Недавно мнѣ пришлось прочитать почти одновременно послѣдніе номера ежемѣсячника «Вѣстникъ русскаго студенческаго движенія въ Западной Европѣ» и вышедшую въ началѣ 1926 года книгу гарвардскаго профессора Лека подъ названіемъ «Религія вчерашняго дня и завтрашняго» («The Religion of yesterday and to-morrow» by Kirsopp Lake).

Глубокое впечатлѣніе производитъ сопоставленіе русскаго журнала и американской книги. Взятые вмѣстѣ, они даютъ другъ другу своеобразное освѣщеніе, расширяютъ обоюдный смыслъ и заставляютъ задумываться надъ идеями, которыхъ, можетъ быть, въ «Вѣстникѣ» и въ трудѣ Лека нѣтъ непосредственно, но которыя возникаютъ въ душѣ читателя именно подъ вліяніемъ противоположенія и сочетанія этихъ книгъ.

Вотъ какіе предварительные выводы намѣчаются.

Движеніе религіозной мысли въ Америкѣ не только во многомъ не походитъ на наше, русское, но въ значительной степени отличается и отъ западноевропейскаго.

Русское движеніе можно короче всего охарактеризовать терминомъ «православная церковность», а американцы придумали для самаго вліятельнаго изъ своихъ теченій названіе «фундаментализмъ», обозначая имъ твердое стояніе на почвѣ библіи. Такое настроеніе — ортодоксально-протестантское, требующее признанія за христіанствомъ значенія абсолютной истины. Въ этомъ отношеніи фундаменталисты близки къ намъ, но вотъ въ чемъ отличіе американцевъ отъ русскихъ.

Въ настоящее время въ большинствѣ случаевъ русскій человѣкъ либо совсѣмъ ни во что не вѣритъ, либо становится, какъ было уже сказано, на православную церковную точку зрѣнія.

Конечно, есть секты, расколы, толстовство, особыя мнѣнія, но всѣ они вмѣстѣ взятые, вѣроятно, не соберутъ и четвертой части всего числа религіозно настроенныхъ русскихъ людей. Если сравнить нашу политическую жизнь съ ея безконечнымъ дробленіемъ на партіи и нашу религіозную жизнь, то приходится поражаться, какъ это мы, прирожденные спорщики и раздорники, такъ крѣпко держимся за Церковь и сумѣли сохранить единство мнѣній и вѣры.

Не то у американцевъ: фундаментализмъ вліятеленъ, но у него есть опасные соперники: «институціоналисты» и «эксперименталисты». Первые очень бережно относятся къ традиціоннымъ церковнымъ учрежденіямъ и къ догматамъ, но, въ сущности, основанія ихъ движенія не столько принципіальныя, сколько полицейскія. Сохраненіе института исторической церкви и ея ученія признается полезнымъ и даже необходимымъ главнымъ образомъ потому, что это способствуетъ устойчивости стараго жизненнаго уклада и государственнаго строя. Что же касается до послѣдняго теченія — экспериментализма, то къ нему примыкаютъ люди, выше всего ставящіе религіозный опытъ, какъ они говорятъ, или религіозный экспериментъ, какъ представляется русскому наблюдателю.

Практика русскаго языка допускаетъ разницу въ пониманіи этихъ двухъ выраженій, хотя часто ими пользуются, какъ тожественными. Но иногда, употребляя слово «экспериментъ» хотятъ этимъ обозначить не простой опытъ, серьезный и добросовѣстный, а опытъ съ примѣсью не то шарлатанства, не то какого-то мучительства, или, по крайней, мѣрѣ, искусственности и безцеремонности.

Въ пониманіи эксперименталистовъ, какъ это можно заключить изъ изложенія ихъ ученія гарвардскимъ профессоромъ, христіанство и является именно такимъ опытомъ, произведеннымъ около 1900 лѣтъ тому назадъ. Этоть экспериментъ, по мнѣнію школы, объ которой идетъ рѣчь, для своего времени долженъ почитаться очень удачнымъ, но сейчасъ христіанство устарѣло, выдыхается и теряетъ свое значеніе. Таково настоящее мнѣніе экспернменталистовъ и какія бы почтительныя слова Лекъ, причисляющій самаго себя къ ихъ числу, ни употреблялъ, суть дѣла отъ этого не мѣняется. Онъ и его единомышленники сейчасъ готовы экспериментировать вновь, но по существу не вѣрятъ, чтобы людямъ могла быть открыта абсолютная религіозная истина; въ дѣйствительности они ищутъ лишь удачный дурмань.

Институціоналисты и эксперименталисты имѣютъ своихъ сторонниковъ главнымъ образомъ среди образованныхъ классовъ Америки, изъ чего ясно, что не въ этой средѣ бьетъ тамъ живой источникъ религіозной жизни. Въ этомъ отношеніи Великая Заатлантическая республика не похожа на Европу, гдѣ религіозный ренессансъ захватилъ какъ разъ культурные верхи, а не средніе слои населенія, какъ въ Соединенныхъ Штагахъ.

Есть и еще одно различіе. То возрожденіе вѣры и религіознаго чувства, которое, насколько неожиданно для многихъ, началось приблизительно 5 лѣтъ тому назадъ среди протестантовъ всего свѣта и навѣрное способствовало косвенно успѣху фундаментализма въ Америкѣ, приняло тамъ пуританскій характеръ. Не то въ Европѣ: здѣсь движеніе въ протестанской средѣ пошло по пути, напоминающему стремленія такъ называемой «высокой церкви» въ Англіи, т. е. по пути приближенія къ католичеству и къ православію.

Отличаясь другъ отъ друга, американское и европейскія теченія имѣютъ однако нѣкоторые общіе признаки, которые дѣлаютъ ихъ непохожими на русское религіозное теченіе. Дѣло въ томъ, что главной чертой характера всѣхъ западныхъ людей является ихъ умѣренность и аккуратность: они стараются быть респектабельными даже въ богоборчествѣ; русскіе же не думаютъ о приличіяхъ, и эго сообщаетъ ихъ невѣрію сугубо отвратительный характеръ, но зато, когда русскіе люди вѣруютъ, то вѣруютъ въ серьезъ, всѣмъ сердцемъ, и всею душою, и всѣми помышленіями своими. Нельзя себѣ представить англичанина или француза (кромѣ самыхъ исключительныхъ натуръ), которые, даже въ періоды острыхъ и мучительныхъ религіозныхъ сомнѣній, аккуратно не соблюдали бы положенныхъ часовъ завтрака и обѣда; обратное, нельзя себѣ представить даже рядового русскаго, который, во время религіознаго кризиса, не забывалъ бы объ ѣдѣ.

Этотъ прозаическій примѣръ лучше всякихъ длинныхъ разсужденій поясняетъ разницу между характеромъ и интенсивностью религіозныхъ переживаній у людей Запада и у насъ.

Но разнообразное отношеніе къ вопросамъ вѣры со стороны американцевъ, западныхъ европейцевъ и русскихъ не можетъ быть всецѣло объяснено одними различіями въ народной психологіи. Большую роль играетъ и то обстоятельство, что сейчасъ историческая судьба Америки одна, Западной Европы другая, а Россіи третья, совсѣмъ на первыя двѣ непохожая.

Въ странахъ богатыхъ и политически устойчивыхъ культурные классы, особенно же умственные верхи ихъ — ученые, — невольно попадаютъ въ какія-то оранжерейныя условія жизни; они уходятъ отъ ея полноты въ искусственный, односторонній міръ разсудка, иногда своихъ собственныхъ фантазій, часто мелкихъ волевыхъ устремленій и становятся равнодушными къ вопросамъ религіи и вѣры. Для всѣхъ народовъ, для всѣхъ временъ, это почти общій законъ, дѣйствующій во времена благополучіи. Но вотъ начинаются несчастья. Изъ тиши безопаснаго кабинета ученаго вытаскиваютъ на улицу, на нищету, на холодъ, на голодъ, на поруганіе, а часто и къ стѣнкѣ — на смерть. Въ ожиданіи пытокъ и казни, во время позорнаго убожества совѣтской жизни, наивными, жалкими и во многомъ фальшивыми оказались и Руссо, и Контъ, и Ницше, и многіе другіе мыслители, мнѣнія и доводы которыхъ представлялись такими интересными и убѣдительными, пока ихъ книги читались въ спокойствіи и безопасности подъ защитой городового. Ушелъ городовой, ушли и Гегель съ Марксомъ, но не ушелъ Платонъ и возвратилась Библія. Выяснилось къ удивленію большинства образованныхъ людей, что эта книга не только очень много дает сердцу и чувству, но и уму, особенно въ вопросахъ философіи исторіи, то, что было непонято безъ нея. Оказалось дальше и обратное: жесткая, реальная жизнь для пониманія Библіи есть то, чѣмь является хорошій учебникъ элементарной математики для пониманія высшей. Не зная основаній, конечно, подумаешь, что Лагранжъ и Гауссъ скучны и непонятны; живя въ условіяхъ мѣщанскаго благополучія, не зная настоящей жизни съ ея высотами и безднами, конечно будешь считать Библію отжившей ненужной книгой. Какъ крѣпко мы теперь знаемъ, что это не такъ. Отсюда становится понятнымъ, почему горе, нищета и тяжелыя моральныя условія жизни особенно очищающимъ образомъ содѣйствовали на образованные классы, возвысили ихъ морально и приблизили къ Богу. По отношенію къ наиболѣе культурнымъ слоямъ разныхъ народовъ можно даже установить извѣстную прямую зависимость между интенсивностью ихъ религіознаго подъема и величиной національнаго бѣдствія.

Безмѣрно несчастіе Россіи, но сильнѣе всего возрожденіе духовной жизни идетъ именно въ ней; затѣмъ слѣдуютъ побѣжденныя Германія и Австрія, гдѣ образованные люди, хотя и робко, но начинаютъ подходить къ вѣрѣ и церкви; на послѣднемъ мѣстѣ въ Европѣ стоятъ побѣдители, Франція и Англія. Что же касается до Америки съ ея небывалымъ матеріальнымъ, въ отличіе отъ духовнаго, благополучіемъ, то тамъ религіозный упадокъ среди интеллигенціи растетъ съ каждымъ днемъ.

Таково настроеніе верховъ въ странахъ Западной культуры — иное середины н низовъ. Это объясняется тѣмъ, что въ народной психологіи дѣйствуетъ законъ, похожій на законъ инерціи въ механикѣ. Согласно ему, убѣжденія высшихъ и культурныхъ классовъ проникаютъ въ средніе и низшіе классы не сразу, а послѣ извѣстнаго промежутка времени. Проникновеніе мнѣній ускоряется или замедляется въ зависимости отъ степени авторитета, которымъ умственные верхи націи пользуются среди необразованныхъ или полуобразованныхъ людей данной страны. Въ Европѣ этотъ авторитетъ былъ чрезвычайно большимъ и поэтому до войны скептицизмъ и невѣріе распространялись очень быстро. То обстоятельсгво, что значительная часть, можетъ быть даже большинство великихъ ученыхъ были вѣрующими христіанами, не мѣшало паденію религіозности: геніальныхъ ученыхъ немного и поэтому ихъ непосредственное воздѣйствіе на массы сравнительно ничтожно, же касается до многочисленныхъ рядовыхъ, низшихъ членовъ ученой корпораціи, вліяніе которыхъ на населеніе очень значительно вслѣдствіе ихъ числа, то эти низы до войны и до революціи были большею частью нерелигіозны.

Въ Америкѣ дѣло обстояло иначе. «Профессоръ» тамъ, въ отличіе Европы, не является властителемъ думъ, вотъ почему въ Штатахъ средніе и деревенскіе низы упорно держатся сихъ поръ за Библію и этимъ, въ значительной степени, объясняется успѣхъ фундаментализма. Что же касается городскихъ низовъ, то они такъ же поколеблены въ вѣрѣ въ Америкѣ, какъ и во всемъ остальномъ мірѣ, но тутъ причина не столько «профессоръ», сколько явные и тайные соціалисты и коммунисты.

Основываясь на вышеупомянутомъ законѣ психологической инерціи, можно думать, что начинающійся въ Россіи и Западной Европѣ, среди образованныхъ классовъ, религіозный ренессансъ, къ сожалѣнію, не сразу отразится на духовной жизни среднихъ и особенно низшихъ по культурѣ слоевъ населенія. Пріѣзжающіе изъ Россіи сообщаютъ о многочисленныхъ фактахъ, подтверждающихъ это предположеніе, да и на Западѣ дѣло обстоитъ не лучше, вѣрнѣе еще хуже. Навѣрное, скоро мы будемъ переживать эпоху, когда въ Россіи, подъяремной и зарубежной, большинство умныхъ и образованныхъ людей будутъ вѣрующими христіанами, а большинство глупыхъ и малограмотныхъ — атеистами и матеріалистами. Для людей восьмидесятыхъ годовъ прошлаго столѣтія такое время можетъ показаться страннымъ и курьезнымъ. Не ошибаются ли они, не является ли это новое распредѣленіе людей по категоріямъ болѣе отвѣчающимъ условіямъ нормальной жизни человѣчества, чѣмъ предыдущіе, когда умному и образованному человѣку не полагалось быть вѣрующимъ?

Если это такъ, то Россія уже на пути къ выходу изъ пропасти, гдѣ она сейчасъ находится, а наши американскіе друзья, вслѣдствіе невѣрія своихъ культурныхъ верховъ, стоятъ, къ сожалѣнію, передъ угрозой величайшихъ бѣдствій, можетъ быть, даже болѣе ужасныхъ, чѣмъ наши.

Странникъ
Возрожденіе, №373, 10 іюня 1926

Visits: 30