Рядъ статей «Возрожденія», особенно за послѣднее время, — статьи Ю. Семенова, П. Муратова, А. Салтыкова, Н. Львова, Д. Мережковскаго, 3. Гиппіусъ — съ достаточной полнотой опредѣлили идеологическую основу, уточнили идейное утвержденіе нашей газеты.

Нѣтъ нужды повторять разъ сказаннаго, но можетъ быть слѣдуетъ попытаться объединить все сказанное нѣсколькими простыми и не претендующими на «программность» формулами….

П. Б. Струве, въ послѣднемъ номерѣ «Россіи», указываетъ, что «сейчасъ въ Зарубежьи подъ оболочкой личныхъ и групповыхъ споровъ и пререканій происходитъ сложная, какъ процессъ, но въ своемъ конечномъ результатѣ не могущая не быть весьма простой и однозначной, концентрація и консолидація — сосредоточеніе и объединеніе, являющіяся въ то же время диференціаціей или расчлененіемъ».

Сознаніе этого процесса концентраціи не мѣшаетъ, какъ извѣстно, вести «тягостные», по опредѣленію того же П. Б. Струве, «личные споры и пререканія», которые «въ живой жизни неизбѣжны». А между тѣмъ, именно этимъ общимъ сознаніемъ процесса «концентраціи», надгрупповой и надличной, и объясняется смутившее нѣкоторыхъ появленіе въ «Возрожденіи», наряду, скажемъ, со статьями Н. Львова, барона Б. Нольде и Е. Саблина, статей 3. Гиппіусъ.

Повторимъ же, прежде всего, идеологическія утвержденія «Возрожденія» въ сжатой схемѣ. Силой, создавшей наше отечество — Россію-имперію, была не только этническая стихія ея племенъ, а духъ надплеменной и надъэтническій — духъ націи (Салтыковъ). Но эта національная сущность Россіи была не понята и даже предана послѣдними «сумеречными десятилѣтіями» русской власти и русскаго общества, впавшими либо въ духовный провинціализмъ, либо въ грубый «радикализмъ» революціи. На задахъ такой отсталой и опытомъ Европы уже отвергнутой мысли послѣднія поколѣнія и попятили Россію въ революцію (Салтыковъ и Муратовъ). Но и при господствѣ надъ страной разрушительныхъ силъ революціи, но и въ эпоху разгрома націи революціей, остаются налицо и пребываютъ неистребимыми, какъ тамъ, подъ спудомъ, такъ и здѣсь, во свободѣ, тѣ національныя силы живой Россіи, государственный геній которой — «тяга къ Москвѣ» — засвидѣтельствованъ вѣками ея исторіи (Семеновъ).

Итакъ, пораженіе Россіи коммунистической революціей, бунтомъ охлократіи, — есть только одинъ изъ фактовъ исторіи россійской, а вовсе не завершеніе ея исторіи. Нѣтъ, исторія Россіи не прервана революціей. Неизсякаемо-живая Россія продолжаетъ жить подъ спудомъ революціи и національно осознавать себя, какъ тамъ, вглухую еще, такъ и здѣсь — уже открыто, но и тамъ и здѣсь противъ революціонной коммунистической власти. Въ процессѣ выпиранія революціи новой націей россійской, формирующейся подспудно тамъ и уже осознающей себя здѣсь, и заключается въ сущности самый процессъ возрожденія Россіи.

Понятна поэтому полная и крайняя непримиримость наша съ антинаціональной коммунистической властью, та непримиримость, которую Д. С. Мережковскій вѣрно и точно назвалъ религіозной. Несомнѣнно, что каждый принимающій на свою совѣсть бездну невинной крови, пролитой большевиками и бездну омерзенія, учиненную ими на мѣстѣ Россіи, и бездну ихъ нечеловѣческой лжи и нечеловѣческихъ злодѣяній, — тѣмъ самымъ не только отвращается отъ Россіи, но отвращается и отъ Самого Бога Живаго.

Этой религіозной непримиримостью отмѣченъ, наконецъ, и «третій путь» 3. Гиппіусъ, вызвавшій достаточно шума: «лѣвые» приняли его, какъ отказъ отъ «лѣвыхъ», «правые» — какъ отказъ отъ «правыхъ». И въ представленіи многихъ этотъ «третій путь» сталъ еще одной одинокой тропинкой между проторенныхъ «большаковъ», правыхъ и лѣвыхъ. А между тѣмъ путь-то не между, а надъ, такъ же, какъ — надъ «правыми» и надъ «лѣвыми» и всѣ утвержденія «Возрожденія» о Россіи-имперіи и Россіи-націи.

Людей соединяютъ теперь не опороченныя партійныя программы, не проигравшіеся партійные вожаки и не узкополитическія эмоціи, а соединяютъ — біографіи, одинаковость новаго національнаго сознанія, которое созрѣло и прозрѣло, какъ въ испытаніяхъ изгнанія, такъ и въ стихіи бѣлаго движенія. Въ этомъ, вѣроятно, и была основная историческая миссія бѣлаго движенія.

Это сознаніе сформировалось помимо признанныхъ политическихъ вожаковъ или независимо отъ нихъ. Внутренно оно добыто личнымъ опытомъ каждаго. Оно родилось не отъ словъ, а отъ дѣлъ. Вотъ это и есть новый путь эмиграціи. Соединяетъ теперь или разъединяетъ людей — только общность или различіе ихъ національной оцѣнки происходящаго въ Россіи, а отнюдь не разнорѣчивые и набившіе оскомину вульгаризмы присяжныхъ политиковъ, вотъ уже десять литъ плутающихъ все въ тѣхъ же трехъ соснахъ.

П. Б. Струве правильно отмѣтилъ этотъ, дѣйствительно, замѣчательный фактъ внутренняго объединенія эмиграціи, помимо и надъ всѣми внѣшними, групповыми и личными ея разъединеніями. Новый путь дѣйствительно открылся, и на немъ оказались люди весьма разнородныхъ оттѣнковъ прежней политической мысли.

Наша приверженность Россіи — въ нашемъ сознаніи гибельности коммунистическаго совѣтовластія для отечества. Такое сознаніе повелѣваетъ. А нашъ краткій пароль — «Имперія и Нація», заключающій въ себѣ такое громадное содержаніе, опредѣляетъ въ сущности идеологическую умонастроенность всей національной эмиграціи. И можетъ быть, въ двухъ этихъ словахъ нашего пароля — «Имперія и Нація» — ключъ къ построенію всей идеологіи послѣреволюціонныхъ поколѣній Россіи. И этотъ нашъ пароль — «Имперія и Нація» — противостоитъ вполнѣ, передъ лицомъ всего міра, паролю міровыхъ разушителей — «Интернаціоналъ и Коммунизмъ».

Конечно, для многихъ звучитъ нашъ пароль не только консерватизмомъ, но даже реставраціей… Однако было бы просто глупо толковать на тему о нашемъ «реставраторствѣ». Мы признаемъ фактъ революціи; больше того, мы сознаемъ его неотвратимость: въ совѣсти нашей мы знаемъ, что сумерки Россіи не могли кончиться иначе, чѣмъ они кончились въ мартѣ 1917 года. И даже еще того больше: мы думаемъ, что на отрицательномъ фактѣ революціи стало прозрѣвать наше положительное національное сознаніе и что послѣдней мистеріей революціи будетъ преображеніе Россіи въ новую россійскую націю, уже рождающуюся изъ пепла и разрушенія. «Реставраторы» мы только глупцовъ или сознательныхъ клеветниковъ.

Вполнѣ также понятно, что Россія-имперія можетъ мыслиться нами и въ формахъ республики, и въ формахъ федераціи, и въ формахъ конституціонной монархіи и національной диктатуры, споръ о «формахъ», право, одинъ изъ самыхъ унылыхъ и вздорныхъ споровъ эмиграціи. Смыслъ не въ формахъ, а в сущности властвованія.

Карлейль когда-то сказалъ: «мѣняются формы, а сущности остаются неизмѣнными». Вотъ въ защитѣ этихъ-то неизмѣнныхъ сущностей, на которыя посягаетъ революція, мы, дѣйствительно, согласны быть консерваторами. Мы убѣждены, что и подъ волнами революціи и подъ крышкой совѣтской власти — сущность Россіи пребываетъ неизмѣнной, и думаемъ, что она заключается въ томъ, что Россія-имперія была отечествомъ побѣды.

Подъ побѣдой мы разумѣемъ, конечно, не счастливыя завершенія внѣшнихъ войнъ, а общую духовную и матеріальную устремленность націи къ наиболѣе яркому выявленію и утвержденію себя во всѣхъ областяхъ жизни, — побѣдное національное творчество. Имперскія формы даютъ всѣ условія для выраженія такого творчески-побѣднаго существа націи.

Школьная истина, что Россійская Имперія родилась въ огнѣ Полтавской побѣды, для насъ содержитъ теперь смыслъ вѣщій и предуказывающій. И во всемъ противоположенъ ей — примѣръ октябрьской революціи: Бресть Россіи, сдача ея. Бресть былъ не только предательствомъ Россіи, онъ былъ отказомъ отъ побѣды и, тѣмъ самымъ, отказомъ отъ Петра, отъ Полтавы, отъ Пушкина, отказомъ отъ самой Россіи. Революція-пораженіе здѣсь явно и вовсе рветъ съ Россіей-побѣдой, обращается противъ Россіи истребительнымъ и жесточайшимъ терроромъ и гражданской войной.

Совѣсть каждаго теперь, какъ и тогда, должна выбирать между Россіей и ея пораженіемъ — революціей. Нашей совѣстью повелѣваетъ Россія, а не революція. И въ защитѣ всѣхъ сущностей Россіи, всѣхъ духовныхъ утвержденій ея бытія, въ защитѣ ея побѣдной сущности и заключается нашъ консерватизмъ.

Консерватизмъ — это прежде всего уваженіе къ національнымъ побѣдамъ, будь то древнія побѣды церкви московской или московскій государственный геній, будь то Петръ и Пушкинъ, Ломоносовъ и Лобачевскій, судъ россійскій или россійская армія. Мы не забываемъ, что исторія націи — это исторія ея творческихъ побѣдъ. Мы не забываемъ стараго и мудраго изрѣченія:

«Une nation déchoit quand elle se rit de tout ce qui doit être respecté». [1]

Скажемъ о нашемъ консерватизмѣ и такъ: послѣдній пѣхотинецъ-стрѣлокъ, павшій за отечество въ Ташкентѣ или на Шипкѣ, или сгорѣвшій отъ лихорадки въ Галлиполи, по нашему разумѣнію, дороже и ближе Россіи, чѣмъ все крошево и кашево безотвѣтственныхъ и бездѣльныхъ словъ, безотвѣтственныхъ и бездѣльныхъ людей, всплывшихъ послѣ 1917 года.

Вотъ и 1917 годъ… Что-же, большинствомъ изъ насъ вполнѣ и всей совѣстью была принята мартовская революція 1917 года, такъ какъ мы вѣрили и чаяли тогда, что революція будетъ новой очистительной побѣдой надъ историческими пережитками Россіи и надъ тѣми формами, изъ которыхъ уже вытекло содержаніе, что эта революція дастъ мощный толчокъ къ свободному развитію свободной націи — Россіи.

Но мы стали противъ революціи, когда почуяли, — еще эмоціонально и подсознательно, — что революція не утвержденіе Россіи, а разгромъ и омерзеніе ея. Мартъ былъ національнымъ пораженіемъ Россіи, потому онъ и кончился ужасающей національной катастрофой октября. Въ изгнаніи мы это сознали до конца, мы поняли, — недаромъ говорилъ Гоголь, что «я вижу Россію, когда нахожусь внѣ ея», — что и теперь, такъ же, какъ въ 1613 году, въ 1812 году или въ 1914 году, или какъ въ потерпѣвшемъ пораженіе мартѣ 1917 года, или какъ въ потерпѣвшемъ пораженіе бѣломъ движеніи, — вовсе не передъ нами, эмигрантами (въ насъ ли дѣло?), а передъ самой Россіей стоитъ все тотъ же единственный и еше не разрѣшенный, вопросъ самой сущности, самой глубины и тайны ея бытія, вопросъ о выходѣ изъ трагической катастрофы революціи, вопросъ о національной побѣдѣ надъ національнымъ пораженіемъ, вопросъ о новомъ россійскомъ преображеніи.

Только Россія, одна она можетъ, конечно, дать на него послѣдній и рѣшающій отвѣтъ. Но это не значитъ, что и передъ нами, эмигрантами, не стоитъ во всей своей остротѣ, какъ и десять лѣтъ назадъ, тотъ же вопросъ, ибо мы, эмигранты, такіе же русскіе, какъ тѣ, кто тамъ, подъ совѣтской властью, мы — неотрываемая часть національнаго тѣла Россіи, и мы вѣримъ, что тамъ, въ Россіи, воля къ преодолѣнію революціи не только не изсякаетъ, а, наоборотъ, стремительно усиливается. Иначе померкла бы самая сущность, самое сознаніе Россіи и Россіи — не быть.

Мы вѣримъ, что только въ этомъ преодолѣніи, въ этомъ возвратѣ изъ провала революціи въ отечество побѣдъ, — единственный выходъ для Россіи. Или Россія прорвется изъ революціи, или Россіи не будетъ. Другого выхода нѣтъ. Другого выхода не знаетъ ни одна революція живыхъ и великихъ націй: вѣдь Бонапарты и Кромвели были, прежде всего, выразителями побѣды націи надъ революціей. Или Россія будетъ Россіей, или, пораженная революціей, она станетъ жертвой мести нарушеннаго ею мірового порядка вещей, той мести, которая безпощадно и безвыходно придавитъ слѣпой русскій этносъ, стада племенъ и народовъ, заселяющихъ русскія равнины, вывѣтривъ, можетъ быть, уже черезъ два-три вѣка и самое имя Россіи.

Но мы вѣримъ, и вѣра наша подкрѣпляется все новыми фактами, — что тамъ, даже среди «коммунистовъ», начинаютъ сознавать то, что сознаемъ и мы. Въ этомъ для насъ весь смыслъ русскихъ событій. Въ этомъ же смыслъ и сущность нашего изгнанія. Каждый день мы наблюдаемъ это живое шевеленіе рождающейся новой націи россійской, — не болтающей вздоръ сволочи площадныхъ митинговъ, а отъ корней возстающей, изъ революціи исходящей и ее сталкивающей новой русской реальности — россійской національной демократіи, которой принадлежитъ будущее. Воли къ побѣдѣ надъ революціей Россія требуетъ отъ насъ, и въ такой нашей волеустремленности мы, дѣйствительно, едины съ окутанной и подавленной революціей, но и подъ нею, въ сущностяхъ своихъ, пребывающей неизмѣнной, Россіей.

Нашъ путь въ изгнаніи намъ ясень. Теперь каждый изъ насъ «самъ себѣ предокъ», какъ было и во времена Наполеона, и жизнь каждаго теперь — автобіографія. Ее можно писать о себѣ какъ кому угодно, но за нее каждый отвѣтитъ передъ Россіей. Идетъ несомнѣнно новая эпоха личностей, эпоха Карлейльскихъ героевъ: «бонапартизмъ» въ порядкѣ дня.

Мы знаемъ, что намъ дѣлать здѣсь, будемъ же знать, что намъ дѣлать и тамъ: во всякомъ случаѣ, двухъ краткихъ словъ пароля — «Имперія и Нація» — достанетъ съ лихвой на дѣло и на мысль двухъ или трехъ вѣковъ русскихъ пореволюціонныхъ поколѣній. Только утвержденіемъ воли къ побѣдѣ эмиграція отвоюетъ свое лицо, свою историческую личность, самое духовное свое бытіе. Этимъ же утвержденіемъ опредѣлится ликъ и стиль, духовное бытіе и самой пореволюціонной Россіи.

Потому-то и ощущается нами, какъ непримиримый врагъ и какъ измѣнникъ Россіи, каждый изъ тѣхъ эмигрантскихъ адвокатовъ длящагося національнаго пораженія, кто вотъ уже десять лѣтъ, подмѣнивъ Россію революціей, либо разшатываетъ, либо смываетъ въ словесномъ сорѣ непогасающей эмигрантской распри эту единственно реальную, «однозначную концентрацію» эмиграціи, — кто пытается переломить ей хребетъ, очевидно понимая вполнѣ, что только воля къ побѣдѣ рождаетъ и побѣдныя дѣйствія.

Итакъ, «водораздѣлъ», «концентрація» или «путь» — въ эмиграціи реальность.

Этотъ путь стремительно пробиваетъ всѣ и правыя и лѣвыя группировки и проходитъ надъ всѣми, разбрасывая всѣхъ на два противоположныхъ берега и на каждомъ могутъ быть и бывшіе правые, и бывшіе лѣвые.

На одномъ берегу — пораженіе, революція, разложеніе эмиграціи и революціонная демократія.

На другомъ — побѣда, Россія, укрѣпленіе національной воли эмиграціи и россійская національная демократія.

Мы — на этомъ, другомъ берегу.

[1] «Нація гибнетъ, когда смѣется надъ тѣмъ, что заслуживаетъ уваженія» (фр.)

Ив. С. Л.
Возрожденіе, № 970, 28 января 1928.

Visits: 28