьевъ, изуродованныхъ тѣлъ, останковъ разорванныхъ въ клочья людей. Тѣмъ временемъ въ крестьянскихъ садахъ и огородахъ Грабова рыли русскія могилы павшимъ тамъ Несвижскимъ гренадерамъ. Какимъ-то чудомъ уцѣлѣлъ въ самомъ центрѣ боя помѣщичій домъ. Когда я разглядѣлъ его ближе, я увидѣлъ, что деревянныя стѣны его и все его содержимое — вся мебель, всѣ книги библіотеки и вся посуда въ шкапахъ — все было пронизано безчисленными сквозными дырами ружейныхъ пуль…

На слѣдующій день мы двинулись за отступавшими нѣмцами, начавъ тотъ долгій походъ, который привелъ насъ почти къ самому Ченстохову.

[1] Перновцы — Перновскій 3-й гренадерскйій полкъ. Несвижцы — Несвижскій 4-й гренадерскій полкъ. Самогиты — Самогитскій 7-й гренадерский полкъ.

П. Муратовъ
Возрожденіе, №1641, 29 ноября 1929

Visits: 13