Вѣсть о томъ, что мы съ Иваномъ Александровичемъ уѣзжаемъ въ Парижъ, облетѣла русскій Бѣлградъ со скоростью распространенія свѣта. Это не значитъ, конечно, что мы съ Иваномъ Александровичемъ люди въ высшей степени замѣчательные. Когда уѣзжалъ Рѣшеткинъ, было какъ разъ то же самое. И Пирожковъ переѣзжалъ точно также при всеобщемъ смятеніи. Просто въ Югославіи, за отсутствіемъ разумныхъ развлеченій, каждое необычное движеніе сосѣда всегда вызываетъ въ русской колоніи яркій общій рефлексъ. И рефлексъ этотъ происходитъ по всѣмъ правиламъ физіологіи нервной системы: сначала мѣстное возбужденіе и легкое подергиваніе языка у нервныхъ дамъ, затѣмъ рефлексъ симметричной стороны — въ лѣвомъ лагерѣ, если событіе произошло въ правомъ, или въ правомъ лагерѣ, если событіе касается лѣваго; и, наконецъ, генеральный рефлексъ, во всей колоніи: Какъ? Что? Почему? Давно-ли? Куда? Не сошелъ-ли съ ума? Можетъ быть, замѣшана женщина?

До меня очень скоро стали доходить тревожные слухи. Надежда Ивановна разсказывала, будто Софья Николаевна сама слышала, какъ Юлія Валентиновна передавала, будто Георгій Константиновичъ увѣрялъ, что я ѣду работать въ «Парижскій Вѣстникъ» и буду пропагандировать заемъ Раковскаго у французовъ. Съ другой стороны, въ «Эмигрантскомъ комитетѣ» тоже стало точно извѣстнымъ, что группа парижскихъ помѣщиковъ рѣшила выпускать во Франціи боевую черносотенную газету подъ заглавіемъ: «Землю назадъ!» И пригласила меня завѣдующимъ шахматнымъ отдѣломъ.

Самымъ невиннымъ изъ всѣхъ слуховъ, о которыхъ мнѣ ежедневно сообщала по секрету Елизавета Владимировна, былъ слухъ о томъ, будто я уѣзжаю изъ-за колокола, пожертвованнаго супругой Николы Пашича русской бѣлградской церкви. Дѣйствительно, такъ какъ мѣстное сербское духовенство препятствовало поднятію этого колокола, а Министерство Вѣры, наоборотъ, настаивало, и русскіе очутились въ щекотливомъ положеніи, то бывшій посланникъ В. Н. Шрандтманъ, въ качествѣ предсѣдателя приходскаго совѣта, вышелъ изъ затрудненія такъ: предложилъ послѣ поднятія колокола звонить въ него «дипломатично, корректно и тихо», чтобы не раздражать сосѣднихъ сербскихъ священниковъ.

Такъ какъ, по слухамъ, мнѣ было обѣщано, что я первый ударю въ поднятый колоколъ, то предложеніе г. Штрандтмана меня глубоко оскорбило. Говорятъ, что между нами съ глазу на глазъ произошло бурное объясненіе. Что я потребовалъ отъ Штрандтмана, чтобы онъ самъ взялъ веревку и показалъ, какой звонъ можно считать дипломатичнымъ. И такъ какъ посланникъ отказался отъ этого, заявивъ, что у меня самого долженъ быть достаточный тактъ, чтобы опредѣлитъ на Балканахъ силу удара, я, возмущенный, ушелъ изъ Совѣта, послалъ отказъ отъ званія члена и рѣшилъ немедленно покинуть Бѣлградъ.

Какъ бы то ни было, но въ одномъ русская колонія оказалась права. Иванъ Александровнчъ дѣйствительно началъ осаждать учрежденія, отъ которыхъ зависитъ перемѣщеніе бѣженцевъ по земному шару.

И меня даже тронуло, какъ чуть-ли не со слезами на глазахъ одна почтенная бѣженка уговаривала насъ не уѣзжать.

— Что вы дѣлаете, господа? Вѣдь васъ похитятъ въ Парижѣ большевики! Не читали исторію про грузина?

+++

Писать о мытарствахъ съ визами теперь, на шестомъ году бѣженства, старо и не модно. Вопросъ этотъ разработалъ лучшими эмигрантскими умами уже настоль во глубоко и всесторонне, что останавливаться на немъ совершенно не стоить. Гораздо тяжелѣе и острѣе для выѣзжающихъ изъ Югославіи бѣженцевъ другой проклятый вопросъ: какъ вывезти обручальное кольцо на безымянномъ пальцѣ правой руки. Или какъ получить разрѣшеніе на переѣздъ черезъ границу, имѣя въ чемоданѣ серебряную ложку.

У насъ съ Иваномъ Александровичемъ напримѣръ, есть двѣ серебряныя реликвіи. У меня — подстаканникъ, подаренный во время эвакуаціи старухой-кормилицей. У Ивана Александровича вещь поменьше, но тоже валюта: серебряный двугривенный. На вывозъ обоихъ этихъ предметовъ роскоши требуется разрѣшеніе Высшаго Таможеннаго Совѣта. А до подачи прошенія въ Совѣть необходимо еще удостовѣреніе русскаго консула, что двугривенный вывезенъ именно изъ Россіи, а не купленъ въ Бѣлградѣ какъ сербское производство.

— Брось, Ваня, глупости, — мрачно говорю я, видя, какъ другъ мой сидитъ, склонившись надъ столомъ, и прилежно составляетъ подробную опись монеты.

— Охота изъ-за двугривеннаго, въ самомъ дѣлѣ!

— А твой подстаканникъ!

— Я его везу контрабандой, конечно.

— Какъ? Что? Контрабандой? Я не ѣду, въ такомъ случаѣ! Не терплю незаконныхъ поступковъ!

Весь ноябрь и декабрь, уже имѣя визы, мы нервно ждали отвѣта таможни. Иногда намъ казалось, что разрѣшеніе вотъ-вотъ будетъ на-дняхъ… Тогда я торопливо говорилъ другу:

— Тащи, Ваня, дрова. Топи вовсю… Не оставлять же домохозяину цѣлыхъ полъ-метра!

И мы снимали пиджаки, разстегивали воротъ рубахи… Вздыхали. Но топили, топили до головокруженія.

А потомъ вдругъ оказывалось, что засѣданія Таможеннаго Совѣта насчетъ подстаканника и двугривеннаго совсѣмъ не было. Даже неизвѣстно, когда будетъ. И я мрачно бурчалъ, видя, какъ другъ копошится у плиты:

— Куда суешь? Опять? Что за наказаніе, Господи. Прямо не печка, а прорва!

+++

День отъѣзда, наконецъ, назначенъ. Взяты даже билеты. Сначала предполагалось шикнуть: на деньги за проданныя кровати проѣхать въ Оріентъ-Экспрессѣ. Затѣмъ, однако, раздумали: не лучше ли просто во второмъ классѣ? Послѣ этого вдругъ одному изъ насъ, не помню именно, кому, пришла идея: а хватитъ ли на второй классъ? Разложили, подсчитали, увидѣли, что перевозъ двугривеннаго и подстаканника уже обошелся намъ въ 50 франковъ, вспомнили также, совершенно случайно, что въ Парижѣ за отель тоже придется платить, и остановились на третьемъ.

Въ третьемъ, пожалуй, даже удобнѣе. Дерево всегда гигіеничнѣе матеріи и, кромѣ того, полиція будетъ спокойнѣе, зная, что мы — россійскіе буржуи, не рабоче-крестьянская власть.

Наканунѣ отъѣзда интимная группа друзей чествовала насъ прощальнымъ обѣдомъ. Въ первый разъ я испытывалъ это грустное чувство — быть объектомъ прощально-обѣденнаго торжества. Временами мнѣ казалось, будто я покойникъ и надо мною кто-то причитаетъ и плачетъ. Временами наоборотъ: ясное, твердое ощущеніе, что я юбиляръ. Подобная двойственностъ, подобное качаніе настроенія между поминками и заздравными тостами такъ меня разстроило, что я прослезился даже…

А нашъ общій другъ, бѣженскій любимецъ — Сергѣй Николаевичъ — сидѣлъ возлѣ и увѣщевалъ, чтобы мы крѣпко держались противъ парижскихъ соблазновъ:

— Не прожигайте жизни, смотрите!

— Не прожжемъ, Сергѣй Николаевичъ, будьте спокойны.

— Не поддавайтесь угару и вихрю наслажденій, прошу васъ!

— Не поддамся, Сергѣй Николаевичъ.

— А главное, не швыряйте деньги направо-налѣво. Это такъ легко тамъ въ Парижѣ. Ваше здоровье, господа! Счастливой дороги!

Андрей Ренниковъ.
Возрожденіе, № 237, 25 января 1926.

Visits: 15