Александръ Салтыковъ. Знаменія времени

Каждая эпоха имѣетъ свои вопросы, характерныя именно для нея. Эпоха предшествовавшая обнаруживаетъ къ нимъ, обыкновенно, мало интереса, — можно даже сказать, что не замѣчаетъ ихъ, что самихъ этихъ вопросовъ для нея какъ бы не существуетъ. Они кажутся уже какъ бы разрѣшенными, въ то время какъ на самомъ дѣлѣ не сознаются и отдѣльные входящіе въ нихъ элементы, не говоря ужъ о томъ, что даже отдаленно не намѣчаются возможныя рѣшенія…

Такимъ характернымъ именно для нашего времени вопросомъ является вопросъ о націи, о природѣ ея бытія, объ ея возникновеніи и вообще объ основной ея концепціи. Поэтому-то и является весьма симптоматической для нашего времени — небольшая работа Валерія Вилинскаго, озаглавленная «Корни единства русской культуры», основной темой которой служитъ именно вопросъ о націи.

Пишущему эти строки было тѣмъ интереснѣе ознакомиться съ ней, что многія изъ исходныхъ точекъ автора какъ разъ тѣ самыя, которыя были впервые освѣщены, насколько намъ извѣстно, именно нами. Авторъ вообще пріемлетъ почти буквально многія наши опредѣленія. Но и независимо отъ нихъ онъ раскрываетъ концепцію націи въ цѣломъ рядѣ чрезвычайно характерныхъ, именно какъ «признакъ времени», опредѣленій, облекая ихъ порою въ очень удачную форму.

Такъ, говоря о единствѣ собственно русской культуры, Вилинскій замѣчаетъ: «невозможно взять обратно свой вкладъ изъ сокровищницы русскаго духовнаго богатства, забыть прошлое, размежеваться и сказать: это — мое, а то — ваше. Всякая подобная попытка была бы попыткою самоубійства»… Очень удачно авторъ называетъ русскій литературный языкъ — языкомъ русской культуры.

И не менѣе онъ правъ, когда говоритъ, что смѣшно было бы вспомнить, что въ жилахъ Кантемира или Хераскова текла молдаванская кровь, Жуковскаго — турецкая, Баратынскаго — польская. Надсона — еврейская и т. д. «Всѣ они были русскіе, поскольку воспитывались въ русской культурѣ»…

Сугубо правъ Вилинскій и тогда, когда онъ подчеркиваетъ, что культура націи есть что-то постоянно напоминающее о моральномъ долгѣ дальнѣйшаго развитія: она является импульсомъ къ достиженію возможно болѣе полнаго осуществленія и выраженія единства…

И все-таки, не взирая на то, что работа Вилинскаго знаменуетъ несомнѣнный этапъ на пути къ постиженію и физіономическому вчувствованію въ явленіе націи, многое въ его концепціяхъ представляется намъ спорнымъ и противорѣчивымъ. Авторъ мысленно стоить уже за рубежомъ, отдѣляющимъ чисто духовную концепцію націи отъ ея концепціи этнически-физіологической. И все же часто, слишкомъ часто онъ поддается гипнозу традиціонныхъ этническихъ, въ основѣ ложныхъ, представленій о ней XIX вѣка. Онъ какъ бы признаетъ равноправіе обѣихъ другу другу противорѣчащихъ концепцій націи: этнической и духовно-культурной. Болѣе того: онъ какъ бы стремится найти равнодѣйствующую между обѣими этими концепціями, — попытка безнадежная, заранѣе осужденная на неудачу. Ибо — или нація, дѣйствительно, есть существо духовное, т. е. над-почвенное, «атмосферное» (и тогда всякое ея физіологическо-этническое обоснованіе — безполезное суевѣріе), или, если нація почвенна, т. е., если ея основою являются этнически-физіологическіе факты, то долженъ оказаться нереальнымъ ея духовный источникъ. Между тѣмъ, нельзя сомнѣваться, что нація (какъ и культура) есть организмъ. Фактъ бытія націи, — какъ вполнѣ справедливо говорить Вилинскій, — самодовлѣющъ, самоцѣленъ и носить абсолютный характеръ. Въ этносѣ же, напротивъ, нѣтъ ничего органическаго, онъ механиченъ и суммаренъ, въ то время, какъ нація и культура (въ чемъ отдаетъ себѣ полный отчетъ и Вилинскій) функціональны.

Этой нѣкоторой неясностью, этой двойственностью основныхъ линій автора объясняются и многія его недомолвки и не вполнѣ удачныя выраженія, а порою даже прямыя ошибки (въ частностяхъ).

Такъ, трудно согласиться, что съ воцареніемъ Петра начался у насъ «грандіозный процессъ ассимиляціи». Можно спроситъ: ассимиляціи чего съ чѣмъ? Можно понять слова автора въ томъ смыслѣ, что будто бы московскій центръ сталъ ассимилировать себѣ окраины. Но это исторически совершенно невѣрно. Москва не только не ассимилировала окраинъ, но, какъ недавно показалъ весьма убѣдительно кн. H. С. Трубецкой, уже въ ХѴІІ вѣкѣ быстро шла къ этническому обезличенію… На самомъ же дѣлѣ то, что происходило въ эту эпоху и на Москвѣ и на окраинахъ, въ частности, и въ Малороссіи, — было вовсе не «ассимиляціей», а именно національной интеграціей, т. е. рожденіемъ новой имперской націи, равно отрицавшей и этносъ Москвы, и этносъ Малороссіи, и всѣ вообще этническіе силы и элементы, существовавшіе на имперской территоріи.

Много спорнаго заключено и въ построеніяхъ автора, выводящихъ изъ темы «единства русской культуры» формальное имперское объединеніе Россіи. Данный процессъ представляется намъ какъ разъ обратнымъ, и мы видимъ источникъ единства русской культуры именно въ государственномъ объединеніи Россіи. Однако вопросъ этотъ слишкомъ сложенъ, чтобы его можно было плодотворно разсмотрѣть въ краткой газетной замѣткѣ… Но мы должны отмѣтить, что, хотя авторъ какъ будто отчетливо видитъ разницу между «народомъ» и «націей», все же часто смѣшиваетъ эти понятія и замѣняетъ одно другимъ. Это и ведетъ къ такимъ, напримѣръ, недоразумѣніямъ, что будто бы нѣтъ «бельгійскаго народа». «Бельгійскій народъ» (въ смыслѣ этническомъ), конечно, мало что значитъ (какъ, впрочемъ, и всякій иной этносъ!), но вѣдь бельгійская нація существуетъ вполнѣ реально, какъ совершенно опредѣленная величина! Напротивъ, «англо-саксонскій міръ» едва ли представляетъ, какъ думаетъ авторъ, «духовное единство», т. е., въ смыслѣ національномъ, что имѣется имъ въ виду. Ибо — этотъ міръ распадается на двѣ, строго отличныя другъ отъ друга націи: британскую и американскую. Трудно также признать, вмѣстѣ съ авторомъ, такое единство за «нѣмецкими кантонами Швейцаріи». Единство, т. е. національное, являютъ не эти кантоны, а вся Швейцарія, т. е. вся совокупность ея говорящаго на трехъ и даже четырехъ языкахъ населенія.

Вообще авторъ явно преувеличиваетъ значеніе въ національномъ вопросѣ народныхъ говоровъ. Вѣдь не только эти говоры (значеніе которыхъ въ данномъ вопросѣ совсѣмъ невелико), но даже и литературный языкъ не имѣетъ въ немъ безусловно рѣшающаго значенія. И если мы выше отмѣтили, какъ вполнѣ справединвыя, слова автора, что русскій литературный языкъ есть языкъ русской культуры, то это вовсе не значитъ, что всякая національная культура должна была бы непремѣнно воплощаться въ одномъ литературномъ языкѣ. Въ средневѣковой Флоренціи такихъ языковъ было три (французскій, провансальскій и итальянскій), а съ другой стороны — на это указываетъ и Шпенглеръ — въ Парижѣ еще въ XѴІ столѣтіи было два языка: французскій и фламандскій (не считая латыни), а незадолго передъ тѣмъ въ Испаніи одинъ и тотъ же писатель писалъ (смотря по сюжету) либо по-кастильски, либо по-аррагонски. Въ двухъ вполнѣ равноправныхъ и равноцѣнныхъ языкахъ — латинскомъ и эллинскомъ — нашла свое выраженіе и національная культура Римскаго міра… Требованіе одноязычности національной культуры есть одна изъ идіосинкразій нашего времени, для котораго Франція есть страна, гдѣ говорятъ по-французски. Англія — гдѣ говорятъ по-англійски, Германія — по-нѣмецки, Россія — по-русски. Однако это даже въ наше время далеко не такъ. Нечего говорить, что были вѣка и даже тысячелѣтія, когда это было совсѣмъ не такъ. И тѣмъ не менѣе, и въ эти вѣка существовали уже націи и культуры въ полномъ смыслѣ итого слова.

Въ этой плоскости можно было бы отмѣтить въ работѣ Вилинскаго немало и иныхъ сомнительныхъ, большей частью слишкомъ поспѣшно сдѣланныхъ выводовъ и утвержденій, частью принятыхъ на вѣру изъ «наслѣдія прошлаго». Но, повторяемъ, данная работа все-таки знаменуеть собою несомнѣнный шагъ впередъ, нѣкій сдвигъ! Эта работа — несомнѣнный вкладъ въ наше познаніе націй и культуръ. И можетъ быть, именно разнообразіе и даже нѣкоторая излишняя пестрота: и несогласованность собраннаго матеріала и является источникомъ нѣкоего «недоброда» въ выводахъ и заключеніяхъ автора.

Еще разъ повторимъ: этотъ недобродъ былъ бы гораздо менѣе ощутителенъ, если бы авторъ рѣшился окончательно и безповоротно разстаться, оперируя собраннымъ имъ матеріаломъ, со сбивчивымъ, темнымъ, противорѣчивымъ и служащимъ лишь источникомъ всяческой путаницы терминомъ «народъ»: настоятельный совѣтъ, который можно дать всякому, стремящемуся къ познанію націи.

Александръ Салтыковъ.
Возрожденіе, № 1178, 23 августа 1928.

Visits: 26