5 апрѣля 193* года.

Возвращаюсь изъ редакціи въ наше общежитіе засвѣтло. Слѣзаю съ трамвая на углу Второй Монетной, около Александровскаго Лицея, и, какъ бы невзначай, взглядываю на домъ № 9, въ которомъ жилъ послѣдніе годы перёдъ бѣгствомъ изъ Петербурга.

Однако это только такъ, для виду, невзначай. На самомъ же дѣлѣ ловлю себя на странномъ чувствѣ: домъ гипнотически тянетъ къ себѣ, вызываетъ разнообразную смѣсь ощущеній: и жуть и радость, и нѣжность воспоминаній и горечь пережитаго…

По виду — домъ какъ домъ, одинъ изъ многихъ шестиэтажныхъ, идущихъ въ рядъ… А кажется, между тѣмъ, таинственнымъ, призрачнымъ. Будто во снѣ представился и такъ и не уходитъ, хотя сонъ миновалъ…

Знакомый парадный подъѣздъ съ полукруглымъ сводомъ вверху. Массивная дверь съ зеркальными стеклами, перевитыми плетеньемъ рѣшетки… А наверху, въ четвертомъ этажѣ, балконъ. Узкій, съ каменнымъ барьеромъ вокругъ. Лѣтомъ, помню, стояли цвѣты, свѣшивались ползучіе стебли ипомеи. Радовалась теплу и солнцу перенесенная изъ кабинета кокосовая пальма.

Два крайнихъ окна — гостиная. Затѣмъ столовая… Сколько оконъ? Одно? Два? До угла тянулось, значитъ, два здѣсь, два въ спальнѣ. Раньше домъ быль свѣтлый. Желтоватый, зеленоватый? Теперь сѣрый, насупившійся, нездоровыя пятна надъ окнами, кое-гдѣ некрашеныя рамы, очевидно, недавнія…

Войти или нѣтъ?

Положеніе, конечно, глупое. Кто-нибудь встрѣтить внизу, у лифта, спроситъ, кого надо. А кого спросить? Кухарка Даша, правда, оставалась. Но гдѣ она! А можетъ быть, живетъ? Какъ фамилія только?.. Даша, а дальше? Ахъ, да, Кононовна. Дарья Кононовна, письма на ея имя бывали.

Зайти?

Нѣтъ, противно. Еще подумаютъ, за вещами пришелъ. Мебель отыскивать, ковры. И Даша, если здѣсь, испугается, что скандалъ будетъ. Вишнякъ, со своей стороны, тоже вознегодуетъ, подумаетъ, будто ходилъ съ реституціонными замыслами.

Уйти?

Поворачиваюсь, медленно направляюсь КЪ Лицею. И вдругъ мысль: — А развѣ нельзя просто такъ? Прійти въ гости, весело поздороваться, сказать, что ничего не надо, явился только провѣдать?

У парадной двери какая-то женщина въ платкѣ. Лѣниво оглядывается. Быстро подхожу, приподнимаю шляпу.

— Простите… Вы изъ этого дома?

— А вамъ какое дѣло?

— Да вотъ… Ищу одну гражданку, Дарью Кононовну…

Женщина недружелюбно смотритъ, презрительно усмѣхается.

— Дарью Кононовну? — язвительно произноситъ наконецъ. — При новомъ мужѣ, коммунистѣ, уже не Дарья, извините-съ, а Октябрина, и не Кононовна, а Ильинишна. Обоихъ слѣдуетъ арестовать, собачьихъ дѣтей.

Узнавъ, что Даша вce-таки здѣсь, поднимаюсь по лѣстницѣ мимо бездѣйствующаго лифта и сначала звоню, а затѣмъ стучу въ квартиру № 10.

— Что вамъ?

Дверь открылъ лохматый субъектъ въ рыжей косовороткѣ, въ теплыхъ носкахъ безъ обуви.

— Простите… Мнѣ нужно видѣть… Октябрину Ильинишну…

— Октябрину? Какую такую?

— То есть, простите… Дарью Кононовну.

— А! Дарью Кононовну — дѣло другое. Она сейчасъ придетъ. Вышла. По какому дѣлу желаете?

— По личному. Изъ-за границы привѣтъ привезъ… отъ знакомыхъ…

— Изъ-за границы? — подозрительно смотрите на меня субъектъ. — Не знаю, какіе такіе знакомые могутъ быть… А, впрочемъ, что жъ. Заходите, посидите, ежели желаете. Я — ейный мужъ.

Переднюю трудно узнать. Обои изодраны, у стѣнъ свалены пустые ящики, въ углу — куча дровъ, пила, топоръ, вмѣсто зеркала — большой треугольный кусокъ стекла на стѣнѣ. Рамы нѣтъ.

— Зайдите ко мнѣ, а то жильцы ругаются, когда въ передней чужіе люди торчатъ.

Мы входимъ въ мой бывшій кабинетъ. Когда-то по двумъ стѣнамъ здѣсь сверху донизу тянулись нарядныя полки съ книгами, стоялъ кожаный диванъ, кресла, вертушка для газетъ, письменный столъ… Сейчасъ полки только на одной стѣнѣ. Облѣзлыя, покосившіяся. Небольшая часть книгъ, однако, до сихъ порѣ сохранилась. На свободныхъ мѣстахъ лежитъ скомканное бѣлье, красуются жестянки, коробки, посуда. Письменный столъ покрытъ клеенкой съ цвѣтными разводами, и, вмѣсто тумбы, съ одной стороны — угольный ящикъ. Дивана нѣтъ, стоять рядомъ двѣ кровати изъ спальни, а возлѣ нихъ печка-буржуйка и на стѣнѣ — сковородки.

Обмѣнявшись нѣсколькими незначительными фразами, мы оба молчимъ. Онъ колетъ ножемъ для растопокъ тонкую сосновую доску, я внимательно всматриваюсь издали въ корешки книгъ.

Кое-что разбираю. Нѣсколько томовъ «Исторіи Философіи» Куно Фишера. Два тома Канта, два тома Гегеля и томъ Декарта. Очевидно, некому было продать, а при топкѣ печей трудно выдирать изъ переплета…

— Я вижу, вы иногда любите почитать… кое-что серьезное, — заговариваю наконецъ, я. — Это ваши книги, вотъ тамъ?

— А какъ же. Мои.

Онъ пренебрежительно взглядываетъ на полки, продолжаетъ колоть.

— Философіей интересуетесь?

— Почитываю.

— Я тоже одно время любилъ. Это что у васъ? Можно посмотрѣть? Кантъ?

— Кажись, онъ. Пожалуйста, берите, не стѣсняйтесь.

— Благодарю васъ. Да, Кантъ. А вы что же? Одолѣли оба тома? Или наслаждаетесь отрывками?

— Я отрывками. Гдѣ все прочесть! Вечеркомъ иногда возьмешь и какую-нибудь идеологію посмотришь: о человѣчествѣ или животныхъ разныхъ.

— О душѣ человѣка и животныхъ есть вотъ у васъ цѣлый томъ Вильгельма Вундта, перебирая книги, любезно говорю я. — Это хорошо, что вы читаете Вундта въ подлинникѣ. Напримѣръ, «Грундцюге деръ физіологишенъ психологи»…

— Да, по мнѣ, ужъ ежели что читать, то читать, — твердо заявляетъ онъ, не отрываясь отъ доски. — Не люблю, знаете, съ наскоку дѣло дѣлать, безъ подлинности.

— Къ сожалѣнію только, у васъ «Грундцюге» въ первомъ изданіи, восьмидесятыхъ годовъ. Слѣдовало бы выписать хотя бы второе, въ трехъ томахъ. Конечно, на физіологическую психологію теперь мода прошла, это вѣрно, но все-таки… Наука, сами понимаете, быстро впередъ движется.

— Да, что ужъ, скачетъ, проклятая. Какъ говорится — вѣкъ живи, вѣкъ учись, дуракомъ помрешь.

Побесѣдовавъ еще немного о философіи, о психологіи и о логикѣ въ связи съ книгами Милля, Тренделенбурга и Больцано, я собирались уже уходить, какъ вдругъ, дверь открывается и входитъ Даша.

Замѣтивъ меня, она останавливается, блѣднѣетъ. Но затѣмъ быстро овладѣваетъ собой и отвѣчаетъ на поклонъ офиціально-любезной улыбкой.

— Мы кажется, какъ-то раньше встрѣчались съ вами, Дарья Кононовна… — нерѣшительно замѣчаю я.

— Да? Разви? Не помню.

— Это понятно… Столько лѣтъ уже прошло. Такъ вотъ Дарья Кононовна, дѣло въ томъ, что пріѣхалъ я изъ Парижа и привезъ вамъ привѣтъ отъ вашихъ знакомыхъ Ренниковыхъ… помните?

— Какъ вы сказали? Ре?.. Ре?.. Ахъ, это тѣ… которые жили здѣсь раньше? До насъ?

— Эти самые… Да, такъ вотъ… Дарья Кононовна… Ваши знакомые кланяются вамъ, шлютъ лучшія свои пожеланія и, кромѣ того, просятъ передать, чтобы вы нисколько не безпокоились относительно тѣхъ бездѣлушекъ, которыя остались у васъ. Имъ онѣ не нужны. Вещи, сами понимаете, дѣло наживное, не то, что совѣсть, напримѣръ.

Она любезно, какъ истый дипломатъ, разспрашиваетъ о житьѣ-бытьѣ бывшихъ жильцовъ, проситъ имъ кланяться, провожаетъ меня до дверей, — подаетъ руку, а затѣмъ, вдругъ, точно вспомнивъ, достаетъ изъ темнаго угла какую-то запыленную фотографическую группу, протягиваетъ мнѣ:

— Вотъ, пожалуйста, отошлите имъ, — гордо заявляетъ она. — Это все, что осталось отъ ихъ вещей. Мнѣ чужого не надо.

Уже на лѣстницѣ я узнаю, что это такое. И несказанно радуюсь.

Ура! Наша выпускная группа воспитанниковъ восьмого класса первой тифлисской гимназіи!»

А. Ренниковъ
Возрожденіе, №1306, 1928

Visits: 30