I

То, что здѣсь записано, свидѣтельское показаніе одного изъ безчисленныхъ очевидцевъ. Многое изгладилось изъ памяти. Многое ею не отмѣчено именно въ тѣ болѣе интересныя минуты, когда приходилось прикладывать въ извѣстной мѣрѣ къ общему дѣлу руку и самому. То, что самъ дѣлаешь, труднѣе воспроизводить, чѣмъ наблюденія со стороны. Хорошія записки требуютъ эгоизма, наивности и артистической любви кь мелочамъ. Онѣ требуютъ памяти. А мы неохотно замѣчали и охотно забывали. Сохранилось же въ памяти не самое значительное. Память своенравна.

***

Февральская революція застала меня въ Москвѣ. Я былъ прокуроромъ московской судебной палаты и жилъ въ Кремлѣ, гдѣ занималъ въ 5-мъ этажѣ зданія судебныхъ установленій громадную квартиру, несоотвѣтствующую ни моимъ вкусамъ, ни потребностямъ. Гуляя въ одиночествѣ по амфиладѣ залъ зимними вечерами 1916 года, я не могъ подозрѣвать, что черезъ годъ съ лишнимъ въ моей гостиной будетъ собираться совѣтъ коммунистическаго правительства Россіи, а въ моей кровати спать Ленинъ… Я испытывалъ тоску подъ куполомъ съ извѣстнымъ изображеніемъ закона… Вокругъ него была площадка съ перилами. Молодые юристы въ нижнихъ этажахъ острили, что эта площадка служитъ для того, чтобы «обойти законъ». Жизнь въ Москвѣ во время войны, какъ и вездѣ, не была веселой. «Свѣтъ» занимался лазаретами. На моемъ попеченіи по должности оказалось до 15, кажется, лазаретовъ, эвакуированныхъ изъ западныхъ тыловыхъ районовъ по мѣрѣ продвиженія на нашей территоріи непріятеля. Занимался лазаретами дамскій комитетъ, засѣдавшій у меня на квартирѣ. Эти собранія оживляли мои угрюмыя палаты. Большею же частью я бывалъ одинъ. Въ Кремлѣ къ ночи становилось тихо, закрывались ворота и прекращалась ѣзда. Наступала тишина, которая меня тяготила. Только на Спасской башнѣ играли часы. Я все придумывалъ предлогъ, чтобы отказаться отъ казенной квартиры и переѣхать въ городъ. Сослуживцы меня увѣряли, что мои преемники будутъ за это меня проклинать.

II

Не помню, въ какой день, утромъ у меня зазвонилъ телефонъ. Говорилъ товарищъ прокурора провинціальной судебной палаты 3., состоявшій въ ревизіонныхъ порученіяхъ по административному вѣдомству и разъѣзжавшій по Россіи.

— Я говорю съ Николаевскаго вокзала… Только что пріѣхалъ изъ Петербурга… Тамъ революція.. Когда я уѣзжалъ, народъ пошелъ въ Царское Село. Династія кончилась…

Звонила старушка графиня О., статсъ-дама, и успокоительно сообщила, что «Государь бумагу подписалъ». Я не понималъ, о какой бумагѣ идетъ рѣчь. Это было отреченіе. Вечеромъ на «лазаретномъ» собраніи у Одоевскаго-Маслова его жена высказала убѣжденіе, что войска въ Петербургѣ собираются къ Государственной Думѣ не столько для того, чтобы ее поддержать, сколько для того, чтобы ее «окружить» для ареста.

«Революція» на улицахъ Петербурга не особенно смутила. Мало ли было безпорядковъ. Впечатлѣніе на спокойныхъ и разбиравшихся людей произвело отреченіе государя, а затѣмъ непринятіе престола великимъ княземъ Михаиломъ Александровичемъ. Въ 1916 году революція всѣмъ казалась неизбѣжной. Многie, даже умѣренно настроенные, ея желали. Я не говорю уже про широкіе либеральные круги образованнаго общества, всегда состоявшіе въ оппозиціи и жившіе мечтами о революціи. У насъ существовалъ революціонный культъ. Изъ иностранной исторіи знали только французскую революцію. Декабристы были предметомъ неугасимаго преклоненія. Вся литература — литература протеста. Земство и Дума вели борьбу съ властью.

ІІІ

Въ 1916 году опасенія обратились въ увѣренность, что революція будетъ. На святкахъ я ѣздилъ въ Кіевъ. Видѣлъ кадровыхъ офицеровъ, пріѣхавшихъ съ фронта, и былъ пораженъ разговорами…

Охранное отдѣленіе сообщало мнѣ копіи своихъ донесеній департаменту полиціи. Я читалъ тамъ о томъ, что дѣлалось. Надо отдать справедливость, что московское охранное отдѣленіе не скрывало серьезности положенія, имѣло правильный взглядъ на вещи и не скупилось на тревожныя предостереженія.

Тѣ, кто ожидалъ и желалъ революцію, относились къ ней совсѣмъ по-русски. Старушка гдѣ-то у Островскаго говоритъ: «Суди меня, судья неправедный». Ясная, просвѣтленная покорность. Теперь это кажется страннымъ. Считали, что революціи не миновать. Нѣкоторые испытывали жуть какъ при купаніи. Другіе боялись, но въ концѣ концовъ еще больше боялись, что ея не будетъ. Всѣмъ страшно было, что мучительное положеніе затянется. Большинство думало, что власть, которая смѣнитъ старую, будетъ сильнѣе, доведетъ войну до конца. Расчитывали, что будетъ регентство при малолѣтнемъ Алексѣѣ. Но когда прочли, что государь отрекся и за сына, то рѣшили, что такъ будетъ лучше. Узнавъ, что великій князь Михаилъ Александровичъ короны не принялъ, кое-кто пріунылъ. Правда, Временное Правительство блистало извѣстными всей Россіи именами. Но оно вело себя какь-то очень тихо и скромно, а на выборгской сторонѣ шумѣло какое-то второе, болѣе темпераментное правительство въ лицѣ совѣта рабочихъ, солдатскихъ и крестьянскихъ депутатовъ.

Въ моемъ кремлевскомъ отчужденіи московская революція прошла даже «незамѣтно». Мы въ центрахъ недостаточно учитываемъ оторванность «народа» отъ историческихъ событій, поглощающихъ вниманіе горсточки дѣятелей, участниковъ «дѣйствія». Когда-то во Франціи иллюстраціи печатали портретъ желѣзнодорожной барьерной сторожихи, никогда ничего не слышавшей о Дрейфусѣ. Я, прокуроръ судебной палаты, оказался однажды въ положеніи, напоминавшемъ эту старуху. И притомъ въ отношеніи вещей, происходившихъ у меня подъ окнами и близко меня касавшихся.

Я стоялъ въ служебномъ кабинетѣ и смотрѣлъ на «сенатскую» площадь, гдѣ выстраивались войска. Секретарь доложилъ, что сейчасъ будутъ брать Кремль и начнется обстрѣлъ артиллеріей. Онь просилъ отпустить домой нервничавшую канцелярію. Канцелярія была отпущена, а я поднялся къ себѣ наверхъ.

Никакой стрѣльбы не было. Я сталъ читать, пообѣдалъ и забылъ, что нахожусь въ осажденной Бастиліи. Въ 8-мъ часу вечера ко мнѣ позвонили «съ воли» друзья, спрашивая, взятъ ли Кремль. Я могъ отозваться только полнымъ невѣдѣніемъ. Послалъ за смотрителемъ зданія. Смотритель зданія сообщилъ, что «гарнизонъ сдался безъ боя».

Тутъ я убѣдился, что я у «революціи» подъ подозрѣніемъ. Попытка самому позвонить по телефону оказалась безуспѣшной. Меня выключили, но такъ, что ко мнѣ можно было звонить, а я самъ ни съ кѣмъ соединиться не могъ.

ІѴ

Въ эти дни передо мною всталъ вопросъ: какъ же быть дальше? Было ясно, что новый министръ юстиціи А. Ф. Керенскій въ первую очередь смѣнитъ всѣхъ прокуроровъ судебныхъ палатъ, въ томъ числѣ, конечно, и меня. Можно было предупредить это, и самому подать въ отставку. Но для этого не было основаній. А. Ф. Керенскій былъ мнѣ совершенно неизвѣстенъ. В. А. Маклаковъ мнѣ говорилъ, что при распредѣленіи портфелей Керенскому было предоставлено министерство юстиціи, потому что полагали, что въ этомъ вѣдомствѣ онъ можетъ меньше принести государству вреда, чѣмъ въ другомъ. Это было странное соображеніе и не сулило ничего добраго.

Я рѣшилъ ждать своего увольненія. Меня, однако, не уволили. Такихъ, какъ я, несмѣщенныхъ послѣ февральской революціи прокуроровъ палатъ, было, кажется еще двое.

Н. Чебышевъ.
Возрожденіе, № 1008, 6 марта 1928.

Visits: 20