Война зимой… Но зимы въ тотъ годъ мы почти не видали. Не помню совсѣмъ снѣга: если онъ и падалъ, то держался недолго. Климатъ южной Польши мягокъ вообще. Зима 1914-15 г. была особенно мягкой.

Зато бывали часто туманы. Мы любили эти дни: невозможность наблюденія дѣлала и стрѣльбу невозможной. Начиналъ, впрочемъ, чувствоваться и недостатокъ снарядовъ. Штабъ корпуса всякій разъ не забывалъ напоминать намъ объ экономіи. Каждая выпущенная бомба должна была быть какъ-то оправдана. При всѣхъ этихъ условіяхъ боевая дѣятельность наша не могла стать особенно энергичной. Случалось, что по четыре, по пять дней кряду мы вовсе не выходили на позицію. Наступило длительное состояніе полуотдыха. Въ этомъ состояніи мы прожили три зимнихъ мѣсяца…

Батарея наша стояла въ расположеніи 14-го корпуса. Онъ занималъ участокъ фронта, образовывавшій почти прямой уголъ. Одна сіорона угла смотрѣла на западъ, другая на сѣверъ. Эта послѣдняя сторона тянулась вдоль рѣки Пилицы въ нѣкоторомъ разстояніи отъ нея. Довольно большое мѣстечко Иновлодзь стояло на самой рѣкѣ. На противоположномъ берегу ея возвышался каменный бѣлый костелъ. Нашъ берегъ спускался къ рѣкѣ полого, и на этомъ скатѣ пѣхота занимала линіи окоповъ, нѣсколько впереди большого лѣса. На опушкѣ его были расположены наши обычные наблюдательные пункты.

До сихъ поръ отлично помню «пейзажъ», открывавшійся съ этого пункта. Были отлично видны дома Иновлодзи, въ нихъ гнѣздились нѣмцы. Бѣлѣлъ костелъ, уже поврежденный артиллерійскимъ огнемъ. Правѣе, на томъ берегу рѣки, шла линія деревянныхъ дачъ. Лѣвѣе Иновлодзи тянулась сплошная масса лѣсовъ. То были лѣса, окружавшіе Спалу, царскій охотничій замокъ, служившій теперь ставкой нѣмецкаго штаба расположенныхъ противъ насъ войскъ. Если не ошибаюсь, это была такъ называемая группа ген. Войерша, состоявшая изъ частей нѣмецкаго ландвера и ландштурма. Лѣвѣе, противъ сосѣдняго съ нами участка 3-го Кавказскаго корпуса, стояли австрійцы.

Отходъ русскихъ войскъ «на подготовленныя позиціи», послѣ упорнѣйшихъ лодзинскихъ боевъ, не былъ условной фразой, скрывавшей какую-то неудачу. Мнѣ кажется, напротивъ, что то была одна изъ полезнѣйшихъ операцій 1914 года. Въ самомъ дѣлѣ, опытъ показалъ, что наши войска дерутся хорошо (а что касается артиллеріи, даже превосходно), но, въ силу ряда причинъ, не могутъ маневрировать такъ же точно, быстро и ловко, какъ маневрировали нѣмцы, а иногда и австрійцы. Послѣ побѣды подъ Сольдау, Гинденбургъ рѣшилъ примѣнить къ намъ систему короткихъ ударовъ, основанныхъ на маневренномъ преимуществѣ и на великолѣпной сѣти нѣмецкихъ желѣзныхъ дорогъ вдоль русской границы. Вслѣдъ за сентябрьско-октябрьскимъ ударомъ, на Иваногородъ-Варшаву, онъ испробовалъ ноябрьскій ударъ на Кутно-Лодзь. Въ бою нѣмцы не могли насъ рѣшительно одолѣть, но они почти всегда имѣли успѣхъ въ маневрѣ.

Маневренное преимущество позволяло имъ дѣйствовать противъ насъ съ относительно небольшими силами. Необходимо было, слѣдовательно, лишить ихъ этого преимущества и отъ маневренной войны перейти къ позиціонной. Какъ только наши войска отошли на позиціи, подготовленныя вдоль Бзуры, Равки, Пилицы и Ниды, нѣмцы потеряли свободу дѣйствія. Мы зарылись въ землю, и они должны были тоже зарыться въ землю напротивъ насъ. Войска, посланныя ими противъ насъ и снятыя съ западнаго фронта для нанесенія намъ короткихъ ударовъ, теперь нельзя было взять назадъ. Эти войска должны были занять опредѣленные участки длиннаго фронта. Отходъ нашихъ армій и переходъ ихъ къ позиціонной войнѣ оказался вѣрнѣйшимъ способомъ удержать на нашемъ фронтѣ значительныя нѣмецкія силы. Послѣдствія сказались въ 1915 году. Нѣмцы вынуждены были искать рѣшенія на русскомъ фронтѣ, и русскій фронтъ на весь 1915 годъ сдѣлался главнымъ фронтомъ. Союзныя арміи на западѣ получили благодаря этому столь необходимую для нихъ передышку.

Все это, разумѣется, намъ не было ясно въ тѣ времена, когда мы, бывало, пробирались тропой черезъ лѣсъ, чтобы выйти на опушку его, открывавшую широкій видь на долину Пилицы. Лѣсъ тянулся полосой, шириной версты въ двѣ. По нашу сторону его протекалъ ручей. Тамъ, въ лощинѣ, мы обыкновенно располагались на какъ бы самой природой устроенной позиціи. Отъ ручья назадъ мѣстность вновь подымалась. Здѣсь на бугрѣ, среди полей, раскинулась въ длину очень большая деревня Демба, одна изъ тѣхъ безчисленныхъ Дембъ, которыми пестрятъ карты Польши. До западнаго конца ея иногда еще долетали непріятельскіе снаряды, но въ противоположной части, гдѣ съ удобствомъ расположилась на стоянку батарея, занявъ рядъ дворовъ, текла мирная жизнь.

За три мѣсяца, которые мы прожили въ Дембѣ, мы устроились вполнѣ основательно: вымыли и вычистили просторную избу, служившую офицерскимъ жилищемъ. Солдаты ночевали въ другихъ избахъ или въ сараяхъ. На выгонѣ стояли паркомъ, совсѣмъ по мирному времени, наши орудія въ тѣ дни, когда не было приказа выходить на позицію. Я помню, какъ особенно тихо прошло въ этой обстановкѣ Рождество. Стояли сырые, очень туманные дни. Фронтъ совершенію смолкалъ часами и даже днями. Жена моего товарища Г. пріѣхала къ намъ изъ Москвы и привезла намъ и солдатамъ подарки. Помню, съ какой очень большой внутренней воспитанностью наши орловскіе и воронежскіе ребята принимали эти знаки вниманія къ нимъ, эти не очень, можетъ быть, и нужныя вещи и не Богъ вѣсть какія сласти и угощенія. Мы развлекали нашу гостью безконечными чаепитіями.

Бѣдный Г.! Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ, оставаясь на фронтѣ, онъ узналъ, что сдѣлался вдовцомъ…

Я помню Дембу и въ иныхъ обстоятельсгвахъ. Не разъ занимали мы позиціи въ ея окрестностяхъ и стрѣляли то на западъ, то на сѣверъ. Не разъ отправлялись мы на наблюдательный пунктъ черезъ лѣсъ, избѣгая идти по большой дорогѣ, сильно обстрѣливавшейся непріятелемъ. Мнѣ и теперь чудится иногда запахъ этого зимняго лѣса, гдѣ протоптали мы свою тропку. Въ одно утро увидѣли мы на самомъ нашемъ слѣду огромную воронку шестидюймоваго снаряда.

У нѣмцевъ снарядовъ было, видимо, много. Цѣлый день пострѣливали они по лѣсу, гдѣ угадывали какое-то движеніе, по опушкѣ его, въ особенности, гдѣ угадывали они наши наблюдательные пункты. На наиболѣе обычномъ батарейномъ пунктѣ мы соорудили маленькій, но крѣпкій блиндажикъ, который оказался весьма кстати. Мнѣ пришлось дважды испытать въ этомъ блиндажѣ довольно сильное ощущеніе: одинъ разъ совсѣмъ надъ нашей головой разорвалась шрапнельная очередь, другой разъ — стопятимиллиметровая бомба вырыла воронку рядомъ съ нами.

Съ этого наблюдательнаго пункта мнѣ, если можно такъ выразиться, «лично» пришлось послать нѣмцамъ около полусотни бомбъ при слѣдующихъ не совсѣмъ обычныхъ обстоятельствахъ. Былъ, кажется, январь мѣсяцъ. Затишье продолжалось. Мы съ Г. нимало не страдали отъ нашего нѣсколько лѣниваго, и однообразнаго, и малобоевого житья въ деревнѣ Демба. Большую часть дня мы проводили, лежа на кровати. Пили чай, играли въ шахматы, читали мало и неохотно: книги напомнали о той жизни, о которой совсѣмъ не хотѣлось вспоминать…

Все это плохо соотвѣтствовало безпокойному, рыцарскому и романтическому нраву нашего командира. Онъ скучалъ, нервничалъ, писалъ длинныя письма, вздыхалъ, писалъ даже стихи. Ни лошади, ни разбитной денщикъ Полуляховъ, ни батарейные псы, «Рыжій» и «Бѣлый», не развлекали его. Однажды, наконецъ, онъ совсѣмъ загрустилъ: были какія-то письма изъ Москвы, отъ невѣсты. Мы остались вечеромъ съ нимъ вдвоемъ. «Пожалуйста, не отговаривайте меня», сказалъ онъ. «Я рѣшилъ потихоньку съѣздить въ Москву на нѣсколько часовъ. Я больше не могу… Сегодня же вечеромъ я доѣду верхомъ до Опочно и тамъ сяду въ поѣздъ. Это займетъ всего три-четыре дня. Командуйте батареей, какъ будто бы я былъ боленъ. Ничего особеннаго не можетъ случиться. Можетъ быть даже, насъ ни разу не вызовутъ за это время на позицію. Но, если и случится… Пожалуйста не отговаривайте меня. Я знаю, что я дѣлаю. Я больше не могу». Отлучиться безъ разрѣшенія съ фронта! Отвѣтственность была велика. Но отговаривать командира я, разумѣется, не сталъ. Я понялъ по его глазамъ, что онъ не послушался бы меня. Когда совсѣмъ стемнѣло и деревня утихла, ему подали лошадь. Надежный ординарецъ долженъ былъ проводить его до Опочно. Помню, какъ въ темнотѣ, свѣтя карманнымъ фонарикомъ, мы вышли втроемъ на улицу. Сильно взволнованные, мы обнялись, и спустя минуту нашъ романтическій командиръ уже скакалъ куда-то, ввѣряя себя своей судьбѣ. Мы съ Г. возвратились въ избу, но долго не ложились, долго пили чай и долго говорили о немъ.

Офиціально нашъ командиръ сказался больнымъ, и командованіе батареей принялъ я. Истинное положеніе вещей было бы, однако, трудно скрывать, если бы оно продлилось болѣе четырехъ-пяти дней. Къ вечеру слѣдующаго дня батарея получила боевое заданіе. Намъ предписывалось разрушить костелъ въ мѣстечкѣ Иновлодзь, служившій убѣжищемъ для нѣмецкихъ пулеметчиковъ, безпокоившихъ сверху наши окопы. Г. вывелъ батарею на позицію вмѣсто меня, и я, вмѣсто командира, отправился на наблюдательный пунктъ.

Я испытывалъ очень большое волненіе: ради командира было такъ необходимо, чтобы все сошло гладко. Привычные и надежные люди — телефонисты, развѣдчики — своимъ спокойнымъ и веселымъ видомъ подѣйствовали на меня успокоительно. Я особенно любилъ телефониста Трошина. Этотъ житель орловской слободы только, бывало, улыбался, когда приходилось послать его возстановить перебитый обстрѣломъ телефонный проводъ. «Ишь опять!» — говорилъ онъ, и уходилъ съ безстрашной лѣнцой туда, гдѣ рвались тяжелые снаряды. То былъ первый солдатъ въ батареѣ, заслужившій по всей справедливости Георгіевскій крестъ.

Съ перваго же выстрѣла мы взяли на правленіе очень вѣрно. Скоро бѣлый костелъ оказался у насъ, по артиллерійскому выраженію, «въ узкой вилкѣ», то есть между близкимъ недолетомъ и близкимъ перелетомъ. Въ бинокль я видѣлъ очень явственно столбы земли, поднятой взрывами нашихъ бомбъ. Развѣдчикъ Митрофановъ, взобравшись на сосну, увѣрялъ, что видитъ въ бинокль нѣмецкихъ солдатъ, разбѣгающихся отъ костела. Я скомандовалъ поправку по уровню. Слѣдующая очередь ударила въ самый костелъ. Половина боковой стѣны его рухнула. Вмѣсто черныхъ земляныхъ столбовъ, высоко взлетѣли вверхъ бѣловатые столбы мусора. Мы продолжали стрѣлять. Черезъ короткое время отъ зданія остались лишь странно торчащія руины. Нѣсколько очередей, кстати, мы послали и въ дома Иновлодзи. По телефону изъ штаба было передано приказаніе прекратить стрѣльбу и сообщить расходъ снарядовъ. Мнѣ было особенно пріятно, что полкъ, сидѣвшій въ окопахъ, просилъ передать «благодарность артиллеристамъ». Для пѣхоты на этомъ участкѣ это было, должно быть, занимательнѣйшее зрѣлище, да и подымающее духъ, ибо нѣмецкой пѣхотѣ былъ данъ здѣсь нѣкоторый урокъ.

Мы возвратились въ Дембу въ отличнѣйшемъ расположеніи. Меня больше всего радовало, что все обошлось вполнѣ благополучно. Третій день прошелъ тихо, а на четвертый, къ вечеру, уже можно было ждать командира. Но въ это утро насъ вновь потревожили. Теперь надо было прогнать нѣмцевъ изъ деревянныхъ дачъ къ востоку отъ Иновлодзи. Когда я пришелъ на наблюдательный пунктъ, было еще раннее утро, стоялъ густой бѣлый туманъ. Вдругъ въ этомъ туманѣ я ясно увидѣлъ четыре блеснувшихъ огонька, черезъ нѣсколько секундъ гдѣ-то за нами въ лѣсу разорвались снаряды. Стрѣляла нѣмецкая стопятимиллиметровая батарея. Нѣмецкіе артиллеристы не сообразили, что въ туманѣ будутъ видны вспышки ихъ выстрѣловъ. Немедленно я доложилъ въ штабъ что вижу по вспышкамъ нѣмецкую батарею и прошу разрѣшенія ее обстрѣлять. Тѣмъ временемъ я приказалъ развѣдчикамъ отмѣтить вѣхой направленіе на огни выстрѣловъ. Мнѣ уже чудилось, какъ мы уничтожимъ нѣмецкую легкую гаубичную батарею, какъ взорвемъ ея зарядные ящики… Признаюсь, я до сихъ поръ не могу безъ волненія вспомнить объ этой минутѣ. Изъ штаба, однако, вылили на меня ушатъ холодной воды. Меня спросили, могу ли я ручаться, что я сдѣлаю это съ двѣнадцатью выстрѣлами. Двѣнадцать выстрѣловъ, это было все, что штабъ могъ прибавить къ тѣмъ двадцати, которые были намъ «ассигнованы» для выполненія сегодняшней задачи. По совѣсти говоря, я ручаться не могъ. Дистанція до нѣмецкой батареи не была, разумѣется, намъ извѣстна, и ее надо было бы искать пристрѣлкой въ туманѣ. Я рискнулъ бы дать утвердительный отвѣтъ, но боялся, какъ бы въ результатѣ всего этого не раскрылось какимъ-нибудь образомъ отсутствіе командира. Пришлось ограничиться разгромомъ деревянныхъ дачъ. Изъ пѣхотныхъ окоповъ донеслось «ура». Пѣхотныхъ солдатъ забавляло смотрѣть, какъ летѣли вверхъ доски, балки и крыши.

И вотъ наши тревоги окончились. Командиръ вернулся изъ Москвы къ вечеру, счастливый, бодрый и готовый теперь болѣе терпѣливо ждать артиллерійскихъ подвиговъ. Помню, онъ сидѣлъ на постели и Полуляховъ классической денщицкой ухваткой стаскивалъ съ него сапоги. Я разсказалъ ему про нѣмецкую батарею. Лицо его омрачилось. «Напрасно, — сказалъ онъ, — напрасно подумали вы обо мнѣ. Надо было не слушаться штаба и бить нѣмцевъ, хотя бы для этого пришлось выпустить сорокъ бомбъ».

Нашъ участокъ франта былъ, по-видимому, однимъ изъ самыхъ спокойныхъ. Я не помню на немъ за эти мѣсяцы сколько-нибудь серьезныхъ дѣлъ. Стрѣлковая бригада, входившая въ составъ корпуса, скоро ушла куда-то въ Карпаты. Оставшіяся пѣхотныя дивизіи были по своему составу, почти сплошь изъ запасныхъ, мало пригодны къ какимъ-либо «активнымъ дѣйствіямъ». 14-й корпусъ принадлежалъ къ частямъ весьма утомленнымъ боями, ибо дрался съ самыхъ первыхъ дней войны, начиная отъ перваго дѣла подъ Красникомъ. Командиромъ корпуса былъ генералъ Войшинъ-Мурдасъ-Жилянскій. Мы его, впрочемъ, никогда не видѣли. Онъ жилъ въ городкѣ Опочно, верстахъ въ восьми позади фронта.

Въ этотъ жалкій и унылый маленькій городокъ я ѣздилъ иногда за покупками верхомъ, сопровождаемый моимъ ординарцемъ, бородатымъ воронежскимъ мужикомъ Хаустовымъ, трусившимъ за мной на маленькой бѣлой лошадкѣ.

Одинъ разъ, когда мы выѣзжали съ нимъ изъ Опочно, Хаустовъ, забывъ о дисциплинѣ, тронулъ меня за рукавъ.

«Глядите-ка, ваше благородіе, что дѣлается», — сказалъ онъ.

Я повернулъ къ нему голову и увидѣлъ въ нѣкоторомъ разстояніи на бугрѣ кое-какъ сбитую, низкую висѣлицу. Женщина висѣла на ней. Кто подъѣзжалъ ближе, тотъ могъ видѣть надпись «шпіонка». Но мы съ Хаустовымъ не оказались въ числѣ любопытныхъ…

Иное воспоминаніе связано для меня еще съ городомъ Опочно. Тамъ была небольшая православная церковь, выстроенная, очевидно, для стоявшихъ здѣсь въ мирное время войскъ. Проѣзжая однажды мимо, я увидѣлъ, что церковь отперта въ неурочный часъ. Я слѣзъ съ лошади и вошелъ въ дверь. Было уже поздно, почти темно. Въ церкви не было никого, кромѣ сторожа, да еще одного молящагося, въ военной шинели, стоявшаго на колѣняхъ и припадавшаго время отъ времени лбомъ къ полу. Пораженный горестью этой жаркой молитвы, я тихонько вышелъ, сторожъ послѣдовалъ за мной. Отъ него я узналъ, что молившійся одиноко въ церкви человѣкъ былъ генералъ Эвертъ, командующій 4-й арміей, нашъ командующій арміей. Онъ потерялъ на войнѣ двухъ сыновей…

Когда я бывалъ въ Опочно, гудки паровозовъ заставляли меня вздрагивать, вспоминать, задумываться. Желѣзная дорога! Москва, Россія… Но вотъ насталъ день, когда къ станціи Опочно подъѣхалъ я съ тѣмъ, чтобы сѣсть въ поѣздъ и не вернуться болѣе къ батареѣ. Хаустовъ провожалъ меня. Я попрощался съ нимъ за руку и обнялъ морду моего «Миндаля», на которомъ ѣздилъ съ перваго и до послѣдняго дня. Моя жизнь мѣнялась, мѣнялась служба. О ней я когда-нибудь разскажу особо и вспомню не безъ усилія тѣ страшные дни, которыми она закончилась. Въ сравненіи съ этими днями, какими почти счастливыми временами кажутся мнѣ эти полгода на фронтѣ, эти недѣли походовъ и боевъ, эти мѣсяцы батарейной жизни! Я имѣю право гордиться нашей батареей, «моей» батареей — 4-й батареей 5-й тяжелой артиллерійской бригады. До самаго конца войны она не разложилась, но, придя походнымъ порядкомъ с фронта, сдала свои орудія въ Вяземскій арсеналъ.

Я имѣю право гордиться и моимъ благороднымъ рыцарственнымъ командиромъ. На долю его выпало не мало смѣлыхъ дѣлъ, не мало тѣхъ подвиговъ, о которыхъ онъ всегда такъ мечталъ. И жизнь его окончилась, какъ было написано, должно быть, заранѣе въ книгѣ судьбы. Уже на исходѣ войны, въ началѣ весны 1917 года, онъ былъ смертельно раненъ шрапнельной пулей на наблюдательномъ пунктѣ, гдѣ-то на 6epeгу рѣки Стрыпы. Да, можетъ быть, судьба не обидѣла этимъ превосходнаго офицера, не узнавшаго, такимъ образомъ, ничего о той участи, жестокой или горькой, которая была уготована руссскому воинскому сословію.

П. Муратовъ.
Возрожденіе, №1702, 29 января 1930.

Visits: 16