А. Ренниковъ. Блины

Каковы бы ни были событія, а жизнь идетъ своимъ чередомъ.

И вотъ, Веревкины пригласили меня на блины.

Комната у Веревкиныхъ хотя и небольшая, но очень уютная. Въ одномъ углу спальня, въ другомъ кабинетъ, въ третьемъ столовая, а въ четвертомъ кухня, ванная, предбанникъ, будуаръ Марьи Андреевны, передняя и погребъ для съѣстныхъ припасовъ.

Николай Ивановичъ, въ силу такого удобства квартиры, по-моему, даже слишкомъ изнѣжился. Мало движется, никогда не встаетъ съ кресла; и, когда ему нужно перейти изъ кабинета въ столовую или изъ столовой въ спальню, производитъ одно только небольшое усиліе: упирается ногами въ полъ, скользитъ вмѣстѣ съ кресломъ и сразу попадаетъ туда, куда нужно.

— Я немного запоздала, — сконфуженно встрѣтила меня Марья Андреевна, не подавая руки, которая была забрызгана тѣстомъ. — Дрожжи оказались неважными, опара долго стояла, а теперь вотъ довожу тѣсто до желанной густоты, какъ говорится въ руководствѣ.

— Ничего, Маничка, ничего, гость подождетъ, — весело успокаивалъ жену Николай Ивановичъ, подъѣхавъ къ кухнѣ своемъ креслѣ. — Садитесь, милый мой… Какъ живете? Кстати, у съ Маней сейчасъ происходитъ споръ: что значитъ желанная густота. Я утверждалъ, что желанная густота — это густота пріятная только для глазъ. Вотъ посмотрите, какъ по-вашему: желанное это тѣсто или не желанное?

Я наклонился надъ кастрюлей, въ которой распласталась загадочная бѣлая масса, понюхалъ, прищурился, наклонилъ ухо…

— По-моему, желанное, — твердо сказалъ я.

И это была сущая правда. Часы показывали два, а въ четыре мнѣ нужно бы обязательно ѣхать по дѣлу.


— Ну вотъ, приступимъ, — торжественно произнесъ, наконецъ, Николай Ивановичъ, вставая съ кресла и зажигая газъ. — Маня, клади сковородки. Тряпочку для смазыванія я беру самъ. Кастрюлю — сюда. Огонь — полный ходъ!

— Коля, отойди. Ты меня только собьешь!

— Я собью? Это мнѣ нравится. Миленькій, подержите-ка масло, — обратился хозяинъ ко мнѣ. — Вы держите, я буду макать, жена будетъ лить… Ну, начинаю. Разъ, два, три… Выливай!

Передо мною на плитѣ что-то сверкнуло, запрыгало. Вверхъ поднялся клубъ синяго дыма.

— Огонь — задній ходъ! — бодро скомандовалъ Николай Ивановичъ. — Масла побольше… Тѣста поменьше…
Первый блинъ комомъ!

Онъ протянулъ къ сковородѣ ножъ, сбросилъ на тарелку что то обгорѣлое, скорчившееся.

— Огонь полный ходъ! Перевернуть, когда появится желанная желтизна… Маня, осторожнѣе… Второй блинъ комомъ!

Онъ опять соскребъ со сковородки что-то скрюченное, похожее на опавшій осенній листъ, пренебрежительно сбросилъ въ сторону.

— Коля, отойди… Умоляю тебя!

— Маня, не спорь. Кто вчера изучалъ «Подарокъ молодымъ хозяйкамъ»? Я. А кто спрашивалъ Ксенію Васильевну? Я.

— Коля, горитъ!

— Вижу, что горитъ. Чего жъ ты кричишь? Третій блинъ комомъ!

Въ комнатѣ постепенно становилось мрачно и жутко. Покорно держа въ рукѣ кастрюлю съ растопленнымъ масломъ, я сначала сквозь синюю пелену кое-какъ различалъ фигуры хозяевъ, отплясывавшихъ у плиты какой-то мистическій танецъ. Мужъ присѣдалъ, наклонялся, отскакивалъ, размахивая обожженными пальцами; жена вздымала дрожащія руки, стонала, вертѣла звенящей кастрюлей… Но черезъ нѣсколько минутъ и эти силуэты потонули во мракѣ. Иногда появившаяся откуда-то матеріализованная рука нащупывала въ пространствѣ мое топленое масло. Грозныя вспышки огня охватывали сковородки, бившіяся на плитѣ съ шипящимъ ревомъ. И время отъ времени въ темнотѣ раздавался увѣренный голосъ Николая Ивановича:

— Седьмой блинъ комомъ! Восьмой!

И слышались изступленные выкрики Марьи Андреевны:

— Коля, довольно! Коля! Это ужасно!


Когда мы раскрыли окно, чтобы выпустить дымъ, я очень побаивался, какъ бы не примчалась пожарная команда и окончательно не испортила настроеніе Марьѣ Андреевнѣ.

Но, слава Богу, все обошлось мирно и тихо. Мы провѣтрили комнату, сѣли за столъ, закусили, выпили; вмѣсто блиновъ съѣли наскоро сваренныя макароны, которыя съ сыромъ, со сметаной и съ селедкой очень недурны, если не относиться къ нимъ съ предубѣжденіемъ.

Но что меня поразило, это способность лѣниваго и малоподвижнаго Николая Ивановича къ дикимъ проявленіямъ славянской души. Марья Андреевна, какъ и слѣдовало ожидать, сидѣла за столомъ молчаливая, грустная; на глазахъ ея я даже замѣтилъ нѣсколько разъ сверканіе слезинокъ. Но Николай Ивановичъ — тотъ не палъ духомъ. Все съѣлъ и выпилъ, что полагалось къ блинамъ, много говорилъ о шаткости и неопредѣленности кулинарныхъ рецептовъ. И когда я сталъ уговаривать его лечь спать и отдохнуть послѣ бурно проведеннаго дня, всѣ уговоры оказались напрасными.

— Кутить такъ кутить! — громко восклицалъ онъ, провожая меня къ остановкѣ автобуса. — Масленица одинъ только разъ въ годъ, дорогой мой! Если на масленицу не встряхнешься, то когда же? Эй, лихачъ! — радостно крикнулъ онъ, замахавъ шляпой шофферу автобуса. — Какой номеръ? АК? Все равно? Подавай! Живо!

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, №1734, 2 марта 1930.

Visits: 22