Походъ послѣ боя подъ Градовымъ, приведшій насъ вслѣдъ за отступавшими нѣмцами почти подъ самый Ченстоховъ, остается въ воспоминаніи однимъ изъ пріятнѣйшихъ эпизодовъ перваго года войны. Мы шли ходко, держась почти наравнѣ сь пѣхотой, и безъ особыхъ трудностей. Дороги, приложенныя по песку въ польскихъ лѣсахъ, были частью устланы досками — забота нѣмцевъ, проходившихъ здѣсь передъ нами. Погода стояла сухая и не холодная. Вь деревняхъ, на ночлегѣ, мы зачастую находили слѣды недавняго нѣмецкаго пребыванія. Я съ любопытствомъ подбиралъ обрывки нѣмецкихъ газетъ, изъ которыхъ узналъ впервые многое о ходѣ войны на западномъ фронтѣ.

Направляясь къ юго-западу, мы пересѣкали сѣверную часть Радомской губ. Этотъ край бѣденъ. Польскій мужикъ живетъ въ немъ картошкой и бережетъ сѣно для немногихъ своихъ коровъ. Фуражъ составлялъ главную нашу заботу, и мы напрасно искали его иной разъ на захолустныхъ фольваркахъ мелкопомѣстныхъ польскихъ дворянъ. Послѣ долгаго непрерывнаго похода мы остановились на дневку въ окрестностяхъ Влощовы. Помню странный пейзажъ этихъ мѣстъ: яркій бѣлый песокъ и темные высокіе кусты можжевельника. Въ свѣтлый солнечный день блескъ песка и эти можжевельинки, похожіе формой своей на кипарисы, напомнили мнѣ нѣкоторыя мѣста Тосканы…

На этомъ бивакѣ случилось два происшествія. Солдаты однажды обратились ко мнѣ, спрашивая, правда ли, что скоро миръ? Они ссылались на «бумагу», которую везъ будто бы казакъ изъ штаба. Я былъ удивленъ и не зналъ, что имъ отвѣтить. Вечеромъ все объяснилось. «Бумага» въ рукахъ казака — то былъ приказъ Верховнаго Главнокомандующаго, предусматривающій наше скорое вторженіе въ Силезію. Не помню, что именно тамъ говорилось, но оканчивался приказъ выраженіемъ надежды, что боевые труды и подвиги войскъ дадутъ Россіи «почетный миръ»… Солдаты и въ нашей батареѣ и въ другихъ частяхъ изъ всего этого приказа захотѣли запомнить только одно слово — миръ. Нѣсколько дней въ ротахъ и батареяхъ Гренадерскаго корпуса, съ которыми мы шли, только и было толковъ, что о мирѣ. Не знаю, какъ солдаты въ пѣхотѣ, но наши солдаты въ большинствѣ отнюдь не принадлежали къ разряду «сѣрыхъ». Заблужденіе ихъ было слѣдствіемъ ихъ глубокой затаенной надежды. Они не столько вѣрили въ близость мира, сколько хотѣли въ нее вѣрить. И я ихъ понималъ: мнѣ самому надо было сдѣлать усиліе, чтобы не истолковать слова приказа въ смыслѣ заманчивѣйшей мечты…

Между тѣмъ стояніе наше продолжалось. Прошло два дня, три, четыре. Кажется, въ это самое время Гинденбургъ, оторвавшись отъ шедшихъ за нимъ къ юго-западу русскихъ, сажалъ у Ченстохова въ вагоны свои корпуса и перебрасывалъ ихъ вдоль границы на сѣверъ къ Кутно для нанесенія удара во флангъ второй арміи. Стояніе наше казалось мнѣ и тогда какимъ-то не очень хорошимъ признакомъ.

Мысли мои, впрочемъ, были отвлечены неожиданнымъ «событіемъ». Въ одинъ прекрасный день на батарею явились два мальчика въ короткихъ военныхъ тулупчикахъ. Пріѣхали они изъ обоза, гдѣ имъ дали двухъ благопріобрѣтенныхъ въ походѣ лошаденокъ. Въ одномъ изъ этихъ мальчиковъ я узналъ моего племянника, въ другомъ, постарше, его пріятеля — знакомаго нашего командира батареи. Они оба были гимназистами Брянский гимназіи (мы мобилизовались въ Брянскѣ), и вотъ оба теперь бѣжали отъ родителей и «увязалисъ» за нами на войну. Отправитъ ихъ назадъ было очень трудно. Пришлось волей-неволей пріютить ихъ. Командиру ихъ приключеніе очень понравилось. Онъ упросилъ командира дивизіона дать разрѣшеніе имъ остаться и быть зачисленными въ батарею добровольцами-развѣдчиками. Добрый полковникъ Л., чувствуя всякія родительскія тревоги, очень неохотно согласился на это. Онъ взялъ кромѣ того съ меня слово, что при первой же возможности я отправлю моего племянника, Нику, домой.

Помню, чуть ли не въ самый день прибытія къ намъ брянскихъ бѣглецовъ, мнѣ было дано порученіе, по которому они могли отправиться со мной, казалось, безъ всякаго вреда для службы и безъ опасности для нихъ самихъ. Батарея выступала, мнѣ же было приказано выѣхать впередъ на разстояніе перехода и выбрать позицію на случай боя за переправу черезъ рѣку Варту. Перемѣнными аллюрами двинулась въ то утро наша небольшая группа и я посмѣивался, оглядываясь на Диму и Нику, бодро державшихся вровень съ настоящими развѣдчиками на своихъ небольшихь лошаденкахъ.

Не помню, какъ называлось селеніе сь церковью на берегу рѣки, около котораго мнѣ надо было намѣтить позицію. Меня нѣсколько удивило, что, приближаясь къ нему, мы увидѣли снявшуюся съ передковъ казачью батарейку. Она, правда, молчала, но видъ у нея былъ такой, что она того и гляди откроетъ огонь. Не вдаваясь въ особыя размышленія по этому поводу, я занялся своимъ дѣломъ. Мальчики съ однимъ изъ развѣдчиковъ поскакали къ церкви на поиски корма для лошадей и какого-либо пропитанія для насъ самихъ. Когда я догналь ихъ, я засталъ въ домѣ священника и настоящую идиллію. Въ чистенькой комнатѣ былъ накрытъ для насъ завтракъ; привѣтливый хозяинъ добылъ даже изъ погреба бутылку старой водки. Какая-то его свойственница, улыбающаяся дѣвочка-гимназистка въ возрастѣ моего Ники, болтала съ нимъ на русско-польскомъ языкѣ, очень довольная своимъ военнымъ знакомствомъ. Пока я разговаривалъ со священникомъ, они убѣжали на колокольню отыскивать наблюдательный пунктъ.

Священникъ, продолжая улыбаться и всячески выказывать мнѣ радушіе, какъ-то между прочимъ упомянулъ, что нѣмцы совсѣмъ близко и, что пожалуй, скоро начнется бой между ними и казаками, занявшими огороды на краю села. Онъ говорилъ объ этомъ такъ, какъ если бы это нисколько не нарушало теченіе его мирной жизни… Я не успѣлъ еще снять шинель, какъ вдругъ послышалась довольно близкая перестрѣлка. Оставалось все же запастись хладнокровіемъ и не спѣшить разстаться со столь заманчиво и аккуратно собраннымъ на чистой скатерти завтракомъ. Я ѣлъ, поглядывая иа окна, глухо подрагивавшія отъ выстрѣловъ. Теперь гдѣ-то въ лугахъ сыпалась частая дробь ружейной стрѣльбы. Въ комнату вдругъ ворвался Ника, сопровождаемый своей новой пріятельницей и заявилъ, что они сейчасъ собственными глазами видѣли съ колокольни, какъ наступаютъ нѣмцы. Надо было все-таки пойти взглянуть, въ чемъ дѣло.

Съ колокольни была видна ленточка рѣки и зеленые луга, полого спускавшіеся къ ней. Засѣвшіе гдѣ-то и невидимые намъ казачки продолжали пострѣливать. Вдругъ я увидѣлъ маленькія фигурки, вставшія одна за другой вдоль рѣки и двинувшіяся впередъ, какъ казалось, не спѣша, длинной неправильной цѣпью. То были нѣмцы. Сзади нась ударили рѣзкіе выстрѣлы казачьихъ пушекъ и почти въ ту же минуту надъ нѣмецкой цѣпью взорвались шрапнельныя облачка. Ника былъ въ полномъ восхищеніи отъ этой странно открывшейся намъ въ пролетѣ колокольни маленькой батальной картины.

Мы, однако, не имѣли права быть зрителями или участниками какого-то «чужого» боя, который могъ неизвѣстно чѣмъ окончиться. Я приказалъ сѣдлать, а пока что пошелъ доѣсть завтракъ и проститься съ радушнымъ священникомъ. Онъ все еще улыбался, но былъ теперь очень блѣденъ. Старая его служанка плакала и причитала, напуганная пушечными выстрѣлами. Ника, чувствуя себя героемъ интереснаго приключенія, нѣжно прощался со своей маленькой гимназисткой. Они старательно записывали имена и адреса другъ друга. Напрасный трудъ! Когда мы отъѣхали съ версту отъ селенія, мы увидѣли нѣмецкіе шрапнельные разрывы, повисшіе вровень со знакомой намъ колокольней… Шумъ боя долеталъ до насъ все глуше и глуше. Мы никогда больше не попали въ это селеніе, и я такъ и не знаю, что сталось сь нимъ и съ его обитателями.

Батарею нашу мы встрѣтили на походѣ. Ей было дано иное направленіе движенія, нѣсколько болѣе къ югу. Мы приняли участіе на слѣдующій день въ бою на подступахъ къ Ченстохову. Помню, обширный горизонтъ открывался оттуда къ югу, и до самаго края его онъ полонъ былъ грохотомъ канонады. Вечеромъ показалось на небѣ зарево безчисленныхъ пожаровъ.

Слѣдующіе затѣмъ дни мы выходили на позицію каждое утро, пострѣливали, когда слѣдовало приказаніе съ пункта, а большую часть дня ожидали этого приказанія, лежа у орудій. Вечеромъ же мы снимались и уходили на ночлегъ въ большую грязную деревню, называвшуюся, кажется, Беровно. Гренадерскій корпусъ, сь которымъ мы дѣйствовали, велъ затяжные, многодневные и какіе-то, если можно такъ выразиться, «скучные» бои фронтомъ на югъ и на западъ. Характеръ этихъ боевъ былъ таковъ, что всѣмъ была ясна пріостановка въ наступленіи и какъ бы заминка въ общемъ положеніи дѣлъ. Нѣмцы, правда, особенно не тѣснили насъ, но и мы не подавались болѣе ни на шагъ впередъ. Чувствовалось, кромѣ того, что событія рѣшаются не у насъ, а гдѣ-то гораздо сѣвернѣе или гораздо южнѣе.

Что касается насъ, то мы аккуратно, хотя и безъ особаго подъема выполняли наши обязанности. Позиція была на полянѣ, лысѣвшей среди большого лѣса. Нѣмецкіе аэропланы не разъ пролетали надъ ней, но мы научились такъ хорошо маскироваться вѣтками, что они ни разу насъ не замѣтили. Для наблюденіи командиръ уходилъ на опушку лѣса, передъ которой поперекъ картофельнаго поля тянулись окопы, занятые Екатеринославскимъ и Ростовскимъ полками. Эти окопы нѣмцы методически обстрѣливали цѣлый день рѣдкимъ и правильнымъ, какъ часы, огнемъ тяжелой артиллеріи. Уронъ убитыми и ранеными здѣсь былъ невеликъ, но нервы бѣдныхъ гренадеръ страдали жестоко отъ этого методическаго, изводящаго обстрѣла. Какъ разъ на этомъ участкѣ нѣмцы пробовала разъ атаковать днемъ и ночью, но всѣ атаки были уничтожены огнемъ одной изъ гренадерскихъ батарей, состоявшей подъ командой извѣстнаго артиллериста подполковника Смысловскаго.

Помню чаепитіе у подполковника Смысловскаго. Онъ жилъ въ лѣсной сторожкѣ, стоявшей саженяхъ въ ста отъ опушки лѣса на лѣсной дорогѣ. Жилище весьма опасное, ибо нѣмцы частенько «прокрывали» эту полосу лѣса, но до сихъ поръ как-то все обходилось благополучно. Поглаживая черную бороду, подполковникъ Смысловскій разсказывалъ намъ о своемъ «хозяйствѣ», «хозяйство» же это состояло изъ десятковъ двухъ цѣлей, весьма тщательно пристрѣлянныхъ его батареей на полѣ передъ пѣхотными окопами. Стоило днемъ ли, ночью ли батарейнымъ наблюдателямъ, сидѣвшимъ въ оковахъ, поднять тревогу, стоило нѣмцамъ высунуть носъ, и подполковникъ Смысловскій передавалъ на батарею — «Цѣль номеръ такой-то». Батарея съ мѣста открывала ураганный огонь.

Не разъ на опушкѣ лѣса совѣщались мы, что можно сдѣлать, чтобы помѣшать нѣмцамъ «долбить» наши пѣхотные окопы. Съ ненавистью поглядывали мы на видимый вдали шпиль колокольни въ селеніи Рендзины, находящемся верстахъ въ пяти отъ Ченстохова. По общему мнѣнію, колокольня эта служила главнымъ нѣмецкимъ наблюдательнымъ пунктомъ. Батарея подполковника Смысловскаго не могла до нея дотянуться, а если бы и достала, то врядъ ли могла разрушить ее легкой гранатой. Мы рѣшили устроить нѣмцамъ сюрпризъ…

Мы выкатили черезъ лѣсъ на рукахъ одну изъ нашихъ гаубицъ и поставили ее на опушкѣ такъ, что наводчикъ могъ навести орудіе въ колокольню прямой наводкой. Дистанція была тщательно вычислена по картѣ. Предпріятіе наше могло оказаться весьма дерзкимъ, ибо если гаубица видѣла своимъ глазкомъ колокольню, то вѣдь и колокольня могла замѣтить въ бинокль и гаубицу, и группу людей на опушкѣ.

Нашъ лучшій наводчикъ, замѣтно волнуясь, старательно наводилъ орудіе. Командиръ негромко произнесъ: «Огонь». Грянулъ полный звукъ выстрѣла. Спустя нѣсколько секундъ черный фонтанъ разрыла поднялся рядомъ съ колокольней. За первой бомбой послѣдовала вторая, третья. Мы выпустили шесть снарядовъ. Рендзинская колокольня продолжала стоятъ! При такомъ большомъ разстояніи попасть въ нее или не попасть — было дѣломъ везенія. Намъ не повезло! Мы могли утѣшиться лишь тѣмъ, что нѣмецкіе наблюдателя на колокольнѣ пережили, должно быть, непріятные четверть часа… Стрѣльба наша произвела эффектъ разительный. Какъ только раздались первые два выстрѣла, нѣмецкій фронтъ на большомъ протяженіи умолкъ. Очевидно, нѣмцы прислушивались и приглядывались. Звукъ нашихъ выстрѣловъ долженъ быль слышаться отсюда съ такой необычайной силой, что непріятельскіе наблюдатели легко могли сообразить, какь сильно впередъ было выдвинуто орудіе. Тишина нѣмецкой артиллеріи имѣла весьма зловѣщій смыслъ…

Напрасно солдаты упрашивали командира пострѣлять въ Рендзинскую колокольню «еще немножко». Онъ понималъ опасность, которой подвергалась и гаубица и кучка людей, собравшихся вокругъ нея. Послѣ шестого выстрѣла онъ приказалъ убрать орудіе и какъ можно скорѣе укатить его въ глубину лѣса. Солдаты дружно взялись за колеса и потащили гаубицу назадъ по уже проложенной ею тропѣ. Мы съ командиромъ замыкали шествіе. «Зрители», т. е. солдаты гренадерской батареи, разбѣгались съ опушки но своимъ окопамъ.

Да, можно сказать, мы еле-еле успѣли унести ноги! Нѣмецкій фронтъ заговорилъ сразу. Сосредоточенный огонь нѣсколькихъ тяжелыхъ и легкихъ батарей обрушился на несчастную опушку. Намъ благопріятствовало то обстоятельство, что нѣмцы обстрѣливали сначала самую опушку по всей ея длинѣ, не углубляя огонь внутрь лѣса. Это дало намъ возможность выиграть еще минутъ десять. Когда разрывы стали захватывать уже широкую полосу лѣса, круша въ щепки строевыя сосны, вырывая яму на ямѣ — мы были уже внѣ опасности. Полчаса въ этой части лѣса стоялъ настоящій адъ. Подполковникъ Смысловскій посылалъ насъ ко всѣмъ чертямъ за «безпокойство», причиненное нашей затѣей! Вокруть его лѣсной сторожки снаряды такъ поваляли деревья и такъ перековеркали землю, что къ ней лишь съ трудомъ можно было добраться. Но она все же какимъ-то чудомъ была цѣла, и когда миновала артиллерійская буря, ея чернобородый обитатель спокойно вернулся въ нее. Вечеромъ засвѣтилось его оконце, и на крыльцѣ, какъ ни въ чемъ не бывало, его денщикъ раздувалъ самоваръ.

П. Муратовъ.
Возрожденіе, №1653, 11 декабря 1929

Visits: 23